Он обещал своим солдатам Москву на разграбление, и если они, грабительствуя, что-то сожгли, кого-то убили – его не печалило. Испугало его другое – уж очень разрастался пожар. К полудню огонь ещё более усилился, даже достиг Троицкой башни, и солдаты гвардии едва потушили его, дабы он не проник в Кремль.
На тревожном Военном совете маршалы порекомендовали временно покинуть Кремль и перебраться в роскошный Петровский дворец, расположенный в предместьях Москвы (тогда это были предместья). Наполеон согласился, и тут же пустился в первый, пока ещё временный, побег из Кремля.
Дорогу знали плохо, проводников не было. Некоторое время пробирались по набережной Москвы-реки, все было в дыму, и вскоре свита императора окончательно сбилась с пути.
Возмущённый Наполеон излил свой гнев на сопровождающих и, не видя иного выхода, решил возвратиться под защиту Кремлевских стен. Укрывшись там, приказал срочно найти проводника. Вскоре привели пожилого мужчину в потрёпанной одежде, с седой вьющейся бородой. Тот пообещал вывести императора со свитой к Петровскому дворцу.
Снова двинулись в путь, снова плутали в дыму… Минул час, истекал второй…. Сопровождавшие Наполеона генералы стали беспокоиться – по их расчетам пора было уже достичь дворца или, по крайней мере, вырваться из огненной западни, коей стал город.
В узком, охваченном огнем переулке проводник остановился. Император понял, что оказался в огненном плену. Никто не знал, куда нужно идти. Вот когда Сегюр, летописец наполеоновского похода, вспомнил о русском Герое Иване Сусанине, который завёл отряд польских интервентов в непроходимые лесные чащи и там погубил его. Это случилось два века назад, но не перевелись на русской земле Герои. Ивана Сусанина поляки зверски изрубили. Нынешний его последователь стоял перед императором, спокойно ожидая своей участи. Он знал, на что шёл, и готов был отдать жизнь за Отечество.
Наполеон был в бешенстве. В истерике он отдал распоряжения. Смерть русского патриота была ужасна. Даже французский летописец Сегюр содрогнулся, описывая её…
Глядя на изрубленное тело проводника, Наполеон решил, что будет всячески поощрять зверства и жестокости своей банды, что русских будут казнить за непокорность, свободолюбие, за то, наконец, что они русские. Ну и, конечно, казнить, якобы за поджигательство, ибо он понимал, что сожжение города даже в Европе, мягко говоря, прохладно относившейся к России, не прибавит ему авторитета. Ну а Москву он решил выжечь расчётливо, по заранее составленному плану. Но чтобы сделать это, предстояло ещё выбраться из гиблого места, в которое завёл его проводник. Наполеон не сразу оценил весь ужас обстановки, в которой оказался вместе со своей свитой.
Сегюр впоследствии описал те жуткие минуты: «Вокруг нас ежеминутно возрастал рев пламени. Всего лишь одна улица, узкая, извилистая и вся охваченная огнем, открывалась перед нами, но и она была скорее входом в этот ад, нежели выходом из него. Император пеший, в отчаянии бросился в этот проход. Он шёл среди треска костров, грохота рушившихся сводов, балок и крыш из раскаленного железа. Все эти обломки затрудняли движение. Огненные языки, с треском пожиравшие строения, то взвивались к небу, то почти касались наших голов.
Мы продвигались по огненной земле, под огненным небом, меж двух огненных стен. Нестерпимый жар палил наши глаза, но нам нельзя было даже зажмуриться, так как опасность заставляла идти вперед. Дышать этим раскаленным воздухом было почти невозможно. Наши руки были опалены, потому что приходилось то защищать лицо от огня, то отбрасывать горящие головешки, ежеминутно падавшие на наши одежды…
Казалось, должен был наступить конец нашей полной приключений жизни, как вдруг солдаты первого корпуса, занимавшиеся грабежом, распознали императора посреди вихря и пламени, подоспели на помощь и вывели его к дымящимся развалинам одного квартала, который еще с утра превратился в пепел».
Затем беглецов во главе с императором вывели к Москве-реке. Перебравшись на противоположный берег по Дорогомиловскому мосту, они добрались сначала до Пресненской заставы, потом до Ходынского поля и через него направились к Петровскому дворцу. Прибыли туда уже в сумерках. В покоях дворца, расположенного в версте от города, можно было вздохнуть спокойно.
Утром император приказал доложить об обстановке в Москве. Ему сообщили об усилении пожара. Один из адъютантов спросил, не угодно ли императору отдать распоряжение навести порядок в городе и потушить пожары.
Наполеон долго молчал. Конечно, полностью ликвидировать Москву время ещё не пришло, ещё неясной оставалась обстановка, но и спасать древнюю столицу России он тоже не собирался. А потому, не сделав никаких указаний о тушении пожаров, в то же время приказал ловить и уничтожать поджигателей – чем больше, тем лучше. Он знал, что солдаты сами постараются друг перед другом произвести как можно больше казней. И никто не станет искать истинных виновников, начнут хватать первых встречных. Собственно это прекрасно показано в романе «Война и Мир» Льва Толстого, когда в поджигатели зачислили никак уж не подходящего к подобной роли Пьера Безухова. Писатель много работал с документами того времени и был совершенно убеждён, что поджигателей-то никаких и не было, поскольку русские напротив, старались тушить пожары, твердо зная: долго французы в Москве не продержатся.
В Петровском дворце пришлось просидеть несколько дней. Лишь после сильных дождей пожар стих и появилась возможность возвратиться в Кремль. Теперь уже Наполеон входил в Москву без той помпезности, что в первый раз.
Осмотрев Кремль, Наполеон приказал устроить в Успенском соборе мастерскую по переплавке золота, платины, серебра. Всё это варварским способом сдирали со стен соборов и переплавляли в слитки, удобные для транспортировки во Францию.
Вот такова судьба драгоценных металлов: в добрых руках они становятся произведениями искусства, окладами икон и иконостасов, а в руках злых людей, слуг «тёмных сил», становятся товаром, а, точнее, средством, на которое покупаются товары – орудия убийства, ну и, конечно, предметы роскоши.
Сегюр писал о грабежах: «…Император велел ободрать из кремлевских церквей все, что могло служить трофеями… Стоило неимоверных усилий, чтобы сорвать с колокольни Ивана Великого её гигантский крест».
Развертывался беспрецедентный грабеж Москвы. Наполеон приказал распределить между армейскими корпусами кварталы города, в которых они могли, не мешая друг другу, «заготавливать для войск продовольствие и имущество».
По этому поводу Сегюр отметил в дневнике: «Был установлен очередной порядок мародерства, которое, подобно другим служебным обязанностям, было распределено между различными корпусами…»
Даже будучи горячим почитателем Наполеона, Сегюр не мог не ужаснуться происходящему и признался: «Что скажет о нас Европа? Мы становились армией преступников, которых осудит Провидение, Небо и весь цивилизованный мир!»
Впрочем, о создании общественного мнения Наполеон позаботился со всею дальновидностью. В своих лживых письмах и записках он постоянно с упрямой настойчивостью указывал, будто Москву грабят и жгут сами русские, армия же, напротив, борется с поджигателями. А на улицах между тем гибли безвинные люди, которых в эти поджигатели назначали сами французы, без какого бы то ни было повода.
Однако, как водится, по мере разрастания грабежей и убийств безвинных людей, падала дисциплина, резко снижалась боеспособность армии. Наполеон не мог не видеть этого, но продолжал ждать, когда же, наконец, русские встанут на колени и попросят мира. Он не хотел верить в то, что даже оставление Москвы не поколебало Россию.
В те дни его поразило страшное видение… Ему приснился русский старец, который грозил ему и требовал, чтобы он убирался из Москвы. Наутро Наполеон вспомнил, что где-то уже видел лик этого старца. Нашел этот лик в одном из соборов. Велел призвать к себе старика, который приносил из деревни молоко. Спросил, знает ли старик старца, изображенного на иконе.
– Святой преподобный Сергий Радонежский, – отвечал старик. – Это великий молитвенник и заступник Земли Русской. Он предсказал Дмитрию Донскому победу над ордынскими полчищами Мамая…
Наполеон, как известно, нигде и никогда толком не учился. Плохо он знал историю, причем, если плохо знал историю европейскую, то уж совсем почти не знал историю России. И все же с помощью свиты, Сегюра, смог разобраться, что это были за события, о которых говорил старик из близлежащей деревеньки.
С того дня Наполеон был особенно задумчив. Можно ли назвать его верующим? Едва ли. Но что-то мистическое встречало его на каждом шагу в этой стране.
Видение как бы подытожило то, к чему он приходил и сам в своих раздумьях. Ему напомнили о гибели поляков на полях России ровно двести лет тому назад. Поляки достигли больших, нежели он, успехов, но и то их смели как мусор с русской земли. Ему же удалось занять Москву, но в русскую он привел не ту армию, которая в начале июня стояла на границе, ожидая приказа на вторжение. В Москву он привёл израненную змею, которая ещё могла жалить, но жало было далеко не смертельным.
А русская армия ускользнула от него, исчезла. Кутузов позаботился о том, чтобы французские разъезды практически на всех направлениях натыкались на аванпосты, которые отражали попытки напасть на них с одинаковой силой. Не сразу удалось определить её место расположения.
Русская армия совершила Тарутинский марш-маневр, блистательно задуманный и осуществленный Кутузовым. Там она расположилась лагерем, приняла солидные пополнения, полученные, наконец, из разных концов страны. Там непрерывно шли занятия, на которых вчерашних необученных юнцов превращали в грамотных, знающих свой маневр солдат.
Москва же была окружена, и всё ощутимее становились удары летучих армейских и партизанских отрядов. Даже связь с Парижем висела на «тоненьком волоске», ибо для отправки любой депеши требовалось снаряжать сильный отряд. Да и то не было гарантии, что он прорвёт цепь блокады.