И все же главная цель – истребление основной массы неприятельской армии – была достигнута.
У Студенки Наполеон переправил лишь 9 тысяч человек. А потом истребление русской армией остатков врага было продолжено во время бегства французов к Неману, уже беспорядочного и без предводителя.
Начальник главного штаба французской армии писал Наполеону из Ковно: «Я должен доложить Вашему величеству, что армия совершенно рассеяна и распалась даже ваша гвардия; в ней под ружьем от 400 до 500 человек. Нельзя удержать Ковно, потому что армии более не существует».
В июне 1812 года, перейдя Неман, ступили на русскую землю 678 тысяч человек при 1420 орудиях. Назад, на западный берег Немана, перебралось в декабре месяце около 400 человек пехоты и до 500 воинов гвардейской кавалерии. От корпусов, действовавших на флангах, осталось в общей сложности около 20 тысяч человек.
Военный историк генерал-майор Н.Ф. Гарнич приводит в своей книге примечательный факт: «От Немана через Вильну, Дриссу, Витебск, Смоленск, Москву до Малоярославца считается 1210 верст. Российская армия перешла сие корпус, отряд или патруль не был истреблён, и ни одно орудие не было потеряно.
От Малоярославца через Боровск, Можайск, Смоленск, Оршу, Борисов, Вильну до Ковно считается 985 верст. Французская армия прошла сие пространство в 49 дней; потеряла несколько корпусов, отрядов, всю кавалерию и почти всю артиллерию. Спрашивается, которая из двух армий бежала?»
И недаром Кутузов, прибыв в Вильно, написал: «Война окончилась за полным истреблением неприятеля!»
Истребление было практически полным. К примеру, корпус вице-короля Евгения, насчитывавший перед вторжением в Россию 60 тысяч человек, придя в Ковно после бегства под ударами русских, уместился в небольшой комнате городского дома, а «молодая гвардия» Наполеона погибла вся до единого человека.
В приказе Кутузова, посвященном переходу Русской Армии через Неман, сказано: «Храбрые и победоносные войска! Наконец вы на границах Империи, каждый из вас есть спаситель Отечества! Россия приветствует вас сим именем!
Стремительное преследование неприятеля и необыкновенные труды, подъятые вами в сем быстром походе, изумляют все народы и приносят вам бессмертную славу. Не было еще примера столь блистательных побед. Два месяца сряду рука ваша каждодневно карала злодеев. Путь их усеян трупами. Только в бегстве своем сам вождь их не искал иного кроме себя спасения. Смерть носилась в рядах неприятельских. Тысячи пали разом и погибли. Тако Всемогущий Бог изъявлял на них гнев свой и поборил Своему Народу.
Не останавливаясь среди гвардейских подвигов, мы идем теперь дале. Пройдем границы и потщимся довершить поражение неприятеля на собственных полях его.
Но не последуем примеру врагов наших в их буйстве и неистовствах, унижающих солдата. Они жгли дома наши. Ругались святынею, и мы видели как Десница Всевышнего праведно отметила их нечестие. Будем великодушны, положим различие между врагом и мирным жителем. Справедливость и кротость и обхождение с обывателями покажет им ясно, что не порабощения их и не суетной славы мы желаем, но ищем освободить от бедствий и угнетений даже самые те народы, которые вооружались противу России… Объявляя о том, обнадежен я, что священная воля сия будет выполнена каждым солдатом в полной мере…»
Итак, в июне 1812 года Неман перешли 678 тысяч французов. К этому надо добавить, что Наполеон на протяжении всего похода получал из Франции огромные подкрепления. В результате, в течение июня, июля, августа и даже еще сентября, Неман перешли, двигаясь на восток, еще несколько сотен тысяч пополнения. Таким образом, всего в Россию за все время нашествия пришло до миллиона европейских бандитов, одетых в форму «великой» грабьармии. Ну а вышло из России около 20 тысяч, да и то на флангах. На главном направлении Неман перешла только горстка французов.
Есть и у нас особи, напоминающие представителей рода человеческого, которые протестуют против столь жесткой оценки агрессоров. Но ведь это не нами определено, кто на Земле может считаться человеком, а кто это право утрачивает, причем, заметим, утрачивает по собственной воле.
Завет Михаила Илларионовича был исполнен. Русские войска вступили в Европу как освободители, но 16 (28) апреля 1813 года Михаил Илларионович Кутузов скончался в небольшом прусском городке Бунцлау.
Известная французская писательница госпожа Сталь писала жене полководца: «Кутузов спас Россию, и ничто в будущем не сравнится со славою последнего года его жизни, – сердце мое, однако, сжимается при мысли, что не увижу никогда человека, который был также великодушен, как и велик».
Таково признание заслуг великого русского полководца, сделанное француженкой. Правда, нужно оговориться, француженкой особенной, честной и принципиальной, о которой Пушкин отозвался очень высоко, заявив, что это «красноречивая, благородная чужеземка, которая первая отдала справедливость Русскому Народу, вечному предмету невежественной клеветы писателей иностранных».
«Слава Кутузова неразрывно соединена со славою России, – писал Пушкин, – ибо один Кутузов облечен был в народную доверенность, которую он чудесно оправдал!»
Глава двадцать вторая. Судьба благословенного
В начальных главах я останавливался на некоторых вопросах, касающихся главной тайны Императора Александра Первого. Понять его характер, поведение, оценить его личность до выхода книги Г.С. Гриневича было очень сложно. Как объяснить, что Император постоянно действовал против России, втягивая державу в невыгодные для неё, кровопролитные войны, которые совершенно не нужны были русскому народу.
Но книга Гриневича проливает свет на те причины, которые заставляли того, кто известен нам под именем Александра Первого, поступать именно так, как он поступал. Он был зажат слугами «тёмных сил» настолько, что не имел права сделать ни единого шага в сторону от указанной ему дорожки, ведущей Россию к гибели. Но Император был сыном Павла Первого, внуком Екатерины Великой – ведь сие родство сохранялось и при том происхождении, на которое указывают доказательства, приведённые в книге Гриневича. И оно давало о себе знать. Война воспитала Императора. И в то же время она позволила ему обрести некоторую самостоятельность, которой он постепенно начал пользоваться, отходя от навязанного ему либерализма.
По мере того как Государь всё более отходил от конституционных и либеральных вихляний, те, кто приветствовал его воцарение, рассчитывая на лёгкую и веселую жизнь, на беспредел в утолении «многомятежных человеческих хотений», начинали менять к нему своё отношение. Он чувствовал это.
Мария Федоровна писала о подозрительности Александра: «…Ему казались такие вещи, о которых никто и не думал: будто над ним смеются, будто его слушают только для того, чтобы посмеяться над ним, и будто мы делали друг другу знаки, которых он не должен заметить. Наконец, всё это доходило до того, что становилось прискорбно видеть подобные слабости в человеке, со столь прекрасным сердцем и умом…»
В юности его мало занимали религиозные вопросы. Его с трудом можно было назвать верующим, ибо православный человек не мог бы попустительствовать слугам дьявола, коими были убийцы его отца. К концу второго десятилетия XIX века он стал религиозен.
Графине С.И. Соллогуб он как-то сказал: «Возносясь духом к Богу, я отрешился от всех земных наслаждений. Призывая себе на помощь религию, я приобрёл то спокойствие, тот мир душевный, который не променяю ни на какие блаженства внешнего мира».
Осознавая тяжкий грех содеянного в юности, Государь сделал искренний шаг в лоно православной церкви. Он ещё более сблизился с графом Аракчеевым, который не уставал на протяжении всего правления удерживать его от ошибок. Аракчеев был истинно православным человеком, твердым, честным, последовательным в отстаивании ценностей самодержавия.
В первом десятилетии XIX века Русская партия при дворе была ещё крайне слаба. Она объединяла лишь очень и очень немногих честных и преданных патриотов, главными среди которых были А.А. Аракчеев, М.Б. Барклай-де-Толли, Ф.В. Ростопчин. Во втором десятилетии Алексею Андреевичу Аракчееву удалось укрепить позиции партии и объединить вокруг себя людей, преданных престолу и Отечеству.
За какое бы дело не брался Государь в последние годы своего царствования, везде он видел ужасающие примеры разложения. Граф Алексей Андреевич Аракчеев усиливал свое влияние на все стороны политики, видя, что Император меняется на глазах, стремясь исправить то, что еще не поздно. Не без его влияния министр народного просвещения составил на высочайшее имя доклад, в котором отметил: «В Отечестве нашем далеко простерло корни свои воспитание, иноземцами сообщаемое. Дворянство, подпора государства, возрастает нередко под надзором людей, одною рукою собственной корыстью занятых, презирающих всё не иностранное, не имеющих чистых правил нравственности, ни познаний».
Министр предупреждал Императора, что, «следуя дворянству, и другие сословия готовят медленную пагубу обществу воспитанием детей своих в руках у иностранцев».
Много нерешенных вопросов было и у церкви, которая в ту пору даже лишилась права называться православной, а вероисповедание именовалось «греко-латинским». Не без помощи графа Аракчеева удалось передать Императору письмо архимандрита Фотия, в котором было такое предупреждение: «Враги Церкви Святой и Царства весьма усиливаются, зловерие, соблазны явно и с дерзостью себя открывают, хотят сотворить тайные, злые общества, вред велик Святой Церкви и Царству, но они не успеют, бояться их нечего, надобно дерзость врагов тайных и явных внутри самой столицы в успехах немедленно остановить».
После этого письма Император пригласил к себе Архимандрита Фотия, который оставил воспоминания о встрече: «…Отверзаются двери, я оными вхожу в комнату, где был Царь, вижу, что тот час Царь грядет принять благословение… Со страхом и благоговением подходит ко мне, приемлет благословение, целует усердно десницу мою, я же тотчас неприметно Лик Спаса, дал ему приложиться и ему вручаю оный образ. Царь принял и приветствовал сими словами: