– Знаешь ли, что она предвещает? – спросил Государь у своего кучера.
– Бедствие и горесть, – ответил кучер.
Помолчав, Государь прибавил:
– Так Богу угодно.»
Фразу «Так Богу угодно» часто повторял старец Феодор Кузьмич…
Легенда о старце Феодоре Кузьмиче была довольно известной в России. Но что весьма примечательно, историки, подвластные Ордену русской интеллигенции, не замечали ее, в то же время охотно рассказывая о смерти Александра Первого в Таганроге, восстании на Сенатской площади и о подавлении его.
Что касается книги «Император Александр Первый и старец Феодор Кузьмич», репринтное издание которой выпустило издательство «Современник» в 1991 году, то некто Г. Василич (скорее всего псевдоним), издавший ее до революции, из кожи вон лез, чтобы доказать нетождественность Императора и старца. Мало того, он оклеветал архимандрита Фотия, без всяких на то оснований объявив его чуть не умалишенным. Фанатичную ненависть Г. Василича вызвало то, что после встречи с архимандритом Фотием Император нанес удар по тайным обществам и прочим темным силам, разрушающим самодержавие.
Идеологи Ордена русской интеллигенции не могли допустить показа духовного очищения и обновления Государя, со временем отбросившего либеральные идеи и обратившегося к основам русского государственного строительства – к самодержавию. В каждом русском заложена монархическая жилка. Заложена она была и в том, кого мы знаем под именем Александра Первого, немало испытавшем в своей жизни горя и боли. Его любимые дочери ушли из жизни в раннем возрасте, ему не дал Бог наследника, которому бы мог он передать престол. Но Он дал ему Прозрение и направил на путь к истине. И не мог уйти Русский Император в мир иной с нераскаянными грехами. Только подвижническая жизнь могла очистить его душу.
Я уже упоминал в начальных главах о тайнописях, оставленных Феодором Козьмичем. Напомню, что в них значится: «…Мое зло двойное: Император Александр – я, Симеон Великий. Я тьмы приверженец, суть злодей. Имя Первый – отсеку. Тайно наделю властью и силой Симеона – дурную главную ветвь».
Остается только добавить, что факт постоянной переписки Феодора Козьмича с Императором Николаем Павловичем Г.С. Гриневич считает доказанным. Известно и то, что к таинственному старцу в Сибирь не раз приезжали высокопоставленные лица из Петербурга. Побывал у него и наследник престола Александр Николаевич, будущий император Александр Второй. Скорее всего «Тайны» Феодора Козьмича, найденные после его смерти в холщёвом мешочке, висевшем у изголовья кровати, и представлявшие собой три исписанных бумажных листка, адресованы были именно Императору Николаю Павловичу. Но Феодор Козьмич пережил императора на десять лет и умер в 1864 году. В тайнописи есть и такая фраза: «Но когда Афанасьевич молчит – Павловичи не разглашают». Симеон Афанасьевич Великий предпочел молчать о своей тайне до кончины, но оставил тайнопись, ибо говаривал: «Чудны дела твои, Господи, нет тайны, которая бы не открылась».
Этой истории, которая вплоть до выхода книги Геннадия Гриневича, многим казалась не более чем легендой, сопутствует и другая легенда, которую приведем здесь вкратце:
На одном из сайтов Интернета значится: «Сенсационное заявление сделала петербургский учёный-библиограф царской семьи Романовых Людмила Белозерова. Касается сенсация царя Александра Первого (как называли его в народе, «Освободителя» – за победу над Наполеоном в 1812 году) и его супруги Елизаветы (до замужества – немецкой принцессы Луизы). По ее мнению, Александр и Елизавета не умерли в 24-25 годах (как указывают все исторические источники). Устав от времени власти, они, сымитировав собственную смерть (в тайну были посвящены лишь несколько приближенных), отправились странствовать по России. Александр – под именем впоследствии прославившегося благими делами странника Федора Кузьмича. Елизавета назвалась монахиней Верой и приняла обет молчания на 25 лет, до самой смерти. Свою жизнь эта женщина закончила в Сырковском монастыре, расположенном в пригороде Новгорода, совершив несколько чудес – во имя Бога, бывшего российского государя и русского народа».
Да, заявление действительно кажется сенсационным. Но попробуем взглянуть на него с точки зрения того, что расшифровал Геннадий Гриневич – приведенных выше тайнописей сибирского старца Феодора Козьмича.
Многие биографы отмечали необыкновенные отношения в семье великого князя Александра Павловича и Елизаветы Алексеевны. Елизаветой Алексеевной немецкая принцесса Луиза Мария Августа Баденская стала после обряда принятия православной веры. Венчание состоялось 28 сентября 1793 года. Свидетельства об их чистых, теплых, нежных взаимоотношениях поражают. Великий князь не раз говорил, что не стремится к царствованию и готов со своей любезной супругой уединиться где-то в тихом и уютном уголке, чтобы жить счастливо вдали от политических бурь.
И вдруг, в 1801 году, Александр Павлович дает согласие на смещение с престола отца, причем якобы просит только об одном, что бы отцу сохранили жизнь. Просьба нелепа… Это клеветники создали образ Царя-монстра, а на самом деле Император Павел Петрович был любим народом. Тому немало доказательств, документально подтвержденных, в отличие от мифов о приказах совершенно для него нехарактерных.
Перед нами уже другой человек. Он начинает антироссийскую политику уже с первых часов своего царствования. Но об этом уже рассказано в предыдущих главах. Теперь настало время коснуться другой стороны – личной.
Император, якобы, был одинок в своем горе по отцу, переживая то преступление, которое было совершено при его участии. А где же любимая супруга? Проходит немного времени и у него появляется любовница… А где же небесные чувства?
А их у того, кто стал Императором, и вовсе не было, во всяком случае к Елизавете Алексеевне, поскольку он не был ее супругом. Но операция по подмене великого князя обставлена так, что все вынуждены были молчать. Цена – покой в государстве, еще не забывшем эпоху дворцовых переворотов.
Елизавета Алексеевна несла свой крест. Быть может, она даже как-то по-человечески постепенно начинала понимать того, кого вынудили преступным путем занять престол… В данном случае неважно, кто его занял, ибо престол был занят путем убийства, а значит – преступно.
Все биографы замолкают о взаимоотношениях некогда необыкновенной супружеской четы. Не особенно афишируются и внебрачные связи Императора. В данном случае слугам «темных сил» это не выгодно.
Не так много сведений о любовных связях Императора. Известно, что любовница принесла ему двух дочерей, которые умерли в раннем возрасте. Более детей не было, словно Всевышний специально не давал наследника.
Удивительно то, что Елизавета Алексеевна оставила суетный мир почти вслед за Императором, причем вела себя также как и старец Феодор Козьмич. Когда ее арестовали за бродяжничество и пытались выяснить, кто она, сказала следователю: «Если судить по Небесному, то я – прах земли, а если по земному, то я – выше тебя». После чего совсем перестала отвечать и соблюдала обет молчания около 23 лет, за что ее назвали «молчальницей». Ей довелось испытать немало – и тюремные застенки, и дом для умалишенных. Ее забрала к себе графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская. Случайно ли? Мы помним, что историк А.А. Керсновский писал о том, что Император в годовщину Бородинской битвы танцевал на балу у графини Орловой-Чесменской…
И прожила Вера Молчальница почти столько же, сколько Феодор Козьмич, уйдя в мир иной 6 мая 1861 года.
Вглядываясь в судьбы людей, переживших эпоху наполеоновских войн, нельзя не отметить необыкновенный рост духовности Русского Народа. Необыкновенный рост даже того, кто незаконным, преступным путем занял императорский престол, но с которым постепенно, под влиянием Духа Народного, произошло преображение.
Приложение. Мороз ли истребил французскую армию в 1812 году? (из военных записок дениса давыдова)
Посвящается графу Карлу Федоровичу Толю
Два отшиба потрясли до основания власть и господствование Наполеона, казавшиеся неколебимыми. Отшибы эти произведены были двумя народами, обитающими на двух оконечностях завоеванной и порабощенной им Европы: Испаниею и Россиею.
Первая, противуставшая французскому ополчению, одинокому, без союзников и без Наполеона, сотрясла налагаемое на нее иго при помощи огромных денежных капиталов и многочисленной армии союзной с нею Англии. Последняя, принявшая на свой щит удары того французского ополчения, но усиленного восставшим на нее всем Западом, которым предводительствовал и управлял сам Наполеон, – достигла того же предмета без всяких иных союзников, кроме оскорбленной народной гордости и пламенной любви к Отечеству. Однако ж все уста, все журналы, все исторические произведения эпохи нашей превознесли и не перестают превозносить самоотвержение и великодушное усилие испанской нации, а о подобном самоотвержении, о подобном же усилии русского народа нисколько не упоминают и вдобавок поглощают их разглашением, будто все удачи произошли от одной суровости зимнего времени, неожиданного и наступившего в необыкновенный срок года.
Двадцать два года продолжается это разглашение между современниками, и двадцать два года готовится передача его потомству посредством книгопечатания. Все враги России, все союзники Франции, впоследствии предательски на нее восставшие, но в неудачном вместе с нею покушении против нас вместе с нею же разделившие и стыд неудачного покушения, неутомимо хлопотали и хлопочут о рассеивании и укоренении в общем мнения этой ложной причины торжества нашего.
Должно, однако, заметить, что не в Германии, а во Франции возник первый зародыш этого нелепого разглашения; и не могло быть иначе. Надутая двадцатилетними победами, завоеваниями и владычеством над европейскими государствами, могла ли Франция простить тому из них, которое без малейшей посторонней помощи и в такое короткое время отстояло независимость свою не токмо отбитием от себя, но и поглощением в недрах своих всей европейской армады, принадлежавшей ей, ополчившейся с нею и предводительствуемой величайшим гением веков и мира? Нации этой ли, исполненной самолюбия и самохвальства, преследуемой порицаниями и, что еще чувствительнее, карикатурами и насмешками, более всего для нее несносными, ей ли можно было признаться в истинной причине несостоятельности своей в обещаниях славы и добычи увлеченным ею государствам? И когда! Когда, обладая монополиею словесности, проникающей во все четыре части света, завоеванные ее наречием, справедливо почитаемым общим наречием нашего века, она более других народов могла ввести в заблуждение и современников и потомство насчет приключения, столь жестоко омрачившего честь ее оружия, столь насильственно прогнавшего призрак ее непобедимости! Будем справедливы; какая нация решилась бы на пожертвование такого преимущества, какая нация, напротив, не поддержала бы посредством его и кредита своего в общем мнении, и славы своего оружия, потрясенных столь неожиданным злополучием?