[146], односторонни, а потому не обоснованны.
Разумеется, войны 1805–1807 гг. со стороны наполеоновской Франции носили захватнический, несправедливый характер: Наполеон стремился к европейской гегемонии, намереваясь поставить национальные государства Европы в политическую зависимость от Франции. Эта сторона вопроса о характере войн 1805–1807 гг. ясна и неоспорима, хотя избитый тезис наших историков о стремлении Наполеона к мировому господству утрирован (о господстве над Соединенными Штатами Америки или над Японией и Китаем Наполеон не помышлял) — речь могла идти в 1805–1807 гг. о господстве именно в Европе.
Но ведь всякая война — процесс двусторонний, и если с научных позиций подойти к оценке войн 1805–1807 гг. со стороны антинаполеоновских коалиций, то легко понять, что все эти коалиции вели с Наполеоном отнюдь не освободительную, а вполне «империалистскую» войну в тех же экспансионистских целях, что и Наполеон, плюс их стремление вытравить исходящую из Франции (разными путями, даже на штыках войск Наполеона!) революционную, якобинскую «заразу».
Правда, официальные документы коалиций полны фраз о намерении правительств участвовавших в них стран освободить Францию «от цепей» Наполеона, а другие страны — «от ига» Франции, обеспечить «мир», «безопасность», «свободу» европейских народов и всего «страдающего человечества» (5. Т. 2. С. 146–149, 368, 407, 430; Т. 3. С. 562, 578). Но разве можно принимать всерьез такие фразы в таком источнике? Вся эта гуманная фразеология коалиционных правительств — не более чем фиговый листок. Настоящую реальность ее легко выявить частью по тем же, а частью по другим, тоже вполне доступным сегодня, документам 3-й и 4-й коалиций. В них противники Франции, связанные империалистскими и антиякобинскими интересами, формулировали задачи, которые можно объединить в два стержневых направления: 1) территориальное расширение, захват и грабеж новых земель — как минимум и господство в Европе — как максимум; 2) сохранение уцелевших на континенте феодальных режимов и восстановление свергнутых.
В русско-английской, русско-австрийской и русско-прусских (Потсдамской и Бартенштейнской) декларациях 1804–1807 гг. уже был набросан эскиз той программы раздела Европы, которую в 1815 г. узаконит Венский конгресс (5. Т. 2. С. 182, 370, 372, 374, 617, 621; Т. 3. С. 562–563). Царская Россия в таких декларациях о многих своих притязаниях умалчивала, чтобы не рассориться с партнерами по коалициям, но если не на авансцене дипломатии, то за ее кулисами она настойчиво преследовала свои традиционные цели, которые обозначились еще при Екатерине II: присоединение Польши, захват Константинополя, раздел Германии, завоевание Финляндии.
Не афишируя в 1805–1807 гг. идею присоединения Польши, царизм продолжал вынашивать ее, готовясь реализовать в удобный момент (об этом свидетельствует переписка Александра I с А. Чарторыйским)[147]. С 1809 г. он вновь начал готовить конкретный проект «восстановления Польши», т. е. именно ее присоединения к России (3. Т. 6. С. 57)[148], а в феврале 1811 г. решил, что настал момент действовать, и уже готов был приступить к реализации этого проекта, когда нашествие Наполеона отвлекло Россию от польских дел (9. Т. 6. С 58, 353–354)[149].
Точно так же до осени 1806 г. петербургский двор считал допустимым «отложить применение решительных мер» к Турции (Александр I — H. Н. Новосильцеву 23 сентября 1804 г.: 9, Т 2. С. 154. Курсив мой. — H. Т.)[150], пока она оставалась послушной России, но на будущее Александр I уже в 1804 г. предлагал английскому правительству «договориться… каким образом лучше устроить судьбу… различных частей» Турции (Там же. С. 149), т. е. разделить ее. И как только обнаружилось (с осени 1806 г.), что Турция склоняется на сторону Франции, царизм вновь поставил Константинополь в порядок дня (Там же. Т 6. С. 288, 731)[151].
Зато Германию (которая была тогда раздроблена почти на 300 «государств») царизм, как явствует из инструкций Александра I его дипломатам в 1801–1806 гг., последовательно и безотлагательно стремился превратить в объект раздела (между Россией, Пруссией и Австрией с передачей львиной доли России: 3. T. 1. С. 51, 89, 462–466; Т. 2. С. 149, 153)[152], проводя по отношению к Германии политику не менее агрессивную и еще более реакционную, чем политика Наполеона, поскольку самодержавный Петербург добивался не просто верховенства над мелкими германскими государствами, но и увековечения в них феодальных порядков.
Наконец давно запланированную (еще при Екатерине II) аннексию Финляндии царизм не снимал с порядка дня, пока не осуществил ее — после Тильзита, с согласия Наполеона — в итоге русско-шведской войны 1808–1809 гг. В.И. Ленин так оценил исход и характер этой войны: «…Финляндию аннексировали русские цари по сделкам с душителем французской революции, Наполеоном…»[153].
Эту оценку подтверждают опубликованные еще в конце XIX в. документы[154], и ее не может опровергнуть широко бытующий тезис: «…присоединение Финляндии… не было результатом сделки с Наполеоном, как утверждают некоторые…»[155].
Таким образом, царизм, выполняя социальный заказ русских феодалов-помещиков (и отчасти купцов), боролся с Наполеоном в коалиционных войнах 1805–1807 гг. (как и другие участники 3-й и 4-й коалиций) не за «свободу» и «безопасность» европейских народов, а за «верховенство» над ними, грабеж и раздел чужих стран. Здесь важно подчеркнуть, что никогда, ни раньше, ни позже, царизм не был так воинствен, как в 1805–1812 гг. Считается, что «беспрецедентным уровнем военной активности, равного которому не было места за всю историю русского государства», отмечена последняя треть XVIII в., когда Россия в течение 30 лет вела 7 войн[156]. Но ведь с 1805 по 1812 г., т. е. всего за 8 лет, царизм провел 8 войн: в 1805, 1806–1807 и 1812 гг. — с Францией, в 1806–1812 гг. — с Турцией, в 1806–1813 гг. — с Ираном, в 1807–1812 гг. — с Англией, в 1808–1809 гг. — со Швецией, в 1809 г. — с Австрией (последние пять войн — одновременно!).
Вторым направлением в дипломатии и войнах антинаполеоновских коалиций была защита феодально-крепостнических порядков на континенте. «Поддержание законных правительств, которые до сего времени избежали косы революции», и восстановление свергнутых феодальных режимов Александр I провозгласил задачей Российской империи в первых же инструкциях своим послам: А.И. Моркову в Париже, С.Р. Воронцову в Лондоне, А.К. Разумовскому в Вене, А.И. Крюденеру в Берлине (9. T. 1. С. 51, 53, 89, 91)[157]. Та же задача указана в программной инструкции Царя Н.Н. Новосильцеву (9, Т. 2. С. 147). «Восстановление свергнутых государей в их прежних владениях» как один из основополагающих принципов внешней политики коалиционных держав предусматривается и в русско-австрийской от 6 ноября 1804 г., и в англо-русской от 11 апреля 1805 г., и в русско-прусской от 26 апреля 1807 г. декларациях (9. Т. 2. С. 182, 374; Т. 3. С. 562, 563).
Царизм — хозяин крупнейшей феодальной державы мира — оказался, как и следовало ожидать, самым пылким рыцарем этого принципа. Именно он энергичнее всех выступал в 1801–1803 гг. за «индемнизацию» князей Священной Римской империи, т. е. за возмещение их территориальных потерь в борьбе с Францией (9. T. 1. С. 121–125), выделял ежегодно пособие 75 тыс. руб. сардинскому королю[158], держал у себя в чести и славе многих «зубров» бежавшего из Франции контрреволюционного охвостья — герцогов В.-Ф. Брольи (которого сделал российским фельдмаршалом), А.-Э. Ришелье, М. Лаваля де Монморанси и А.-Ж. Полиньяка, маркизов И. Траверсе (назначенного военно-морским министром России) и Ж. д'Отишана, графов Э. д'Антрэга, М.-Г. Шуазеля-Гуфье, К.О. Ламберта, А.Ф. Ланжерона, Л.П. Рошешуара, Э.Ф. Сен-При и десятки других, менее крупных, а их патриарха, будущего короля Франции Людовика XVIII, изгнанного в 1801 г. Павлом I из России (где он жил с 1797 г., получая по 200 тыс. руб. в год), Александр I вернул и содержал его придворный штат из 80 человек за счет русского народа (9. T. 1. С. 220–221)[159]. В марте 1807 г., отправляясь на войну против Наполеона, Царь посетил Людовика и заявил ему, что «день, когда он водворит его во Франции, будет счастливейшим днем его (Александра!. — H. Т.) жизни»[160].
Начиная войну 1805 г., Александр I призвал русские войска «потщиться возвысить еще более приобретенную и поддержанную ими славу»[161], но не объяснил, во имя чего. Оно и понятно. Ни русскому, ни французскому, ни другим народам Европы войны 1805–1807 гг. не были нужны. Эти войны вели правительства, используя свои народы как «пушечное мясо» и как орудие для порабощения других народов. Поэтому нельзя расценить их иначе как несправедливые, разбойничьи с обеих сторон. Диалектика истории такова, что действия каждой стороны в этих разбойничьих войнах имели объективно и прогрессивные последствия: коалиции противоборствовали гегемонизму Наполеона, а Наполеон разрушал феодальные устои Европы. В целом же войны 1805–1807 гг. — примеры таких войн, когда несколько разбойников послабее объединяются и нападают на разбойника посильнее, тоже изготовившегося к нападению, чтобы переделать границы и режимы разбойных владений по усмотрению победителя.