Зато обеспечить армию продовольствием царизм не смог, несмотря ни на какие издержки, главным образом по причине такого неизбывного для феодальной России бедствия, как всеобъемлющее и неистребимое казнокрадство. «Интендантская часть была поставлена из рук вон плохо, — писал о России 1812 г. Е.В. Тарле. — Воровство царило неописуемое» (32. Т. 7. С. 505). Характерный пример такого воровства приводил А.П. Ермолов. Летом 1812 г. в Поречье провиантский комиссионер доложил Барклаю де Толли, будто он сжег все оплаченное казной продовольствие для 1-й армии, чтобы не оставлять его французам. В действительности же он ничего даже не заготовил — просто сжег пустые склады (магазины), а деньги из казны положил себе в карман. Ермолов, узнав об этом, сказал Барклаю: «За столь наглое грабительство достойно бы, вместе с магазином, сжечь самого комиссионера» (15. С. 148). «Столь наглое грабительство» было тем более нетерпимо, что армейские кассы и без того хронически страдали от безденежья. 13 апреля 1812 г. Барклай писал Царю: «Не имею при армии ни копейки денег» (26. Т. 6. С. 2).
В организации русских войск и в управлении ими до 1806 г. тоже господствовала старая феодальная система, которую называют павловской или фридриховской, поскольку Павел I заимствовал ее у Фридриха II. «Русские прусских всегда бивали, что ж тут перенять?» — возмущался в 1797 г. А.В. Суворов[315]. Только после Аустерлица царизм отказался от фридриховской системы, однако ударился в другую крайность, занявшись не только переустройством, но даже переодеванием русской армии на французский лад. «Мы здесь все перефранцузили, не телом, а одеждой — что ни день, то что-нибудь новое», — писал в декабре 1807 г. из Петербурга генерал Н.Н. Раевский[316]. В январе 1808 г. посол Франции при русском дворе А. Коленкур доносил Наполеону: «Все на французский образец — шитье у генералов, эполеты у офицеров… ученье тоже французское» (7, T. 1. С. 213). Злые языки «по поводу эполет с насмешкой говорили, что теперь Наполеон сидит на плечах у всех русских офицеров»[317]. Главное, у Наполеона была заимствована организационная структура армии с разделением ее на корпуса, дивизии, бригады, причем каждая дивизия включала в себя части всех родов войск. Поскольку французская система военной организации была тогда лучшей в мире, такое заимствование оказалось полезным для русской армии.
Новая система была закреплена в так называемом «Учреждении для управления большой действующей армией» от 8 февраля 1812 г. Этот документ, выработанный комиссией под председательством М.Б. Барклая де Толли, как никогда в России, усиливал власть главнокомандующего.
Он гласил, что отныне главнокомандующий «представляет лицо Императора и облекается властью его Величества», и только присутствие в армии самого «Величества» слагало с главнокомандующего начальство над армией, если высочайше не объявлялось, что «главнокомандующий оставляется в полном его действии»[318]. Тем самым в русской армии учреждалось почти такое же единоначалие, как и в армии Наполеона.
Перенимался с 1806 до 1812 г. и боевой опыт Наполеона. Летом 1810 г. было разослано по войскам «Наставление в день сражения его императорско-королевского величества Наполеона I», которое поощряло воинскую инициативу генералов, офицеров и солдат, их умение «действовать по обстоятельствам каждому». «Наставление это перечитывалось и изучалось в войсках», — отмечал Н.Ф. Дубровин[319]. Перед самой войной Барклай де Толли начал вводить и собственные новые правила и наставления («Воинский устав о пехотной службе», «Общие правила для артиллерии в полевом сражении», «Наставление господам пехотным офицерам в день сражения»)[320], которые если и не заменяли полностью павловские уставы, то дополняли их наполеоновскими, а точнее даже, суворовскими требованиями. Ведь опыт Наполеона потому так легко усваивался на русской почве, что многое в нем (с точки зрения «науки побеждать») как бы воскрешало заветы Суворова.
Конечно, усвоение наполеоновского опыта к 1812 г. сделало русскую армию значительно сильнее, но главные источники ее силы заключались не в каких бы то ни было заимствованиях со стороны, а в ней самой. Уступая противнику в одних компонентах, русская армия в других была равна ему или даже превосходила его. Во-первых, она имела не меньший боевой опыт. Ее костяк составляли еще «чудо-богатыри» Суворова, ветераны войн с Францией (1805–1807 гг.), Турцией (1806–1812 гг.), Швецией (1808–1809 гг.). Боевые качества русского солдата извечно были выше всяких похвал. Барклай де Толли со всей определенностью заявил Царю 21 августа 1812 г.: «Рядовой солдат армии Вашего Императорского Величества, несомненно, лучший в мире»[321]. К такому же мнению склонялись француз А.Ф. Ланжерон, перешедший на русскую службу, и английский генерал Р. Вильсон — автор книги о русской армии, где, в частности, подмечено: «Русский солдат хотя и родился в рабстве, но дух его не унижен»[322]. Эту книгу Вильсона Наполеон, между прочим, взял с собой в поход на Россию[323].
Русский солдат всегда отличался храбростью, стойкостью, выносливостью и, в чем он привык быть сильнее любого врага, мощью штыкового удара. Герой Бородина унтер-офицер Тихонов говорил: «Француз храбр. Под ядрами стоит хорошо, на картечь идет смело, против кавалерии держится браво, а в стрелках ему равного не сыщешь. А вот на штыки, нет, не горазд»[324].
Русский командный состав, хотя в целом он и уступал наполеоновскому, был представлен к началу войны 1812 г. не только высокородными и чужеземными посредственностями, но и талантливыми генералами, которые могли поспорить с маршалами Наполеона. Первыми в ряду таких генералов (не считая оказавшегося в начале войны не у дел М.И. Кутузова) стояли Барклай де Толли и Багратион.
Командующий 1-й армией Михаил Богданович Барклай де Толли (1761–1818) — потомок шотландских дворян, эмигрировавших в XVII в. в Лифляндию, сын бедного армейского поручика — не имел ни помещичьих капиталов[325], ни придворных связей, а достиг высших генеральских чинов и должности военного министра благодаря своим дарованиям, трудолюбию и (с 1807 г.) доверию, которое неожиданно возымел к нему и сохранял вплоть до 1812 г. лицемерный по натуре Александр I.
«Мужественный и хладнокровный до невероятия» воин (13, С. 529), дальновидный и осмотрительный стратег, «человек с самым благородным, независимым характером… в высшей степени честный и бескорыстный»[326], хотя внешне слишком холодный и замкнутый, «великий муж во всех отношениях», как отзывался о нем декабрист А.Н. Муравьев[327], Барклай, однако, слыл в представлении многих современников, а также историков и «нерешительным», и «ограниченным» (16. С. 119, 132, 209–210; 18. С. 81)[328]. Но, несмотря на все метаморфозы его прижизненной и посмертной славы, он еще в XIX в. заслужил признание величайших умов России и Запада. По мнению К. Маркса и Ф. Энгельса, Барклай де Толли «был бесспорно лучший генерал Александра»[329]; а на взгляд А.С. Пушкина, «стоическое лицо Барклая есть одно из замечательнейших в нашей истории» (28. Т. 10. С. 217).
Военачальником совсем иного склада ума, характера, темперамента, происхождения был командующий 2-й армией князь Петр Иванович Багратион (1765–1812) — отпрыск царской династии Багратионов в Грузии, потомок Давида Строителя, правнук царя Вахтанга VI, любимый ученик и сподвижник Суворова — «генерал по образу и подобию Суворова», как его называли (26. Т. 16. С. 28). Стремительный и неустрашимый, с открытой, пылкой и щедрой душой, он к 1812 г. был самым популярным из русских генералов не только в России, но и за границей. «Краса русских войск», — говорили о нем его офицеры[330]. Г.Р. Державин многозначительно «уточнил» его фамилию: «Бог-рати-он»[331]. Наполеон в разговоре с А.Д. Балашовым заявил, что из русских полководцев «лучше всех Багратион» (14. С. 31).
Недостаток образования и, может быть, избыток темперамента помешали Багратиону стать крупным стратегом. Даже его почитатель Денис Давыдов признавал, что он «был весьма мало сведущ в правилах высшей военной науки»[332]. Зато в России 1812 г. он не имел себе равных как тактик, мастер атаки и маневра, кумир солдат, воин до мозга костей: за 30 лет он отличился в 20 походах и 150 боях.
Отдельными соединениями в армиях Барклая де Толли и Багратиона командовали генералы, уже отменно проявившие себя в многочисленных войнах трех последних царствований.
Командир 7-го корпуса генерал-лейтенант Николай Николаевич Раевский (1771–1829) импонирует нам прежде всего удивительным переплетением своих родственных уз: внучатый племянник Г.А. Потемкина, женатый на внучке М.В. Ломоносова, он был единоутробным братом декабриста В.Л. Давыдова, тестем еще двух декабристов — генералов М.Ф. Орлова и С.Г. Волконского, отцом «декабристки» Марии Волконской, последовавшей за мужем в Сибирь и воспетой А.С. Пушкиным и Н.А. Некрасовым