Естественно, Наполеон объявил пожар Москвы делом рук русских, и прежде всего столичного губернатора Ф.В. Ростопчина. Об этом же свидетельствовали и многие другие участники войны 1812 года.
«Однако в отечественной историографии, – утверждает историк А.Г. Тартаковский, – роль Ростопчина в возникновении пожара представлялась не такой ясной и определенной».
Строго говоря, первым в 70-х годах XIX века версию о причастности графа Ростопчина к поджогам выдвинул историк А.Н.Попов, после смерти которого в 1877 году интерес к разработке данной весьма деликатной темы постепенно заглох. Что же касается советских историков, то они, понятное дело, отрицали причастность Ф.В. Ростопчина к уничтожению Москвы или просто обходили этот вопрос вниманием. Тот же П.А. Жилин, например, в своей книге «Гибель наполеоновской армии в России» в главе, посвященной пожару Москвы, фамилии Ростопчина не упоминает ни разу.
Что же касается самого графа Ростопчина, как пишет А.Г. Тартаковский, в зависимости от конъюнктуры и «колебаний общественного мнения <…>, а также в угоду своим честолюбивым устремлениям, он то объявлял Наполеона – в унисон с правительственной пропагандой – виновником пожара, то изображал себя его вдохновителем, в пылу патриотического самопожертвования готовым предать пламени древнюю столицу, то отрекался от славы поджигателя, возлагая всю ответственность на местных жителей, паливших без разбора городские строения».
В результате, как отмечает историк Е. Гречена, «подобная противоречивость слов графа Ростопчина стала причиной разноголосицы мнений среди историков: слова эти вырывали из контекста, подкрепляя ими любые, порою даже диаметрально противоположные, версии».
На самом деле в начале войны, когда русские войска только начали отступление, мало кто в Москве мог представить, что не пройдет и пары месяцев, как город будет отдан наполеоновской армии.
Во всяком случае, губернатор Москвы Ф.В. Ростопчин в сохранности города не сомневался. В письме П.А. Толстому он рассказывал:
«Положение Москвы дурное. Армии наши 13 верст от Можайска. Гжать занята французами. У злодея не более 150 тысяч, а у нас с пришедшими войсками – 143 тысячи. Милорадович пришел, Марков с 23 тысячами там. Кутузов пишет, что дает баталию и другой цели не имеет, как защищать Москву».
Другой цели не имеет…
И ведь действительно, М.И. Кутузов уверял в этом графа Ростопчина до самого последнего момента.
Лишь после того, как угроза оставления Москвы обозначилась достаточно очевидно, в переписке Ф.В. Ростопчина возникла тема сожжения древней столицы.
Например, 12 (24) августа 1812 года граф написал П.И. Багратиону:
«Ружей, пороху и свинцу – пропасть. Пушек – 145 готовых, а патронов 4 980 000. Я не могу себе представить, чтобы неприятель мог прийти в Москву <…> Народ здешний по верности к государю и любви к отечеству решительно умрет у стен московских. А если Бог ему не поможет в его благом предприятии, то, следуя русскому правилу не доставайся злодею, обратит город в пепел, и Наполеон получит вместо добычи место, где была столица. О сем недурно и ему дать знать, чтобы он не считал на миллионы и магазейны хлеба, ибо он найдет уголь и золу».
Ф.В. Ростопчин
На другой день он почти дословно повторил то же самое в письме к министру полиции А.Д. Балашову:
«Мнение народа есть следовать правилу: «Не доставайся злодею». И если Провидению угодно будет, к вечному посрамлению России, чтоб злодей ее вступил в Москву, то я почти уверен, что народ зажжет город и отнимет у Наполеона предмет его алчности и способ наградить грабежом своих разбойников».
Подобные обращения графа Ростопчина к столь высокопоставленным адресатам явно имели особый смысл. Похоже, мысль о возможном сожжении Москвы сильно занимала его тогда. Кстати, именно так и понял полученное сообщение князь Багратион.
14 (26) августа 1812 года он написал Ф.В. Ростопчину:
«Признаюсь, читая сию минуту ваше письмо, обливаюсь слезами от благодарности духа и чести вашей. Истинно так и надо: лучше предать огню, нежели неприятелю. Ради Бога, надо разозлить чернь, что грабят церкви и женский пол насильничают, это надо рассказать мужикам».
При этом из переписки графа Ростопчина за 1812 год хорошо видно, что в августе месяце он об этом своем намерении не сообщил ни М.И. Кутузову, ни М.Б. Барклаю де Толли, которых, казалось бы, следовало известить в первую очередь. В чем же дело?
Е. Гречена в своей книге «Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах» отвечает на этот вопрос так:
«В этом видится хорошо продуманный план. Скорее всего, задумав уничтожение Москвы, граф Ростопчин решил не брать на себя одного ответственность за столь беспрецедентное действие. Поэтому-то он в вышеприведенных письмах и представлял все как проявление стихийно возникшей решимости местных жителей: в случае негативной реакции он всегда мог бы прикрыться «мнением народа». Но вот чьей реакции? Наверное, только высокопоставленных людей, на которых он мог всецело полагаться. Понятное дело, ни Барклай, ни Кутузов к таким людям не относились (с тем же Кутузовым граф Ростопчин вообще едва ли был тогда знаком)…
Другое дело – князь Багратион. С ним граф Ростопчин был близок еще с павловских времен, и в 1812 году они явно могли считаться единомышленниками».
1 (13) сентября 1812 года, в канун сдачи Москвы, граф Ростопчин увидел генерала А.П. Ермолова и, отведя его в сторону, сказал:
– Если без боя оставите Москву, то вслед за собою увидите ее пылающею!
В другом варианте слова Ростопчина звучат как выражение его личной решимости сжечь Москву. Денис Давыдов в своих «Военных записках» пишет:
«Граф Ростопчин, встретивший Кутузова на Поклонной горе, увидав возвращающегося с рекогносцировки Ермолова, сказал ему: «Алексей Петрович, зачем усиливаетесь вы убеждать князя защищать Москву, в которой уже все вывезено; лишь только вы ее оставите, она, по моему распоряжению, запылает позади вас».
Подобные «показания» А. П.Ермолова и Д.В. Давыдова единодушно свидетельствуют о том, что 1 (13) сентября на Поклонной горе граф Ростопчин высказывался в пользу сожжения Москвы. Более того, можно утверждать, что его слова были для него, как выражается А.Г. Тартаковский, «последним шансом прощупать настроения в армии относительно задуманной им акции».
Адресовать же подобные слова непосредственно М.И. Кутузову граф Ростопчин просто не решился.
Французские источники в один голос указывают на Ф.В. Ростопчина как на одного из главных виновников пожара. При этом граф не только говорил о возможном сожжении Москвы, он еще и предпринимал самые активные действия для подготовки к осуществлению этого замысла. Прежде всего он приказал эвакуировать из города все «огнегасительные снаряды», дабы лишить Москву средств защиты от огня.
Имеются данные о том, что именно Ростопчин приказал обер-полицмейстеру П.А. Ивашкину вывезти из Москвы «все 64 пожарные трубы с их принадлежностями», то есть с крючьями, ведрами и т. д. И это была не просто эвакуация казенного имущества. Дело в том, что для вывоза пожарных труб потребовался не один десяток подвод, но при этом из-за их «нехватки» в городе были оставлены гораздо более важные вещи: архивы, большие суммы денег, оружие, боеприпасы. Наконец, были брошены на произвол судьбы тысячи русских раненых, о судьбе которых будет рассказано чуть ниже.
Кроме того, граф Ростопчин приказал выпустить из тюрьмы преступников, чтобы они «подожгли город в двадцать четыре часа» по вступлении в него наполеоновских войск. Об этом имеется немало свидетельств очевидцев. Например, москвичка А.Г. Хомутова потом вспоминала, что тогда «никто не сомневался, что пожар был произведен по распоряжению графа Ростопчина: он приказал раздать факелы выпущенным колодникам, а его доверенные люди побуждали их к поджогу».
Наступление французов. Бегство местного населения
Доверенные люди – это были полицейские чиновники, которые получили приказ переодеться и тайно остаться в Москве, «чтобы распоряжаться зажигателями и дать им сигнал к запалению».
Не правда ли, серьезные обвинения?
В своих вышедших в свет на французском языке «Воспоминаниях» Наталья Нарышкина, дочь графа Ростопчина, потом написала:
«В 10 часов вечера, когда часть неприятельской армии заняла несколько кварталов города, в одно мгновение склады с припасами, нагруженные хлебом барки на реке, лавки со всевозможными товарами <…> – вся эта масса богатств стала добычей пламени, ветер распространил пожар, а так как отсутствовали насосы и пожарники, чтобы остановить огонь, жертва, вдохновленная велением момента, совершилась, и желание моего отца исполнилось».
Известно также, что утром 2 (14) сентября граф Ростопчин сказал своему 18-летнему сыну Сергею:
– Посмотри хорошо на этот город, ты видишь его в последний раз, еще несколько часов, и Москвы больше не будет – только пепел и прах.
В тот же день граф Ростопчин написал своей жене Екатерине Петровне:
«Когда ты получишь это письмо, Москва будет превращена в пепел <…> Если мы не сожжем город, мы разграбим его. Наполеон сделает это впоследствии – триумф, который я не хочу ему предоставлять».
По мнению историка А.Г. Тартаковского, «одного этого письма было бы достаточно, чтобы считать решающую роль Ростопчина в сожжении Москвы окончательно доказанной».
Британский генерал Роберт Вильсон рассказывает:
«С наступлением темноты в нескольких кварталах вспыхнули пожары. Почти одновременно запылали десять тысяч лавок на рынке, казенные магазины фуража, вина (тринадцать миллионов кварт), водки, воинских припасов и пороха.
Никаких средств тушения не нашлось – ни пожарных экипажей, ни даже ведер для воды. По приказу Ростопчина все было уничтожено или увезено».