Миссис Астор привязалась к Эмме, и они подолгу мрачно беседуют под вязами. Но когда я спрашиваю Эмму, о чем они говорят, она только смеется в ответ: «Понятия не имею. Она что-то декларирует, а я подтверждаю ее декларации».
Хотя миссис Астор не выезжает с визитами к соседям иначе как по поводам государственного значения, нас всячески поощряли в поездках по округе. Мы посетили Ченлеров, Ливингстонов и прочую знать, чьи поместья примыкают друг к другу на лесистом обрыве над рекой и железной дорогой. Некоторые из этих сельских обителей восходят к восемнадцатому столетию и поистине восхитительны, например Клермонт, основное имение Ливингстонов. Большей частью, однако, это новые дома, возведенные в мрачном готическом стиле, который стал здесь популярным благодаря романам сэра Вальтера Скотта. Слава богу, Скотт неизвестен во Франции, и мы там не знаем готического возрождения, знаем лишь саму готику (что-то я заболтался, как флоберовский l’idiQt, дело, очевидно, в обществе, которое меня окружает).
После обеда Макаллистер, девочки и я отправились на север по идущей вдоль реки дороге в очаровательное поместье, которым владеют люди, чьи имена я так и не выяснил; их дом являет собой прекрасный образец греческого стиля, столь популярного в годы моей юности. Шесть высоких колонн образуют портик, который выходит на широкую лужайку, обрамленную склонившимися над Гудзоном ивами. Дом удивительных пропорций; северное крыло образует единственная восьмиугольная комната высотой в два этажа, полная света благодаря стеклянному куполу, но, вероятно, нестерпимо жаркая летом и несогреваемая зимой.
Однако хозяев это нисколько не волнует.
— Мы уносим отсюда ноги, — сказала хозяйка, крупная женщина средних лет, которая встретила нас у портика. — Здесь оставаться невозможно. Мы капитулировали. Какой толк… — Ее прервал шум, похожий на взрыв где-то совсем рядом, и пронзительный оглушающий гудок.
Мы оглянулись и сразу за домом увидели одно из чудищ коммодора Вандербильта: тридцать товарных вагонов гремели и лязгали, дым и горящие угли извергались из локомотива, черное облако закрыло половину неба.
Во время этого светопреставления молчали даже местные жители. Мы стояли в оцепенении, не шелохнувшись, а сажа падала вокруг нас хлопьями.
— Ну просто Везувий, — сказала Эмма, от удивления впервые забыв о такте.
— Если бы! — воскликнула хозяйка. — Тогда бы все покрылось лавой и нам нечего было бы тут делать. Все это из-за моего свекра. Когда собирались проводить дорогу, он говорил: «О, как прекрасно. Поезд будет останавливаться и забирать нас, когда это нам понадобится». И вот что из этого вышло.
Бедная женщина; еще одно прекрасное место отравлено нашей железнодорожной цивилизацией. Правда, в интервалах между поездами все вокруг казалось восхитительным, и мы мило прогуливались по лужайке в обществе впечатлительного, большеглазого и довольно полного юноши, кажется, из Бостона.
— Я ваш верный читатель, мистер Скайлер.
Мы стояли под ивой на берегу реки. Резкий запах речной глины смешивался с ароматом лилий. На другой стороне серебристой реки тонкая прерывистая линия бледно-голубого Кэтскилла была похожа на росчерк под автографом Вашингтона Ирвинга.
— Вы первый читатель, сэр, которого я встретил в этой долине. — Я не хотел произвести впечатление старого брюзги, но, пожалуй, именно так и вышло. Я быстро переменил тон: — С другой стороны, не приходится рассчитывать на то, чтобы знатные люди читали «Геральд».
— Боюсь, что «Геральд» далека от моих интересов тоже, если мне будет позволено такое замечание. — У молодого человека прекрасные манеры. — Я читал то, что вы писали о Тургеневе, о Флобере; признаюсь, я читал вас с жадностью.
— Я польщен… — начал я и осекся. Похвалы в мой адрес и в адрес европейских писателей совершенно покорили меня, я был поражен тонкостью его суждений. Ну конечно же, этот юноша — писатель! Кому еще может быть интересен Тургенев в этот ужасный век и в этой ужасной стране Марка Твена и миссис Саутворт? Мой юный поклонник пишет для «Атлантик мансли»; он обещал прислать мне свой первый роман до того, как он уедет в Париж.
— Чтобы жить той жизнью, какой жили вы, мистер Скайлер!
— Вряд ли я образец, достойный подражания.
Он принялся горячо со мной спорить; в экстазе взаимопонимания мы шагали по лужайке туда, где в окружении соседей стояла хозяйка (она приходится ему родственницей).
Все было очень непринужденно, и, как я вскоре убедился, наш визит не был скован никакими формальностями. На столике под навесом слуга расставил чайный прибор.
Когда хозяйка увела моего юного почитателя, мы с Эммой совершили прогулку среди акаций, это мое любимое дерево, особенно теперь, когда оно покрыто цветами и их белые лепестки повсюду, отчего я — в эту весну особенно — непрерывно чихаю. Высидеть за столом я могу лишь с помощью нюхательной соли. В перерывах между сморканием и вдыханием соли я не успеваю понять вкуса многочисленных блюд.
— Дениз хочет, чтобы я поехала отсюда в Ньюпорт.
— Мы становимся настоящими ньюйоркцами. Нас занимает стил, и говорим мы только о путешествиях.
Эмма задумалась.
— Вряд ли Джон одобрит эту идею.
— Но ведь он тоже приедет?
— Только в конце июня. Мне кажется, он предпочитает, чтобы я осталась в Нью-Йорке.
— Советов не даю. — Я часто повторяю и глубоко верю, что мой родительский успех покоится исключительно на этом принципе невмешательства.
— И потом еще вопрос с детьми. Должны ли они приехать до свадьбы или после нее? — Этой темы избегаем мы оба. Когда я в последний раз видел своего старшего внука, он оказался не только выше меня ростом, но и отнюдь не с детским пушком над верхней губой. В свои четырнадцать лет он выглядит взрослым мужчиной; счастье еще, что его восьмилетний брат будет прекрасно смотреться в роли возможного свадебного мальчика или херувима в церкви Благоволения. И все же я несколько тревожусь при мысли о том, как выстроенные рядами Эпгары уставятся на Эмму, ослепительную юную невесту, когда ее будет сопровождать молодой француз, годный в женихи. Очень деликатный момент.
— А захотят ли Сэнфорды принять детей?
— Конечно. Дениз даже настаивает на этом. Но ведь…
— Но ведь… — Как всегда, наши мысли движутся в одном направлении.
Мы очутились возле подпорной стенки на берегу реки. В тени ив оказалась беседка, разделенная на четыре части; парочка, укрывшаяся в одной из них, невидима из трех других. Мы медленно обогнули беседку. В той ее части, что была обращена к реке, увидели две сплетенные фигуры.
Эмма замерла. Фигуры мгновенно оторвались друг от друга. В секундном оцепенении мы смотрели на них, а они на нас и тут же разразились хохотом; Дениз и Сэнфорд вскочили на ноги, вид у них был смущенный, как у застигнутых врасплох любовников.
— Наверное, — сказала Дениз, — наше поведение в Париже сочли бы порочным.
— Совсем наоборот, — ответил я. — Вас бы выставили в зоологическом саду в качестве постоянного экспоната. Влюбленная супружеская пара! На вас приезжали бы смотреть со всего света.
Выяснилось, что Сэнфорд прибыл сегодня в своем вагоне. Не желая прерывать обед в Фернклифе, он решил сначала навестить своих старых друзей, а к миссис Астор явиться вечером. Дениз его увидела…
— Совершенно случайно. Я гуляла в саду, а он прыгнул на меня из-за кустов сирени, зажал рот рукой и сказал: «Я ветеран, мадам, я служил в федеральной армии, и сейчас я…» Остальное можете домыслить сами.
— Это так пикантно! — Эмма сияла от восторга, но, как только любящая чета оказалась впереди нас, она нахмурилась и впала в задумчивость.
— Ты знала, что он должен приехать?
— Нет. Я не… — она не закончила фразу. Мы остановились в нескольких шагах от чайного павильона, где добрая дюжина гостей окружила Сэнфорда, очевидно занимавшего их своим очередным представлением.
— Что «не»?
— Я ему не доверяю. — Между нами на землю медленно опускался белый лепесток акации.
— А это тебе так важно — доверять ему?
— Ради Дениз да, важно. — Эмма как бы очнулась. — Но меня это не касается. Как ты всегда говоришь, нам надо сохранять нейтралитет.
— Но редко сохраняю.
Сэнфорд показался мне на этот раз на редкость утомительным, даже учитывая печальный опыт общения с ним в прошлом. Однако он привез последние новости из Вашингтона.
— Мне не раз пришлось общаться с Блейном. — Он говорил с невероятным апломбом. Мы сидели в карете, которая отвозила нас в Фернклиф, закат пылал зеленым огнем сквозь листву деревьев, соединявшихся кронами над прибрежной дорогой.
— Что он рассказывает о тайном расследовании?
— Ничего, кроме того, что это секрет, — загоготал он, подобно солдату-ветерану и бродяге-насильнику. Но, прочитав неприязнь — или отвращение? — на моем лице, он снова заговорил мрачным тоном политика, что, в общем-то, еще хуже, чем насильник: — По словам Блейна, в их распоряжении всего лишь несколько писем, которые ничего не доказывают и могут быть истолкованы как угодно. Его кандидатуру выдвинут. Мы позаботились об этом.
Мы с Эммой быстро переглянулись. Дениз дремала, ее голова лежала на плече у мужа. Что же, Сэнфорд не сообщил ничего существенного.
Перед обедом мы' встретились с Эммой в просторной гостиной; другие гости еще не спустились. Обилие цветов облагораживает комнату, хотя щекочет мне ноздри. Нюхательная соль приостанавливает насморк, но чувствую я себя как-то странно, и мне кажется, что она вот-вот приостановит и мое сердце.
— Думаю, ты должна поехать с ними в Ньюпорт, — сказал я, давая совет, хотя знаменит тем, что не даю их.
— Я бы предпочла вместе с тобой вернуться в… в…
— В джунгли?
— В зоологический сад! Я чахну по Блейну. Хотя, конечно, лучше всего поехать с Дениз. — Эмма принялась бездумно перекладывать отлично составленный букет лилий «мадонна». — Ей нужен уход.
— Ты чего-то боишься?
— Если бы я знала, в чем дело, то смогла бы ей помочь. — Она ответила не задумываясь. — С ее ведома я только что написала Джону и попросила его поскорее приехать в Ньюпорт.