Девушка зачарованно смотрела на «доминирующего самца», влюбившись с первого взгляда. «Бандит» поощряющее улыбнулся и похлопал девушку чуть ниже спины. Он задержался лишь на секунду. Шокированная его выходкой, Патриция надула губы, обиделась и залепила пощечину, глубоко в душе жалея об этом. Бандит не растерялся и ударил в ответ, да так, что рассек девушке губы своими перстнями, больше напоминающими кастет. Ершов не желал вмешиваться, тем более что его казаки сидели в вагоне, а люди «босса» топали сапогами у стены вокзала, готовые в любой момент поддержать главаря. Приличия, будь они прокляты, эти приличия, они требовали его реакции.
— Сэр. Что вы себе позволяете?! — громко спросил Ершов, не двигаясь с места. Николай знал, что выглядит в глазах таких людей «ботаником», или говоря «по фене»: «лохом», непацаном. Хуже всего, что физически Ершов чувствовал себя тем самым ботаником. Не стоило ему вмешиваться, здесь, и сейчас. «Босс» кивнул кому-то за спиной Николая, и тому ничего не оставалась, как выполнить нелюбимый им «Уширо Гери Кеаге»: быстрый удар, которыйможет наноситься из боевой стойки спиной к противнику. Ершов стремилсяне убить, только ошеломить нападающего. Противник попался Ершову высокий, он слишком приблизился, и удар пришелся в живот. Окованный сапог Николая пробил желудок верзилы до самого позвоночника, разрывая селезенку. Громила рухнул на песок с ужасным стоном. Патриция завизжала крайне высоким и пронзительным голосом. Трое громил, стоящих у выхода из вокзала, ждали команды, будто ничего не произошло. Справа и слева от здания, через проходы, с привокзальной площади выдвинулись два отделения бандитов. Одеты они были в полувоенную форму, так что это могла быть милиция, или, как её начнут называть в двадцатом веке, национальная гвардия. Босс что-то сказал, возможно, по-испански. Ершов не понял, но три ближних бандита бросились в бой одновременно. Как они расслышали приказ своего босса в непрекращающемся визге Патриции, было непонятно.
Николай почувствовал резкую боль в плече уже после первого удара, но сейчас ему было не до неё.
«Какая глупость! Какая глупость, выходить на перрон без оружия!» — сожалел, умный на лестнице, Ершов.
Николай не смог даже выполнить «Ура Маваши Гери», он банально упал, и потерял сознание от встречного удара. Он не видел, как из вагона второго класса выскочил «управляющий» без шляпы и в жилетке, но с револьвером в руках. Николаю было всё равно, но бандиты перестали пинать его ногами и бросились на помощь боссу. Ершов не видел казаков, проснувшихся от воплей Патриции. Те вывалились на перрон в исподнем, босиком и с автоматами в руках. Николай не слышал даже рева «управляющего», наступившего «боссу» сапогом на шею. Он приказал всем бросить оружие. Только после этого, будто из-под земли, появился шериф с парой помощников. Они быстро ликвидировали «недоразумение». Первый из бандитов, попавший под удар Ершова, уже не стонал и потихоньку умирал, шерифа это почему-то не заинтересовало. Хотя он «не заметил» и Ершова, лежащего без сознания, с огромным кровоподтеком на щеке.
Босс, освобожденный из-под огромного сапога «управляющего», долго сплевывал песок и недобро зыркал глазами, пока осмелевшая Патриция не залепила ему звонкую пощечину. Тут он сразу же направился в вагон, даже не считая необходимым показать билет, материализовавшемуся проводнику. Бандиты исчезли в никуда, испарились; перрон наполнился железнодорожниками, продавцами лимонада, пассажирами поезда. Казаки, занеся Ершова в купе, терялись в догадках: стоит ли искать врача. Спустя десять минут Николай пришел в себя. Пока казаки, путаясь в деталях, докладывали Ершову о случившемся, поезд тронулся с места.
Патриция фланировала по коридору вдоль вагона целый час, прежде чем дождалась появления Николая.
— Я хотела поблагодарить вас, мистер Ершов, за ваш мужественный поступок.
— На моем месте так поступил бы каждый. К тому же этого негодяя остановил не я, а, как мне сообщили, ваш управляющий.
— Это недоразумение. Мистер Лопес директор по развитию железнодорожной компании. Он обознался, допуская некоторую вольность в поведении, и уже принес мне свои извинения.
— А мне — нет. Костюм за триста долларов можно выбрасывать, — Николай иронично поглядел на распухшую губу девушки.
— Разве можно быть таким меркантильным? — смутилась Патриция от его пристального взгляда, облизала губу и поморщилась от боли.
— То, что плечо кровоточит — это тоже не стоит упоминать? У меня глаз весь заплыл, синяк во всю щеку.
— Но мистер Лопес проявил благородство, он не стал привлекать вас к ответственности за убийство служащего компании!
— С таким воинственным отношением к людям моего круга вы не выживете в Вашингтоне! — с угрозой в голосе и улыбкой на лице сказал Лопес, выглянув из проема соседнего купе.
— Ты зря мне угрожаешь, бандит! Насколько мне известно, здесь, на Западе, дуэли разрешены. На ближайшей станции я тебя пристрелю!
— Тебя шатает, правый глаз ничего не видит, а туда же! Ты сначала доживи до этой станции, молокосос!
Ершову на самом деле стало хуже. Патриция извиняюще улыбнулась Лопесу и помогла Николаю вернуться в купе.
Несмотря на попытку Ершова достучатся до Лопеса на следующей станции, тот не открыл дверь, и до самого Вашингтона избегал встреч. Впрочем, и Патриция, и ее мать также не попадались на глаза Ершову. Николай, на самом деле, почувствовал внутреннее облегчение таким результатом, его рана воспалилась, и каждое движение давалось ему с большим трудом.
В Вашингтоне самапринцесса взяла на себя уход за больным. Виктория на самом деле оказалась знакома с медициной. Сначала Ершова это удивило, но потом он вспомнил о традициях девиц благородной крови работать сестрами милосердия во время войны. Николай даже как-то уколол по этому поводу Клячкина. Тот восхищался Викторией, а Ершов напомнил ему о русских принцессах.
— Серый, к чему твои восторги? Наши русские принцессы вели себя во время войны не менее достойно! Это факт! Но ты, кстати, собираешься их всех убить! — в очередной раз «укусил» друга Николай.
— Коля, не надо путать человеческие качества и классовую принадлежность. На стороне революции могут оказаться убийцы, бандиты, алкоголики и наркоманы, а в стане врагов прекрасные люди. Вспомни, кого призывала освободить Клара Цеткин, кого она вела на демонстрации! А в результате возник чудесный праздник 8 марта. Главное — идея!
— Когда рабочие и крестьяне на Гавайях восстанут против наших жутких налогов — они тоже будут правы? — усмехнулся Ершов.
— Не будет никакого восстания. Все знают, что ты не давишь крестьян налогами. На островах они снимают три урожая в год, отдавая половину урожая, они живут богаче, чем в России. Слишком много оставлять крестьянам тоже нельзя — могут начать работать в треть силы, пьянствовать и устраивать карнавалы. Налоги не средство выжать из крестьян все соки, ты себе дворец не строишь, танцовщиц и певичек не нанимаешь. Здесь их земля! На эти налоги строятся заводы, дороги, электростанции, школы, техническое училище и аграрный институт; школьное образование бесплатно, за профессиональное половину доплачивает государство; на каждом острове больница, в каждом селе фельдшер. И казаки, и крестьяне живут иначе, богаче, чем их родственники в России.
— Ты забыл о раненых и убитых в боях с японцами, о заказанных Вилкоксом «истребителях», о военных заказах Гусева. Никто не любит, когда его деньгами распоряжается кто-то другой, не спрашивая разрешения, не советуясь. Ты ничего не хочешь знать о настроениях людей. Восстанут! Не завтра, то послезавтра! Расстреляют тебя, меня, Вилкокса и Володьку, а Викторию пустят по рукам.
— Володьку расстреляют? Ха! Три раза Ха-Ха! Его все боятся до жути! Канаки считают его богом войны, казаки уважают и преклоняются, а крестьяне говорят о нем только шепотом.
— По-твоему, выходит, если на троне царь-изувер, уничтожающий людей миллионами, то революция невозможна, а если попадется приличный человек, тогда всех господ на виселицу?
— Само собой! Ты можешь себе представить, чтобы при Иване Грозном, Петре Первом, или Сталине кто-то устроил восстание? А при мягкотелом Николае Втором это возможно и необходимо!
— Ты все-таки планируешь помогать Сталину?
— Ему. Это лучший глава государства всех времен и народов.
— Он же потом столько евреев-революционеров уничтожил, даже Троцкого, которого ты считаешь знаменем революции.
— Революцию делают одни, строят государство другие. Тут инойталант нужен.
— Тебе кто про Гусева рассказал? Про то, что канаки его боготворят. Виктория?
— Она. Кстати, я узнал, кто такой твой Лопес, — сменил тему разговора Сергей.
— Кто он такой я догадываюсь. Главарь банды, нанятый железной дорогой для силовых акций? Сжечь фермы тех крестьян, кто не хочет продавать землю за бесценок; избить и покалечить слишком прытких ковбоев; выгнать со своих земель индейцев.
— Это, понятно, так. Я выяснил, зачем он приехал в столицу. На следующей неделе будут слушания в конгрессе по поводу его художеств. Так что он пока занят, убивать тебя сейчас не решится. Но! Может, мне разместить все-таки заказ на Лопеса?
— Не надо, Серый. Полиция заподозрит в убийстве Лопеса невинных людей, начнет выбивать показания из тех самых фермеров и ковбоев. Они и так уже пострадали.
— Я, на всякий случай, оплатил детективам слежку. Лопес и его дружки будут у нас как на ладони.
— Что с нашими делами? Когда я смогу встретиться с госсекретарем?
— Твой друг Стивенс дважды разговаривал со своим шефом по этому поводу. Если тебе нужна пятиминутная формальная встреча, то хоть завтра, если обсуждение проекта договора, то через две недели.
— Ты когда к Стивенсу заходил, то случайно Марту не видел? — смущенно спросил Николай.
— Видел, Коля, видел. Она спрашивала, где тебя найти.
— Правда? — радостно прошептал Ершов.