Как мы помним, попытки «экономистов» что-либо сделать самостоятельно полностью провалились. А тут открылись такие возможности… Товарищи решили, что у них есть еще один шанс. План был такой: скрытно создавать реальное профсоюзное движение под «крышей» «Собрания» — а там поглядим. С участием Гапона они составили так называемый «документ пяти», выдержанный вполне в социал — демократическом духе. Правда, политической программой его назвать нельзя — это было скорее сочинение на тему «Как мы хотим обустроить Россию». Я думаю, каждый более — менее разбирающийся в политике человек способен написать, какой он хочет видеть нашу страну. Вот и эти товарищи тоже написали. И забыли. Позже данный документ сыграет роль чеховского ружья на стене.
Потихоньку Карелин и его товарищи стали создавать свой «внутренний круг», в котором были известны истинные цели движения. А Фуллону Гапон докладывал: всё идет просто отлично. Рабочие мирно просвещаются.
Понимал ли Гапон, что это очень опасные игры? Вполне возможно, что и не понимал. Это же был не Азеф с его математическим умом. Гапон вообще жил по принципу: «проблемы надо решать по мере их возникновения». К тому же в «Собрании» обнаружилась черта характера священника, которую все, кто его знал, отмечают как главную в его личности — бешеное честолюбие. Гапон буквально упивался тем, как слушающая его толпа приходила в экстаз. Для артиста — это нормально. Для общественного деятеля — очень опасно.
Между тем настроения продолжали накаляться. Одним из «нагревающих» факторов стала русско — японская война. Тем более, в «Собрании» — то сходились социально активные и не самые глупые рабочие, которые, разумеется, обменивались информацией о том, что происходит на их предприятиях. И, что самое главное, люди начали ощущать себя силой.
И Гапон, чувствуя настроение аудитории, стал говорить уже совсем не о христианском смирении. До революционных лозунгов он в 1904 году не дошел, но эти речи уже являлись крамолой. Ведь одним из секретов успеха ораторского таланта Георгия Аполлоновича было умение чувствовать и «озвучивать» то, что люди хотели слышать. По сути, он был «голосом народа». Не попади он «в резонанс», его бы тут же перестали воспринимать.
Может возникнуть вопрос: как же полиция прозевала эту ситуацию? А вот так и прозевала. Заходивших на собрания полицейских выпроваживали так же, как и революционеров, упирая на авторитет Фуллона. Дескать, нечего вам тут делать.
А охранка? Тут дело не очень понятное. То ли с уходом Зубатова они совсем мышей не ловили, то ли попросту не придавали всей этой возне значения. Забастовок не происходит? Вот и прекрасно. Тем более, в те времена шла увлеченная охота за террористами — эсерами, в которых видели главную опасность. А штаты охранки ведь были не резиновые.
Но конфликты-то на предприятиях возникали! И чем дальше, тем больше. Однако Гапон не мог, подобно Зубатову, применять полицейскую власть — поэтому он использовал свое обаяние. При возникновении конфликта священник шел к фабричному инспектору или директору предприятия и заводил светский разговор, упоминая своих высокопоставленных знакомых и приводя факты, свидетельствовавшие, что он вхож в высокие круги — Гапон не прервал светских знакомств и знал многое такое, что скромного инспектора приводило в трепет. А в конце разговора заявлял: вот тут есть маленькая проблемка, нельзя ли решить?
Как мы помним, большинство забастовок начиналось действительно с мелочей, так что некоторое время Гапону удавалось подобным образом решать конфликты. Но, с одной стороны, таких конфликтов становилось все больше. А с другой — предприниматели начинали возмущаться: черт возьми, да кто такой этот поп?
К тому же началось брожение среди «внутреннего круга». Если во внешнем преобладали ребята незатейливые, полагавшие, что как батюшка скажет, так и надо — то «внутренние» были людьми думающими и умеющими заглядывать вперед. Они стремились к изменению двусмысленного статуса «Собрания», то есть к созданию нормального профсоюза. К тому же их очень огорчали упорные слухи, что все они являются полицейскими агентами. Еще бы этим слухам не быть упорными, если их усиленно распространяли левые! Оно и понятно — у революционеров снова уводили рабочих из-под носа.
Но нехорошие слухи стали ходить и в среде гапоновцев. Начали поговаривать, что предприниматели прижимают членов «Собрания» на рабочих местах. Трудно сказать, так это было или нет, но вообще-то данные действия вполне в стиле тогдашних капитанов индустрии. Ничем хорошим это закончиться не могло.
Крутой поворот
События начались 3 декабря 1904 года. В одном из цехов Пути- ловского завода было уволено пять рабочих, членов «Собрания». Точная причина неизвестна, однако гапоновцы были уверены, что увольнение произошло именно из-за принадлежности рабочих к их организации. Гапон попытался уладить дело привычными методами — но хозяева завода пошли на принцип и отказали. Тогда на принцип пошли и рабочие — гапоновцы решили, что если не защитят своих товарищей, то «"Собрание" ничего не стоит», как было сказано во время бурного обсуждения ситуации. Гапон продолжал прилагать старания уладить дело миром, пытался задействовать даже Фуллона — а потом перешел от уговоров к угрозам, пообещав провести всеобщую забастовку. Хотя очевидно, что он все-таки надеялся решить проблему по — хорошему — но дирекция по — прежнему упиралась. В ее упорстве явно ощущалось желание поставить на место зарвавшегося священника.
Между тем начались стачки еще на нескольких предприятиях. К «Собранию» они не имели никакого отношения. То есть, может быть, там и имелись люди, посещавшие гапоновские посиделки — но это были типичные стихийные забастовки. Тем не менее, обстановку они подогрели. Гапоновцы уже видели, что усилия батюшки ни к чему не ведут, и решили: «Дальше действовать будем мы». 27 декабря принимается решение о забастовке на Путиловском заводе. Гапон, хотел он того или нет, оказался во главе. А куда ему было деваться с подводной лодки? Он никогда не умел идти против большинства.
Забастовка начинается 3 января, и дальше всё идет по знакомой нам схеме. Ни от Гапона, ни его людей уже ничего не зависит — хотя, по другим данным, «штаб», группа Карелина, планировала расширение забастовки. Но хотел ли этого Гапон. Впрочем, процесс его увлек. Некоторое время он ощущал себя как актер маленького театра, вдруг выбившийся в звезды. Однако решения теперь принимает не он. Действует стихия, та самая «логика классовой борьбы». Гапона буквально тащат на заводы произносить речи — и он произносит.
Скоро становится понятно, что дело зашло слишком далеко. Забастовка ширится с невероятной скоростью. 7 января бастуют уже 382 предприятия, 105 тысяч человек. Как мы помним, в таком случае каждое предприятие, каждый цех выдвигают собственные требования — и решить дело миром становится очень сложно. Процесс развивается неуправляемо, но во главе числится Гапон как единственный лидер.
И тут, видимо, до священника начинает доходить, что он вляпался в очень неприятную историю. За такие дела явно светит Сибирь — чем бы дело не закончилось, а в Сибирь ему явно не хотелось. Все-таки священник не являлся упертым революционером, как Ленин или Сталин.
С другой стороны, начни Гапон попытки погасить забастовку, от него бы все отвернулись. Священник прекрасно знал свою аудиторию, в которой от любви до ненависти — один шаг. Тем более, в «штабе» еще при подготовке стачки уже велись разговоры, что можно теперь и без Гапона.
И тут священник связывается с либералами из так называемого «Союза освобождения». На рабочих им было, в общем-то, наплевать, но почему бы не заполучить в союзники рабочее движение? Тем более, Гапон плохо разбирался в этих делах. Либералы предложили подать царю коллективную петицию — заметим, чисто либеральный метод. Тогда все петиции подавали.
Гапону идея понравилась, но по размышлении он понял, что это хорошо, но недостаточно. Сам он объяснял, что, дескать, петицию можно просто положить под сукно. Но на самом-то деле сбор подписей под петицией — акция, ни в коей мере не снимающая напряжение в подобной обстановке. Это можно было делать до начала массовой забастовки, но не после.
И вот Гапон находит, вроде бы, отличное решение: понести петицию царю «всем миром». Казалось, расчет правильный. Рабочие выплескивают эмоции, царь что-нибудь там им пообещает, и все разойдутся довольными. Но всё пошло совсем не так.
Идею шествия Гапон в «Собрании» пробил. Это и многим рабочим казалось хорошим выходом. Мнение, что «царя генералы обманывают», было весьма распространено. Оставался вопрос: откуда взять петицию? И тут всплыл уже упоминавшийся «документ пяти», который Гапон берет за основу, изрядно его дописав. Почему его? Так именно из-за политической безграмотности. Вот есть такой документ, в нем, вроде, по делу написано.
Текст имеет смысл привести полностью.
«Государь!
Мы, рабочие города С. — Петербурга, наши жены, дети и беспомощные старцы — родители пришли к тебе, государь, искать правды и защиты. Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся, как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать.
Мы и терпели, но нас толкают все дальше и дальше в омут нищеты, бесправия и невежества; нас душат деспотизм и произвол, и мы задыхаемся. Нет больше сил, государь! Настал предел терпению! Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук. И вот мы бросили работу и заявили нашим хозяевам, что не начнем работать, пока они не исполнят наших требований. Мы немногого просили: мы желаем только того, без чего жизнь — не жизнь, а каторга, вечная мука.
Первая наша просьба была, чтобы наши хозяева вместе с нами обсуждали наши нужды, — но и в этом нам отказали; нам отказали в праве говорить о наших нуждах, находя, что такого права за нами не признает закон. Незаконными оказались также наши просьбы: уменьшить число рабочих часов до восьми в день, устанавливать цены на наши работы вместе с нами и с нашего согласия, рассматривать наши недоразумения с низшей администрацией завода, увеличить чернорабочим и женщинам плату за их труд до одного рубля в день, отменить сверхурочные работы, лечить нас внимательно и без оскорблений, устроить мастерские так, чтобы в них можно было работать, а не находить там смерть от страшных сквозняков, дождя и снега.