Для сравнения можно вспомнить поведение другого полковника Романова — Николая I. 22 июня 1831 года на Сенной площади в Петербурге вспыхнул так называемый «холерный бунт». В городе свирепствовала эпидемия холеры, и в народе пошел слух, что «доктора специально народ морят». Людей можно понять — при первом подозрении на холеру их в принудительном порядке отправляли в «холерные бараки», где и здоровому человеку заразиться было недолго.
Итак, на Сенной начался бунт. Данная площадь всегда была тем ещё местом. В этот день там собралась толпа, разнесла винные лавки и вознамерилась разгромить расположенную неподалеку больницу. Император в одиночку, без всякой охраны подъехал на пролетке и своей речью успокоил людей. Тот, кто видел, что такое озверевшая пьяная толпа, оценит его силу духа. Хотя площадь была окружена войсками, которые вполне бы могли подавить мятеж, но Николай I предпочел поговорить с людьми, чтобы не допускать лишних жертв. А вот последний император повел себя, как трус. Два Николая — два характера.
Кстати, 9 января городская полиция вообще ничего не знала о том, что намерено делать начальство. К примеру, во главе одной из колонн шел пристав Нарвской части (нечто вроде нынешнего 225 начальника отдела полиции) Жолткович, как бы легализуя своим присутствием шествие. Он был убит первым залпом.
«Градоначальник Фуллон доказывал невозможность допустить рабочих до Зимнего дворца, причем напомнил ходынскую катастрофу Товарищ министра Дурново поднял было вопрос о том, известно ли властям, что рабочие вооружены, но этот весьма важный по существу вопрос, даже самый кардинальный вопрос, лишь скользнул по собранию и как-то затушевался. Растерявшийся градоначальник ничего толком не знал и ничего разъяснить не мог».
О «кровавом воскресенье» написано множество книг, где подробно изложен ход событий. Тем не менее, большинство людей представляют их неверно. Дескать, пришли рабочие на Дворцовую площадь — а их встретили огнем.
На самом-то деле, рабочие двигались с восьми сторон! И армейские заслоны встречали их на границах рабочих районов в разных концах города. Рабочие шли исключительно мирно, с портретами царя, иконами и хоругвями. Кое — где и имелось и нечто вроде плакатов с надписью: «Солдаты, не стреляйте!» Вместе с рабочими шли женщины и дети.
Почти всюду солдаты сразу открывали огонь на поражение — без приказов разойтись и выстрелов в воздух. За одним исключением.
«Командующий отрядом у Шлиссельбургской заставы[56] приказал стрелять по демонстрантам холостыми и, объявив, что выполнит приказ не пропустить их на мост, он в то же время дал понять, что если демонстранты пойдут другим путем, то его это не касается. Они так и сделали, пройдя по Неве».
Как это понимать? Офицер оказался таким гуманистом, что нарушил приказ? Или приказ был столь неопределенный, что его можно было трактовать и таким образом?
Однако большинство выполнило его по — военному. Это ведь был не современный ОМОН, бойцов которого учат именно разгонять толпу. Армейские офицеры мыслили в категориях: «уничтожить противника».
И ведь они не только стреляли, но они еще и в контратаку перешли! Разбегающиеся люди пытались скрыться в подворотнях, так стреляли в арки. На одном из трупов обнаружено одиннадцать штыковых ран!
Самое внятное объяснение таким действиям — страх. Слухи с «верхов» имеют тенденцию расползаться, причем весьма трансформируясь. Можно представить, что говорили в офицерской среде о грядущей демонстрации. А уж хорошенько настропалить солдат.
…Сам Гапон шел во главе колонны, которую встретили у Невской заставы. Рутенберг вытащил его из-под огня. На некоторое время священник впал в полную апатию. Ему остригли волосы и бороду, раздобыли где-то гражданскую одежду (он был в рясе) — и Рутенберг потащил его на какую-то квартиру. Но апатия продолжалась недолго. Приключения Гапона далеко не закончились. С ним, как и с его спасителем, мы еще столкнемся…
Однако некоторые рабочие оказались упорными. Заведенные Гапоном, они просачивались мимо кордонов. К тому же, как мы знаем, одна колонна прошла вовсе без неприятностей. В итоге демонстранты оказались на Дворцовой площади, где их встретил огонь солдат Преображенского полка.
Данные о жертвах 9 января очень различны. Первоначально насчитали 139 человек, но потом цифры стали расти и выросли аж до 1000 убитых. Скорее всего, это была пропаганда антиправительственных сил. Но дело ведь не в конкретном количестве жертв, а в том, как это было воспринято. А воспринято было совершенно однозначно: как «кровавое воскресенье». И всё тут.
Постепенно власти начали приходить в себя и до них стало доходить, что они натворили что-то не то. Никаких следов революционного выступления не обнаруживалось.
«То было воскресенье, убившее в петербургских рабочих эту веру (в царя — Авт.), давшее против государя жгучий, обидный осадок обманутой, разбитой надежды».
Жандармский генерал понимал, что говорил. Он-то был профессионалом.
Но последний гвоздь в гроб своей репутации вбил сам государь император лично. Петербургский генерал — губернатор Д. Ф. Трепов[57], пытаясь несколько выправить положение, отловил нескольких членов гапоновского «Собрания» и представил их императору в виде «рабочей делегации». (Будь это сделано десять дней назад — может, всё вообще пошло бы иначе.) И вот что Николай изрек:
«Я верю в честное чувство рабочих людей и непоколебимую преданность их мне и потому прощаю их вину им».
Это уже, как говорится, туши свет. Просто какой-то «черный самопиар». Николай сказал, что прощает тех, кто шел просить его милости с иконами и царскими портретами, а их расстреляли. Худший ход придумать трудно, даже если очень захотеть. Складывается впечатление, что Николай II вообще не понимал, что в стране происходит, — или не желал понимать.
Именно после 9 января во время рабочих волнений лозунг «Долой самодержавие!» стал чем-то совершенно обыденным. А попытки создавать народные монархические организации вроде «Союза Русского народа» заканчивались полным пшиком.
Глава 13. Игры либералов
Лишь намажу бутерброд,
Думаю: «а как народ»?
И икра не лезет в брюхо,
И компот не льется в рот.
В 1904 году в заваривающуюся кашу добавилась еще одна сила, которая до этого не доставляла особой головной боли правительству. Речь идет о либеральной интеллигенции.
Путь от народников
Истоки русского либерализма лежат там же, где и истоки русской революции — в народническом движении. Начали они с «теории малых дел».
Можно, к примеру, вспомнить Дмитрия Ивановича Шаховского, которого называют «собирателем либерального движения». Он много сделал для того, чтобы либералы стали представлять из себя нечто единое — насколько это вообще возможно для данной публики. Характерно, что Шаховской происходил из старинной дворянской семьи.
Так вот: Шаховской начал с распространенной в те времена «теории малых дел». Он стал работать с народными школами в Тверской губернии. Как он сам писал:
«Мы демократы. Мы желаем полной равноправности. Мы стремимся к возможно полному и всестороннему развитию личности. Мы хотим свободы».
Но потом, как и многих других, его потянуло поиграть в демократические игры. В Российской империи возможностей к этому было немного, но всё же они имелись. Это прежде всего так называемые земства — созданные во времена реформы Александра II органы местного самоуправления. Попасть туда мог далеко не всякий, нужно было иметь определенный имущественный ценз — но у большинства либералов он имелся. Земства ведали школами, больницами и кое — чем еще. Но что самое главное — там кипела столь милая сердцу либералов демократическая жизнь. Еще одной возможностью поиграть в демократию было городское самоуправление — городские Думы. Через эти учреждения прошло большинство лидеров российского либерального движения.
Такие люди, как Шаховской, начали пытаться устанавливать связи между земствами. Это уже было деятельностью на грани легальности. То есть за такое ещё не сажали, но некоторые неприятности на свою голову можно было получить. Именно так и родилось так называемое земское движение, которое было либеральным и оппозиционным.
Впрочем, такие, как Шаховской, были редкостью. Большинство будущих либералов играли в демократию с возможным комфортом. Они боролись за счастье народа, одновременно получая очередные чины.
Тут стоит пояснить: Табель о рангах распространялась в России не только на чиновников, но и на всех государственных служащих — включая, например, преподавателей университетов, инженеров на казенных железных дорогах и предприятиях и так далее. При этом выпускники вузов часто поступали следующим образом: они, как тогда говорили, «зачислялись по министерству», а потом шли работать к частникам, где платили больше. В соответствующем министерстве они должностей не занимали и зарплаты не получали, но чины по выслуге им шли. Так что нередко человек, всю жизнь проработавший, например, частнопрактикующим адвокатом, имел высокий чин государственного служащего.
Так вот: из 105 человек земского движения конца девяностых, о которых имеются сведения, 26 имели чины III–IV класса, 30 — V–VIII и 49 человек — IX–XIV классов.
Психология земцев довольно быстро менялась. Если первоначально они шли «служить народу», то потом уже собирались «вести народ». Такое, впрочем, свойственно и революционерам — но данные господа пошли дальше. Они стали считать, что именно «либеральная интеллигенция» и есть «соль земли русской». То есть, прежде всего, эти господа боролись за свои права. О народе, конечно, тоже вспоминали. Иногда.