{10}.
«Гвоздем борьбы, — писал В. И. Ленин, — являются крепостнические латифундии, как самое выдающееся воплощение и самая крепкая опора остатков крепостничества в России»{11}. Но уничтожать помещичье землевладение было нельзя без уничтожения его опоры — царизма. Именно в силу этого крестьянство в целом как класс явилось мощным и надежным союзником Пролетариата в приближающейся революции.
Так в экономической жизни России сложилось противоречие, которое, по словам В. И. Ленина, «глубже всего объясняет русскую революцию: самое отсталое землевладение, самая дикая деревня — самый передовой промышленный и финансовый капитализм!»{12}.
Острые социальные противоречия, возникшие в результате экономического развития России (противоречие между трудом и капиталом в промышленности и сельском хозяйстве и противоречие между помещиком и безземельным крестьянином), дополнялись и третьим типом противоречий. Царская Россия была колоссальной тюрьмой народов. По переписи 1897 г. население ее говорило на 146 языках. «Нигде в мире, — отмечал В. И. Ленин, — нет такого угнетения большинства населения страны, как в России: великороссы составляют только 43 % населения, т. е. меньше половины, а все остальные бесправны, как инородцы»{13}.
Царизм сознательно разжигал рознь между народами, действуя по принципу «разделяй и властвуй». Национальный вопрос стал неотъемлемой частью буржуазно-демократической революции. Возглавляемые В. И. Лениным большевики объясняли угнетенным народам России, что их единственное спасение от национального гнета — в дружной борьбе всех народов во главе с российским пролетариатом против самодержавия.
Большевики взяли твердый курс на объединение в мощный революционный поток под руководством пролетариата борьбы крестьянства и национально-освободительного движения народов России. Социально-экономическая обстановка, сложившаяся в стране, давала надежду на успех их тактики.
Накануне взрыва
Для того чтобы произошла в стране революция, недостаточно только одних социально-экономических предпосылок.
«Для марксиста, — писал В. И. Ленин, — не подлежит сомнению, что революция невозможна без революционной ситуации, причем не всякая революционная ситуация приводит к революции. Каковы, вообще говоря, признаки революционной ситуации? Мы наверное не ошибемся, если укажем следующие три главные ее признака: 1) Невозможность для господствующих классов сохранить в неизменном виде свое господство; тот или иной кризис «верхов», кризис политики господствующего класса, создающий трещину, в которую прорывается недовольство и возмущение угнетенных классов. Для наступления революции обычно бывает недостаточно, чтобы «низы не хотели», а требуется еще, чтобы «верхи не могли» жить по-старому. 2) Обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетенных классов. 3) Значительное повышение, в силу указанных причин, активности масс, в «мирную» эпоху дающих себя грабить спокойно, а в бурные времена привлекаемых, как всей обстановкой кризиса, так и самими «верхами», к самостоятельному историческому выступлению»{14}. Если эти объективные изменения, не зависимые от воли отдельных групп лиц, партий и даже классов, соединяются с субъективным фактором — со способностью «революционного класса на революционные массовые действия, достаточно сильные, чтобы сломить (или надломить) старое правительство»{15}, то революционная ситуация перерастает в революцию.
Рассмотрим теперь высказанные В. И. Лениным положения о революционной ситуации применительно к России начала XX в. и именно в той последовательности, которую определил Ленин. При этом, конечно, будем помнить, что в реальной действительности все три признака революционной ситуации переплетаются и тем усиливают друг друга.
Итак, «кризис верхов». Что под этим следует понимать? Для него необходимы по меньшей мере два отличительных признака: во-первых, отчаянные, по безуспешные поиски правящими кругами выхода из тупика, созданного их упрямым нежеланием изменить формы и методы своего политического господства; во-вторых, столкновения правящих кругов с другими эксплуататорскими группами, предлагающими иные «рецепты» управления страной, чем те, которые применяют стоящие у кормила власти.
Что же происходило в России? Безусловно обозначился первый отличительный признак «кризиса верхов». Стараясь не допустить революцию, царизм судорожно метался от одной меры к другой, и каждая его попытка кончалась провалом.
Об этом достаточно ярко свидетельствует «министерская чехарда». За 10 лет, от «восшествия на престол» и до начала революции, Николай II сменил пять министров внутренних дел, столько же министров народного просвещения, четырех министров иностранных дел и т. д. Причем почти каждый новый министр приходил со своей программой, отличавшейся от той, которую проводил его предшественник.
После ультрареакционного министра внутренних дел В. К. Плеве в освободившееся кресло царь посадил сторонника мягких мер и уступок обществу П. Д. Святополк-Мирского, который, объявив наступление «правительственной войны», наивно надеялся с ее помощью предупредить революцию. Однако всего через полгода было признано, что «новый курс» его провалился. Свято-полка решили заменить другим бюрократом, способным проводить прежний твердый курс Плеве.
Обозначился и второй отличительный признак «кризиса верхов». Сложная социально-экономическая структура России, в которой одновременно существовали и черты нового буржуазного строя, и остатки старого, феодального, порождала сложность политической борьбы. В России, считал В. И. Ленин, «борются и будут бороться три главных лагеря: правительственный, либеральный и рабочая демократия, как центр притяжения всей вообще демократии. Деление на два лагеря есть уловка либеральной политики, сбивающей иногда с толку, к сожалению, кое-кого из сторонников рабочего класса»{16}.
Если правительственный лагерь выступал за сохранение неограниченного самодержавия и других остатков крепостничества, то либеральный ратовал за постепенное, мирное трансформирование самодержавия в буржуазную монархию. Происходило это потому, что между интересами помещиков, которые выражал царизм, и потребностями развития буржуазного общества существовали неустранимые противоречия. «Самодержавие не может не задерживать общественного развития. Чем дальше, тем больше сталкиваются с самодержавием интересы буржуазии как класса, интересы интеллигенции, без которой немыслимо современное капиталистическое производство»{17}.
Из столкновения интересов самодержавия и буржуазии и возник в России либерализм с характерным для него требованием ограничения произвола самодержавной бюрократии, развития местного самоуправления, введения политических свобод и выборного учреждения при монархе — совещательного или даже законодательного характера (единства у либералов здесь не было).
Однако либералы надеялись получить необходимые реформы только из рук самодержца, для чего, по их мнению, следовало лишь разъяснить недогадливому царю настоятельную необходимость реформ, хорошенько попросить, а в крайнем случае «серьезно потребовать» от имени «всего русского общества». Либералы не хотели самодержавия с его политическим произволом и беззаконием, но еще более не хотели они подлинно демократической России, боясь революционного народа. Либералы опасались, что без монархии народные массы приобретут слишком много власти и проведут такие преобразования, которые затронут интересы и буржуазных слоев России. Именно потому они выступали против революционного уничтожения самодержавия и всех остатков крепостничества.
Либерализм в России был чрезвычайно пестр, аморфен и неоднороден. Накануне революции он еще не отделился от «шлаков» аристократической оппозиции справа и буржуазного демократизма слева, искал, но еще не нашел для себя адекватной социальной базы. В это время в стране образовалось несколько либеральных кружков, каждый из которых объединял самые различные слои российского «общества» (либеральные помещики, буржуазная интеллигенция, в меньшей степени — либеральные буржуа).
Наиболее умеренным и аристократическим являлся московский кружок «Беседа», образованный 17 ноября 1899 г. шестью земцами, из которых пять были одновременно предводителями дворянства. (К 1905 г. число членов «Беседы» возросло до 54 человек.) На первом же заседании участники определили очень скромную программу нового кружка: действовать строго легально с целью пробуждения общественной деятельности, общественного мнения, столь в России слабого и искусственно подавленного, чтобы оно было более авторитетным для Петербурга. Способ достижения этой цели заключается в том, чтобы действовать через земские и дворянские собрания, а также путем печатного и живого слова, после того, как, обменявшись мыслями, придут к определенным выводам»{18}. Характерен социальный состав аристократических фрондеров. Все они были земцами, т. е. помещиками, в большинстве своем членами земских, уездных или губернских управ. Среди оппозиционеров, недовольных действиями центрального правительства и местной бюрократии, оказалось девять князей-«рюриковичей», восемь графов, два барона.
Другой центр земского либерализма сложился вокруг председателя бюро земских съездов и председателя Московской губернской земской управы Д. Н. Шипова. Шиповцы представляли правое (так называемое «славянофильское») крыло земского либерализма. Они выступали за введение гласности, минимума политических свобод, создание при царе совещательного органа из представителей земств, который, по их мнению, восстановил бы нарушенное бюрократией «единение царя с народом» и обеспечил тем России благоденствие и процветание под скипетром самодержавного царя. Вплоть до ноября 1904 г. лишь меньшая часть земцев-либералов высказывалась за настоящую конституцию и законодательный, а не законосовещательный орган.