И святое умиленье
С благодатью чистых слёз
К нам сошло, как откровенье,
И во всём отозвалось…
Небывалое доселе
Понял вещий наш народ,
И Дагмарина неделя
Перейдёт из рода в род.
Тут романтичный Тютчев ошибся. Думал, чудесную седьмицу на излёте бабьего лета впредь называть станут Дагмариной неделей. Не стали. Получила принцесса православное имя — Мария Фёдоровна, и на том про Дагмар позабыли. Отдохнуло на ней меткое русское словцо. А вот сыну её досталось, как никому: первенца Марии Фёдоровны, нерешительного Ники, ставшего российским императором Николаем Вторым и старавшегося миром решать неурядицы, заклеймили Кровавым.
За что же такая честь?
Мучительная и ранняя смерть отца привела на престол Николая Александровича. Умирая, император Александр Третий сказал ему:
— Передаю тебе царство, богом мне вручённое. Я принял его тринадцать лет назад от истекающего кровью отца. В награду за труды на благо народа он получил бомбу и смерть. В тот трагический день встал передо мной вопрос: какой дорогой идти? По той ли, на которую меня толкало так называемое передовое общество, зараженное либеральными идеями Запада? Или по той, которую подсказывало мне моё собственное убеждение, мой высший священный долг государя и моя совесть? Я избрал мой путь. Либералы окрестили его реакционным. Меня интересовало только благо моего народа и величие России. Я стремился дать внутренний и внешний мир, чтобы государство могло свободно и спокойно развиваться, нормально крепнуть, богатеть и благоденствовать… Историческая индивидуальность России — самодержавие. Если оно, не дай бог, рухнет — тогда с ним рухнет и Россия. Падение исконной власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц. Я завещаю тебе любить всё, что служит ко благу, чести и достоинству России. Охраняй самодержавие, памятуя притом, что ты несёшь ответственность за судьбу твоих подданных пред всевышним. Будь твёрд и мужествен, не проявляй никогда слабости. Выслушивай всех, в этом нет ничего позорного, но слушайся только самого себя и своей совести. В политике внешней — держись независимой позиции. Помни: у России нет друзей. Нашей огромности боятся. Избегай войн. Укрепляй семью, потому что она основа всякого государства…
Бог Ветхого Завета задавал вопросы Иову Многострадальному: Где путь к жилищу света, и где место тьмы? Знаешь ли ты уставы неба, можешь ли установить господство его на земле?
Искал Николай Александрович ответы на эти вопросы. Всю жизнь искал — и порой находил. Бывало совсем худо. Трагедия на Ходынке, война с японцами, революция девятьсот пятого года, Ленский бунт… Но в сгустившейся тьме, когда не оставалось уже надежды — как по волшебству, обязательно открывался путь к жилищу света. И не уставом ли неба он и предки его самодержавно правили Россией?
Когда праздновали три столетия правящей династии, возвеселился царь Николай. Помолодел, просветлел лицом в те юбилейные дни. Воскресла вера в безграничную, данную свыше народную любовь к богопомазаннику, в нерушимую связь государя с народом. Об этом напоминал Николаю Второму сибирский крестьянин Григорий Распутин…
…из-за которого терял император двух самых родных, самых близких ему женщин. Матушка, жизнерадостная и энергичная Мария Фёдоровна, всё труднее общалась с его женой. В дневнике и письмах перестала называть невестку по имени: сначала вместо привычной Аликс появилась уничижительная она, и потом вообще — эта фурия.
Во время войны вдовствующая императрица уехала в Киев. Говорила, что желает быть ближе к фронту, организовывать госпитали, помогать раненым и беженцам. Но Николай Александрович знал прекрасно, что для матушки невыносимо — жить рядом с Александрой Фёдоровной, создавать для окружающих видимость мира и лада в семье.
Аликс и вправду сходила с ума. Замкнулась в четырёх стенах со всего несколькими близкими, кроме которых не желала и не могла никого видеть. Держалась поблизости фрейлина Танеева. Распутин появлялся иной раз, вёл беседы задушевные, сына врачевал. А все остальные — от случая к случаю.
И Николай Александрович это понимал. Проговорился как-то матушке:
— Что я мог сделать, когда передо мной были два сумасшедших — он и она, Григорий и Аликс?
Однажды фрейлина Софья Тютчева подняла голос против крестьянского старца. Знаменитому поэту Софья Ивановна доводилась внучкой. Вот и напомнили ей тютчевские слова: Мысль изречённая есть ложь. Так за напраслину лишилась фрейлина места при дворе.
Родную сестру Эллу императрица тоже отвадила из-за Распутина. Великая княгиня Елизавета Фёдоровна после мученической смерти мужа удалилась от мира и жила в основанном ею монастыре. Но в декабре 1916 года приехала в Царское Село, желая одного: спасти любимую сестру, вернуть рассудок милой Аликс. Виновником всех бед полагала княгиня хитрого мужика, одурманившего её сестру. Ни о болезни цесаревича, в которой уж точно крестьянин не был повинен, ни о том, что только стараниями Григория жив до сих пор Алёшенька — слышать не желала.
— Ты погрязла в этих экзальтированных вещах! Опомнись!
Не удалось ей поколебать веру сестры в избранность Григория. Аликс оборвала разговор, заткнула уши. Сёстры расстались и уже никогда не встретились больше. А Распутина через две недели убили.
Николая Александровича потрясло не само убийство, но то, что убийцы — его родственники. Потрясло и то, с каким небывалым единством на защиту убийц встала вся фамилия.
Преступником человека может назвать только суд. Коли есть за что — обвиняйте, судите! Оказался бы Распутин виноватым — по вине и ответил бы. Но мужика убили без суда. И знал император: тех, кто обагрил руки его кровью, превозносят героями! Из Москвы приветствует Элла, из Киева ей вторит Мария Фёдоровна, и пуще всех старается безликая людская молва…
По прибытии Николая Александровича в Петроград ему на стол легло обращение, под которым он с горечью увидал подписи многих родных. Особы царского рода просили своего брата, своего государя, избавить убийц Распутина от суда и наказания. Сердце болело: речь шла в первую очередь про всеобщего любимца — великого князя Дмитрия Павловича, выросшего у него на руках; кузена Митю, который до сих пор иной раз называл его по давней детской привычке дядей Ники; гвардейца и флигель-адъютанта императора, который за компанию с приятелями убил человека. Хладнокровно и сознательно, словно стреляя по фальшивым голубям на Крестовском острове.
Царский ответ на письмо семьи стоил чудовищного усилия и был краток: Никому не дано право убивать и оставаться безнаказанным.
Однако соображениям Александра Михайловича император внял. Великий князь, среди военных дел присматривающий в Киеве за матушкой и наверняка ею наставленный, примчался в Царское Село. В том числе и потому, что вместе с Дмитрием Павловичем старца убивал его зять — муж императорской племянницы Феликс Юсупов.
С каким бы наслаждением Николай Александрович вспомнил с другом детства и юности их тогдашние забавы! Или просто тряхнул бы стариной: несмотря на свои почти пятьдесят, заставил бы Сандро усесться на диван — и толкаться ногами, пока один из них не упадёт на пол… Но говорить пришлось о том, что суда не избежать, его возможно только отсрочить, а пока убрать главных виновников с глаз долой — про остальных-то никто и не вспомнит.
Иов Многострадальный слушал вопрос за вопросом: Давал ли ты когда в жизни своей приказания утру и указывал ли заре место её?
Кажется, для российского императора нет ничего невозможного. Почему же так жарко молился Николай Второй? Научи меня, господи, спокойно воспринимать события, ход которых невозможно изменить. Дай, господи, умение и силу изменять события, мне подвластные. И научи мудрости — отличать первые от вторых…
Ещё в 1912 году записала в своём дневнике вдовствующая императрица Мария Фёдоровна: Чувствую, что мы движемся к катастрофе. Записала не в начале войны, не в дни Февральской революции, нет — в мирном двенадцатом году! Она и вправду чувствовала. Ведь и в году шестнадцатом, когда из Петрограда пришло известие о смерти Распутина, в дневнике Марии Фёдоровны появились провидческие слова: Думают, что это конец, но это начало, и начало ужасных событий.
Тотчас великий князь Николай Михайлович написал ей в Киев:
После того как убрали гипнотизёра, нужно попробовать обезвредить загипнотизированную. Как ни трудно, нужно отослать её как можно дальше, в санаторий или в монастырь. Речь идёт о спасении престола, государя. Иначе будет слишком поздно! Вся Россия знает, что покойный Распутин и императрица — одно и то же. Первый убит, теперь должна исчезнуть и другая.
Упаси господь, не об убийстве Аликс шла речь. В семье считали, что скорбной умом императрице одна дорога — в санаторий, в сумасшедший дом. На кону оказалось будущее всей династии. Даже Мария Фёдоровна за спиной сына вела разговоры о его отречении — спасение престола и спасение государя перестало быть одним и тем же.
К переменам готовился и Грозный Дядя — великий князь Николай Николаевич, к которому на Кавказ приезжал представитель Союза городов с предложением: взять власть и железной рукой навести в стране порядок. Генералиссимус не только не расстрелял визитёра за измену, но даже не посчитал нужным сообщить о предложении своему государю.
Действительно — Россия катилась в пропасть. Но вместо того чтобы стать плечом к плечу с императором, семья отвернулась от него. Великие князья разбрелись, кто куда. Россия катилась в пропасть… Да полно, так ли уж плохо было всё?
Двадцать лет кряду российская экономика росла на девять процентов ежегодно. Быстрее, чем даже в Американских Штатах — первое место в мире! Подданные Николая Второго выращивали половину мирового урожая ржи, треть картофеля, четверть пшеницы, овса и ячменя…