Ленское побоище! Комиссию создали с адвокатом этим молодым, Керенским. По стране снова пошли стачки, митинги. С приисков сбежала чуть не половина рабочих… Разбирательство полгода уже тянется. Полгода! А я не хочу больше. Не могу, не хочу! Всё из рук у меня валится, не получается ничего — ни в России, ни в Европе, ни в Азии… Ни войны, ни мира… Помнишь, я мир всем предлагал? И что? Где он?
— Si vis pacem, para bellum. Кто хочет мира, пусть готовится к войне, сам знаешь, — тихо сказала Александра Фёдоровна.
Восходя на трон, мечтал Николай Александрович продолжить политику своего отца. У философа Блоха прочёл он о том, что любая новая война станет глобальной и уничтожит великие европейские империи.
Победитель не избежит ужасных разрушений, поэтому каждое правительство, которое нынче готовится к войне, должно готовиться и к социальной катастрофе.
Император пригласил философа к себе, и после впечатляющего разговора при помощи Витте составил «Воззвание к державам», где предлагал объявить в Европе всеобщий мир. Его не услышали, а Столыпин, вместе с государем желавший для России хотя бы двадцати лет без войны, был убит.
— Ничего не хочу, — повторил Николай Александрович и без сил опустился в рабочее кресло. — Одного только… Ты ведь знаешь…
Неловким детским движением он вытер остатки слёз на скулах, расправил усы и улыбнулся Александре Фёдоровне.
— Я в рай хочу. В наш с тобою рай, в Ливадию. Просто уехать туда и жить. Дети там расти будут, а мы с тобой — стариться потихоньку. На море смотреть, вино пить. Я, может, писать начну. Почему Константин Константинович может, и Николай Михайлович может, а я не могу?
Великого князя Константина Константиновича читающая Россия знала и любила за тонкие лирические стихи, что публиковал он, скрываясь за прозрачным псевдонимом К.Р. — Константин Романовский. Великий князь был плодовит на пьесы, романсы, переводы… Особенно трогательные сочинения Александра Фёдоровна, как и многие поклонницы — от светских львиц до гимназисток, старательно переписывала к себе в альбом.
Над нами зеленел тенистый свод
И, липовым нас цветом осыпая,
Затейливою сетью рисовал
Узоры по песку; благоухая,
Куст алых роз вблизи нас расцветал…
И так тепло, и солнечно так было!
Без слов мы наслаждались тишиной, —
Но сердце всё ж сжималося и ныло,
Как бы перед грозящею бедой.
И предвкушая будущие муки,
Душа, робея, торопилась жить,
Чтоб близость неминуемой разлуки
Хоть на одно мгновенье отдалить.
Великий князь Николай Михайлович — циник, интриган и большой умница — славился трудами по истории и заслуженно председательствовал в Русском историческом обществе. Составленная им биография Александра Первого произвела сенсацию среди французских наполеонистов и доставила Николаю Михайловичу редчайшую для иностранца честь — быть избранным во Французскую академию.
— Ты можешь, Ники! Конечно, можешь, — ласково сказала императрица. — Они пишут, так ведь и ты пишешь!
Николая Михайловича она недолюбливала и едва удержалась от колкости про тягу обоих великих князей не только к творчеству, но и к однополой любви. Шутить на щекотливую тему сейчас было не к месту. Вообще в императорской семье избегали этих разговоров, предоставляя волю салонным сплетникам.
А Николай Александрович действительно писал. Правда, писательство его свидетельствовало скорее о замечательной методичности, чем о таланте. Четырнадцати лет, раскрыв перед собой обычную тетрадь в чёрном коленкоровом переплёте, Ники начал вести дневник — и с тех пор в записях не пропустил ни единого дня. События из жизни цесаревича Николая, а потом и российского императора Николая Второго, оставались памятками в дневнике — с указанием времени, места и участников…
— Ну-ка, — сказал император, выходя из-за письменного стола.
Он взял подушку с дивана и бросил её на пол около кресла, в котором сидела Александра Фёдоровна. Устроившись на подушке спиной к императрице, он запрокинул голову ей на колени и закрыл глаза. Даже сигарный дым не мог перебить сладкого запаха «Вербены», когда жена принялась массировать ему затылок.
— Милая моя, милая Аликс, — приговаривал Николай Александрович, — когда-то я выменял тебя на русский трон. Двадцать лет прошло! Теперь хочу выменять обратно…
Алису Гессенскую цесаревич Николай впервые увидал, когда она приехала на свадьбу своей сестры Эллы с великим князем Сергеем Александровичем. Наследник престола запомнил эту красивую девочку. И в свой двадцать первый день рождения, став совершеннолетним, Николай попросил у родителей благословения на брак с принцессой.
— Ты очень молод, для женитьбы ещё есть время, — сурово ответил ему император Александр Третий. — И запомни: ты — наследник престола; ты обручён России! А жену тебе мы ещё успеем найти.
Отец имел право так сказать. Марию Фёдоровну — не он себе выбирал. Датской принцессе Дагмар предстояло выйти за его старшего брата, Николая, который наследовал Александру Второму. Когда Николай внезапно умер, цесаревичем стал Александр, и ему досталась просватанная невеста. Она любила другого, и он любил другую, но — поженились по династической обязанности, составили удивительно гармоничную пару и хранили друг другу верность всю совместную жизнь.
Николай родительского благословения не получил. У внучки британской королевы и гессенской принцессы, которая ответно симпатизировала русскому цесаревичу, шансов на благословение тоже было немного. Алиса рано осталась сиротой, а коварная интриганка королева Виктория, которая воспитывала внучку при своём дворе, Россию не любила.
Император Александр сомневался в благоразумии сына, поэтому на всякий случай поощрял его роман с балериной Матильдой Кшесинской: дело молодое, развлечётся Ники — и позабудет свою белокурую принцессу…
…а он не позабыл и упорно противился браку с француженкой Еленой Орлеанской, принцессой Савойской династии, которую отец почёл для него лучшей партией. Ники не помышлял о троне — пав на колени, он пытался отказаться от титула наследника престола. Но Александр Третий оставался непреклонен: закон о престолонаследии должен соблюдаться неукоснительно, и следующим императором будет Николай Второй!
Они договорились, когда Александр уже одной ногой стоял в могиле. Видя колебания Ники, умирающий отец благословил его на брак с принцессой Алисой — с тем лишь условием, что цесаревич взойдёт на трон. Николай дал слово. Пришлось и королеве Виктории, скрепя сердце, благословить свою внучку-сироту.
Сколько же потом пришлось пережить вместе Ники и Аликс!
Смерть Александра Третьего, въезд в Петербург вслед за гробом и свадьбу через неделю после похорон.
Русское злословие о немецкой принцессе-замухрышке из княжества такого маленького, что покойников там хоронят стоя, иначе они окажутся за границей.
Анекдоты про любимые духи Аликс: мол, княжна Белосельская прогнала горничную из-за того, что та пахла дешёвкой — трёхрублёвой «Вербеной».
Насмешки над стеснительностью, дурным вкусом и неловкими манерами молодой императрицы; бесконечные сравнения её с Марией Фёдоровной — при заведомом предпочтении императрицы вдовствующей.
Горечь Ходынки, трагедию больного сына, позор военных поражений, страх революции, ненависть толпы, подлость приближённых, грязь слухов…
— Я принял трон, чтобы получить тебя, — говорил Николай Александрович, и государыня перебирала его волосы, — а теперь хочу оставить трон, чтобы снова получить тебя. Чтобы получить мою милую Аликс, и девочек, и Алёшу… Я решил отречься!
Александра Фёдоровна стиснула голову мужа.
— Нет, — сказала она твёрдо, и снова повторила: — Нет.
Император высвободил голову из цепких пальцев, развернулся и сел на полу по-турецки, глядя на жену снизу вверх.
— Я думал, ты поймёшь меня. В Ливадии мы наконец-то сможем принадлежать лишь друг другу. Не будет больше ни придворных, ни министров, ни депутатов, ни страха. Григорий станет жить при нас неотлучно, хранить Алёшу, а там, я верю, его слова сбудутся, и Бэби Бой вырастет из болезни… Почему — нет?
— Потому что ты — помазанник божий. Потому что власть эта — не от людей, а свыше. Потому что ты — император, и я — императрица, и дети наши — багрянорожденные от царствующих родителей. Твой сын Алексей станет императором, и дочери — королевами!
Александра Фёдоровна выпрямилась, крепко впилась в подлокотники кресла и возвышалась теперь над мужем, как высеченная в камне лондонского мемориала Виктория, как Екатерина Великая в саду перед Александринским театром в Петербурге, как тысячелетний сфинкс у берега Невы.
— Вспомни, — говорила она, — как встречали тебя на Бородинском поле! Какими глазами смотрели на тебя солдаты! Кто ещё, когда ещё переживал такие минуты? И ты хочешь от этого отречься?! В будущем году династии триста лет. Народ на тебя молится! И в день трёхсотлетия на троне должен быть божьей поспешествующей милостью император Николай Второй! Скажешь, матушка твоя в тебя не верит? Пусть! А в кого верит? Кому править, как не тебе? Кому? Назови!.. Война? Да, много потеряли. Но всё возвращается! И богаче нашей России — в мире нет страны!
Николай Александрович молча слушал, потрясённый тем, что говорила сейчас его стеснительная тихоня-жена, которая не читала газет и не интересовалась политикой.
Да, в августе ездили они в Москву на столетие Бородинской битвы. При огромном стечении народа отстояли панихиду и торжественный молебен знаменитой иконе Божией Матери Одигитрии — той самой, которая была в сражении. После икону пронесли вдоль фронта войск, а к императору подвели нескольких стариков, помнящих пришествие французов, и один из них оказался участником сражения ста двадцати двух лет от роду! Бывший фельдфебель Винтонюк, пожирая государя выцветшим взглядом, вспоминал подробности битвы и показал на поле место, где сто лет назад был ранен.