Юсупов скучал, несмотря на то, что заседание Думы решительно отличалось от обычных. Вопреки своим обязанностям — обсуждать предложенные для рассмотрения законы, депутаты на сей раз говорили о политике и положении в стране. Милюков увлечённо нарушал регламент, а Пуришкевич своими визгливыми репликами и подпрыгиваниями — протокол заседания. Само собой, черносотенец устроился в крайнем правом секторе, почти под тем местом, откуда смотрел князь, и сверху его сияющая лысина выглядела просто замечательно.
— Я прошу господ членов Думы соблюдать спокойствие, — снова и снова повторял председатель, но порядка в собрании больше не становилось.
Милюков упомянул о своём летнем отпуске. Что с того, что Россия третий год ведёт кровопролитную войну, что на фронтах каждый день гибнут тысячи солдат? Партийный лидер — человек состоятельный, как, впрочем, и подавляющее большинство депутатов. Война войной, а он только что славно отдохнул в нейтральной Швейцарии, и потом ещё заехал в Париж и Лондон…
Юсупова охватывало всё большее отвращение. Оглянувшись, Феликс убедился, что немногочисленные зрители сидят довольно далеко от него и смотрят вниз, в зал. Из потайного кармана князь добыл маленькую перламутровую коробочку вроде табакерки. Раньше он нюхал кокаин нечасто, от случая к случаю. Но с началом войны развлечений стало меньше, зато на кокаин в свете пошла мода, и теперь коробочка с белым порошком всегда была под рукой.
Зачерпнув кокаина мизинцем и хорошенько потянув сперва одной, потом другой ноздрёй, Юсупов втёр в дёсны остатки горькой пудры. Ждать пришлось недолго. Наркотик подействовал и превратил депутатский фарс в яркое забавное представление.
Свои густые усы Милюков заботливо расчёсывал и подкрашивал: они росли строго горизонтально, а под скулами соединялись с бакенбардами. Князю голова кадетского лидера увиделась разрубленной по горизонтали. Каждая половина жила своей жизнью; выше тёмной полосы усов вращались искажённые оптикой рачьи глаза, ниже — чётко артикулировал большой мясистый рот.
Милюков сообщил о существовании некой прогерманской придворной партии, сгруппированной вокруг царицы, упомянув её членами святого старца Гришку Распутина и министра иностранных дел Бориса Владимировича Штюрмера.
— Я позволю себе процитировать передовую статью из «Нойе Фрайе Пресс», — сказал Милюков, подглядывая сквозь пенсне в разложенные на трибуне заметки. — Как бы ни обрусел старик Штюрмер, всё же довольно странно, что во время войны с Германией иностранной политикой в России руководит немец!
Упоминание о происхождении министра депутаты встретили хохотом, а Пуришкевич даже побарабанил кулаками о подлокотники своего кресла. Его активность импонировала Юсупову всё больше, да и кокаин был хорош.
— Имеем ли мы в данном случае дело с глупостью или с изменой? — вопросил Милюков, добравшийся, наконец, до главной мысли своего выступления. — Когда мы целый год ждём выступления Румынии, а в нужную минуту не оказывается ни войск, ни возможности быстро подвозить их по единственной узкоколейной дороге — что это? Когда снова упускается момент для решительного удара на Балканах — это глупость или измена?
Пуришкевич немедленно подпрыгнул.
— Одно и то же! — пронзительно крикнул он.
— Когда власти сознательно предпочитают хаос и дезорганизацию — что это, глупость или измена?
— Измена! — Пуришкевич вскочил и принялся остервенело протирать пенсне.
Милюков грозно вращал выпученными глазами.
— Когда власти намеренно вызывают волнения и беспорядки путём провокации, — говорил он, — и притом знают, что это может служить мотивом для прекращения войны — это делается сознательно или бессознательно? А придворная партия стараниями Распутина делает всё для того, чтобы избавиться от честных людей, болеющих за судьбу России… Нет, господа, воля ваша, но слишком уж много глупости. И объяснить происходящее одной только глупостью слишком трудно!
— Это измена! — Пуришкевич потряс над головой кулаком. Юсупов сверху любовался блеском его бритого черепа. Гул в зале нарастал.
— К такому выводу приходит и население, — согласился Милюков со своим непримиримым противником. — Сегодня у нас уже нет выбора. Мы должны добиваться ухода этого правительства. Мы должны положить конец чехарде министров, каждый из которых только хуже предыдущего. Мы должны покончить с распутинщиной и со всей придворной партией. Мы должны бороться со своими врагами здесь, внутри страны. Вы спросите, как же мы начнём бороться во время войны? Да ведь, господа, только во время войны они и опасны. Они для войны опасны: именно потому-то во время войны и во имя войны, во имя того самого, что нас заставило объединиться, мы с ними теперь боремся!
Депутаты разразились аплодисментами, а Пуришкевич, не в силах больше сдерживаться, выбежал в проход и аплодировал оттуда. Он заявлял не раз, что на время войны любые внутренние распри должны быть забыты. Но с мнением о плохих министрах и придворной партии, о немцах и Распутине был согласен полностью.
— Мы будем бороться, пока не добьёмся настоящей ответственности правительства, — на патетическом подъёме заканчивал Милюков. — А ответственность определяется тремя признаками. Первое — одинаковое понимание министрами ближайших задач. Второе — их сознательная готовность выполнить программу большинства Государственной думы. И третье — их обязанность опираться на большинство Государственной думы! А кабинет, не удовлетворяющий этим признакам, не заслуживает нашего доверия и должен уйти!
Последние слова Милюкова утонули в настоящей овации: уже не только Пуришкевич, но и другие депутаты поднялись из кресел и аплодировали стоя.
Решив, что для него представление окончено, Феликс Юсупов покинул хоры и спустился в просторный квадрат дворцового вестибюля. Депутаты явно рвутся к власти, думал он, и страх потеряли напрочь. Выступающий уже открыто называет изменниками немку-императрицу и её ставленников! Под аплодисменты вещает с трибуны германскую пропаганду…
Эти господа решили, что они — народ и знают, как управлять страной. Четыре сотни человек, подменяющие собой полтораста миллионов россиян. Оказывается, теперь не государь, а они должны назначать министров! И министры должны выполнять задачи, поставленные не государем, а Думой! И быть подотчётными не государю, а депутатам!
Юсупов скрипнул зубами: мышцы лица сводило судорогой не только из-за кокаина. Почему же Ники терпит, почему не разгонит этот зловонный балаган?! Поиграли в демократию — хватит! Думский сброд, все эти мелкие дворянчики, купчики и кухаркины дети ставят себя выше Совета министров, выше первых чинов двора и Государственного совета, потому что министры, видите ли, приходят по назначению, а они, депутаты — по выборам! Так мало ли подонков выбирали в Думу? Начиная от главы погромщиков, чьи руки обагрены детской кровью, и заканчивая каким-то вором свиней по деревням… Другие бы, оказавшись в такой компании, сгорели со стыда, а нашим — всё божья роса!
Родзянко, пожалуй, староват уже, думал князь. Ему с депутатской бандой не справиться. Милюков — опасный краснобай, и левых многовато… А вот к Пуришкевичу надо присмотреться. Такой полоумный может быть полезен.
Глава III. Младых искателей изысканные игры
— Вовка, не газуй!.. Не газуй, говорю! И руль не дёргай… плавней, плавней! Пошёл в занос — в обратную сторону сразу крути, в сторону заноса!
Громадный Renault-40 с открытым кузовом «дубль-фаэтон» выписывал восьмёрки по бескрайнему скучному плацу Марсова поля. Натужно взрёвывал могучий семилитровый двигатель. Визжали рубчатые баллоны узких шин, веером разбрасывая осеннее грязное крошево. Осколки льда вперемешку с гравием гулко барабанили по изнанке круто изогнутых крыльев автомобиля и днищу, звенели о стальные спицы колёс…
На месте шофёра, намертво вцепившись обветренными заледеневшими руками в рулевую баранку, сидел хохочущий Владимир Маяковский. Рядом болтался Виктор Шкловский, ударяясь на виражах то в борт, то в плечо товарища. Он уже был не рад, что поддался на бесконечные просьбы и согласился научить Маяковского управлять мотором. Ледяной ветер пронизывал шинельное сукно, забирался под шофёрские очки, обжигал раскрасневшиеся лица и вышибал слезу.
Ровесникам Виктору и Владимиру шёл двадцать четвёртый год. Первый раз их свела судьба ещё до войны — конечно же, в «Бродячей собаке». Петербургский литератор Шкловский выступал там с докладом о месте футуризма в истории языка, а заезжий скандальный футурист Маяковский читал свои стихи и в своей знаменитой жёлтой кофте невольно служил иллюстрацией к докладу.
С началом войны Виктор ушёл добровольцем на фронт, геройски воевал и заслужил старший унтер-офицерский чин. Через полтора года он получил назначение инструктором в военную автошколу и там снова повстречал Маяковского — ратника второго класса.
Владимира армейские подвиги ничуть не прельщали, хотя он и писал на патриотическом подъёме:
…в лаве атак
я буду первый
в геройстве,
в храбрости!
Воевать Маяковский не собирался. Взяв старт зимой тринадцатого года, до середины пятнадцатого они с Бурлюком и другими друзьями-поэтами успешно гастролировали по всей Центральной России и черноморскому побережью. Война была где-то далеко…
Беспримерная наглость Маяковского, его выдающаяся внешность и густой бас интриговали провинциальную публику. Пристрастие к одежде вызывающих цветов и покроев эпатировало, стихи поражали необычностью и силой. Скандал за скандалом возникали везде, где бы ни появились гастролёры. И с каждым скандалом слава молодого футуриста крепла; к его услугам были деньги, женщины, шикарные рестораны, изысканные вина и всевозможные удовольствия — ни в чём теперь Маяковский не чувствовал недостатка, как и пророчил Давид.
Тюремное прошлое надёжно защищало от призыва, но война никак не кончалась. Когда под мобилизацию попали уже миллионов десять подданных Николая Второго, очередь Маяковского всё же подошла. Ужас окопов сделался близок.