Известие о смерти Франца-Иосифа догнало Ронге в Петрограде. Император Австрии и король Венгрии, просидевший на троне невероятно долго — шестьдесят восемь лет из своих почти девяноста! — не пережил краха империи. А вступление на шаткий престол его внучатого племянника Карла, которому не исполнилось и тридцати, выглядело почти что фарсом.
В разгаре войны Австро-Венгрия рассыпáлась на глазах. Германия подобно крепкому кулаку продолжала наносить увесистые удары на обоих фронтах — Западном и Восточном, — но и ей приходилось несладко. Англия наращивала помощь Франции, Россия оправилась от тяжёлых неудач и воевала всё успешнее… Пришла пора всерьёз озаботиться перемирием.
Родина вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны — нейтральная Дания — ещё в августе пятнадцатого предлагала своё посредничество в переговорах между Россией и Германией. Император Николай отказался категорически. Предложение совпало с его решением стать Верховным главнокомандующим и переездом в Ставку; к тому же российский государь был честным союзником и не желал за спинами Англии и Франции говорить о мире с общим врагом…
Вязаная перчатка царапнула веки: Ронге утёр слёзы, застившие глаза от ветра. В памяти всплыла байка, давным-давно рассказанная весельчаком фон Виком, который помогал Максу учить русский язык. Владимир Иоганнович Даль — потомок датчан и немцев, приехавших служить в Россию, — в любой поездке неутомимо пополнял свой «Толковый словарь живаго великорусскаго языка». И вот однажды — видать, в такую же погоду, как сегодня, — молчаливый ямщик вёз его широкой степью. Но вдруг поёжился на облучке, глянул по сторонам и хмуро произнёс:
— Однако, замолаживает…
Даль оживился, извлёк на свет блокнот, который всегда держал под рукой, и свинцовым карандашом принялся записывать: Замолаживает — нарождается буря, пронизывает холодным ветром, сыплет порошею… Тут он хотел было спросить, откуда ямщик родом, чтобы отметить диалект. А мужик сам обернулся к нему и пояснил:
— Потолапливаться нам надо. Замолаживает — не ловён час, совсем замёлзнуть можем!
В кармане Максимилиана Ронге лежал паспорт на имя финского мещанина, приехавшего в столицу империи по коммерческим делам. Российское правительство очень кстати отменило запрет на ввоз молочных продуктов из Финляндии. Швейцарский ловкач Фриц Платтен спроворил отличные документы, и за качество их Ронге был спокоен, но всё же встречаться с полицией ему совсем не хотелось. Так что отвратительный питерский ноябрь, который замолаживал и вышибал слезу, оказался на руку: мало кому охота по такой погоде обретаться на улице. Городовые попрятались. К тому же и ходу от меблированных комнат «Пале-Рояль», где остановился Максимилиан, до условленного адреса в Гончарной — всего ничего: только выйти на Лиговку да обогнуть Николаевский вокзал.
Австрия спешила завязать диалог с Россией, пока не обскакали северонемецкие братья. У Германии было много больше возможностей, чтобы подтолкнуть русских к торгу о мире. На сокрушительную победу в Берлине уже, конечно, не рассчитывали, но прекратить или хотя бы приостановить войну могли вполне. Ведь если противник артачится — его к миру понуждают, создавая проблемы поважней военных.
Германцы активно поощряли партийных агитаторов и горлопанов, разлагающих российскую армию. Финансировали сумятицу с поставками продовольствия на фронт, в крупные города и даже в сам Петроград. Хлеб за время войны подорожал втрое — хотя к зиме шестнадцатого года, сверх всех нужд и государственного резерва, в России остались ещё полмиллиарда пудов отборного зерна…
Император Николай желает воевать до победного конца? Прекрасно! И берлинцы искусно подогревали антивоенные настроения. Они организовали банковские и биржевые аферы, забастовки и шествия возмущённых; щедро платили оппозиционерам в России и в эмиграции… Кайзер не скупился — подрывная деятельность обходилась в миллионы золотых рублей, но результаты того стоили. Ползли слухи, что даже «Летопись», журнал самого Максима Горького, оплачен из Берлина! А германские разведчики нахально угнездились в гостинице «Франция», на Невском проспекте — между Мойкой и российским Главным штабом…
Ронге вздохнул. Такому размаху оставалось только позавидовать: возможности Австрии выглядели не в пример скромнее. Когда лет восемь назад австрийцам удалось завербовать военного министра Сухомлинова, — ему не платили напрямую, а тайно ссужали деньгами на биржевую игру через подставных лиц. С началом войны такая возможность пропала, и теперь продажный генерал охотней работал на Германию. Жил он, кстати, в казённой квартире на набережной Мойки — по соседству с гостиницей «Франция». Удобно, чёрт возьми!
Нынешний австрийский план предполагал, что долгожданная смена венского правителя может сослужить хорошую службу. Почему бы императору Николаю, враждовавшему с дряхлым императором Францем-Иосифом, не повести себя лояльно к молодому императору Карлу?
Ронге предстояло обратиться к российскому государю через Распутина. Тоже не напрямую: Николай редко появлялся в Царском Селе или в Петрограде, из Ставки в белорусском Могилёве почти не выезжал и с придворным мужиком не встречался. Но Распутин вхож к императрице. А её влияние на супруга, пусть и преувеличенное, ни для кого не тайна. И Ставку она порой навещает. Гений искусства войны Сунь Цзы, мудрость которого так ценил полковник Альфред Редль, учил: Обязательно используй тех, кто занимают важные посты в государстве врага, сделав их внутренними шпионами!
Вероятность успеха операции выглядела весьма и весьма зыбкой, однако в таком деле нельзя сбрасывать со счетов даже самый незначительный шанс. Русские говорят: коготок увязнет — птичке пропáсть. Лишь бы заинтересовался Николай предложениями, которые поддержат измученная Аликс и спаситель цесаревича Распутин. Лишь бы заинтересовался, и тогда… О! При одной мысли об этом Максимилиан уносился фантазиями в такую заоблачную высь, что дух захватывало. А что? Возможно, именно ему, простому обер-офицеру и даже не дворянину, назначено спасти свою страну и повернуть ход мировой истории! Ради этого стоило поторопиться.
Последние события в Государственной думе тоже подстёгивали Максимилиана. Сначала — речь демократа Милюкова об измене в верхах, всколыхнувшая общество и вызвавшая небывалый резонанс. Даже ярый противник кадетского лидера, черносотенец Пуришкевич, развозил тысячи листовок с текстом речи по фронтам в своём санитарном поезде! Потом, меньше чем через три недели, провальное выступление в Думе главы Кабинета министров — и зажигательная речь самого Пуришкевича, приведшая в восторг всех без изъятия депутатов…
Возможности через Распутина предложить мир императору Николаю таяли на глазах. Надо было успеть до Рождества, до Нового года, до назначенной на январь встречи русского царя с эмиссарами Антанты; до того, как случится ещё что-нибудь. И Максимилиан Ронге плечом вперёд шёл навстречу ветру, на встречу с Распутиным.
Дешёвые ходики громко тикали на стене. Уже скоро. Далеко за окном, у Николаевского вокзала, зашипел и свистнул паровоз. Лиля разгладила ладонью на столе вытертую скатерть. Обернулась к зеркалу и поправила причёску. Бессмысленные жесты женщины, которая ждёт. Чего?
Лиля снова вспомнила первую встречу с Распутиным, и щёки её сделались пунцовыми. Это приглашение в спальню и суматошные мысли — о волосах на его груди, кувшине с водой у кровати, красном белье и сапожках со шнуровкой… Господи, стыдно-то как! Скрип половиц под толстой Акилиной, топтавшейся в коридоре, и тихий увещевающий голос мужика. Непривычные интонации, странные слова, сбивчивая распутинская речь…
Речь о том, что реки крови льются по всей Европе — и о том, что их можно остановить. Хотя бы попробовать. И надобно взять это на себя. В народе приметили: одна ласточка весны не делает. Так и есть. Но той, которая весну чувствует, что — сидеть и ждать? Нельзя так! Коли все ласточки затаятся — и весна-то не придёт!
И о том ещё говорил Распутин, что избавила война Россию от двух зол: пьянства и немецкой дружбы. Да только одно дело — не дружить, и совсем другое дело — воевать! Достоинство своё национальное соблюдать, конечно, надо, но оружием-то бряцать не пристало!
С англичанами ведь союзничаем, а уж сколько они России гадили! И продолжают гадить. О том и в записке памятной сказано было: провокацию с кыргызами англичане устроили, а кровушка-то чья пролилась? Русская. Вот и с немцами дружить ни к чему, но и воевать никак нельзя.
Услыхала Лиля слова Григория, как в хождениях своих видел он на Волге и в Сибири поселения немецкие — чистенькие, ухоженные, богатые… Не потому, что деньги там с неба сыплются, а потому, что работают немцы на совесть. Вот и мужички русские, что живут окрест, перенимают понемногу трудолюбие и аккуратность. На девок ладных немецких заглядываются, в жёны берут. Где в избе хозяйка-немка, ту избу в русской деревне сразу видать. И дети — ангелочки, и муж непьющий, работящий.
— У мужичка-то задние мысли какие? — вполголоса рассуждал Распутин. — Никаких. Ему что хорошо, то и хорошо. А немецкие бабы — сдобные и справные. Вот закрывают у нас кабаки — два закроют, а один откроют. Казне-то прибыль! И мужики, чем работать, тащат да тащат деньги. Ан у немки-то не забалуешь!
— Так что же, разве в Германии не пьют? — спросила Лиля. — Пьют, и хорошо пьют.
— То-то и оно, что хорошо! Пьют все — кто не пьёт? Все ж люди… Вот только там они пьют, да себя не пропивают. К тому и жена-немка — не даст она мужичку русскому спиться-то!
Мириться надо с немцами, что с австрийскими, что с германскими, говорил Распутин. Хватит уже, довольно потешились, поубивали друг друга. Поди, никто и не помнит, с чего да к чему кровопролитие началось. Вот и надо остановиться, миром дело решить. А с тем и человек из вражьего стана прибыл, совсем уж тихо сообщил он. Офицер, имеет полномочия и нужные бумаги, для доставки государю назначенные. Что Лиля прочла Григорию Ефимовичу, то была часть их. Одна беда: хоть и соображает австрияк по-русски, да не всегда с ним друг дружку понять можно.