— Я надеюсь, вы не собираетесь их отпускать?
Келл смерил его долгим взглядом и обратился к великому князю:
— Не угостите папиросой?
Дмитрий Павлович раскрыл золотой портсигар с монограммой на крышке.
— Бросьте, — не унимался Пуришкевич, — я прекрасно видел, что вы всю дорогу держали «браунинг» наготове. Зачем, если не секрет?
— Чтобы стрелять, если бы нас остановили.
Теперь Келл стоял к депутату вполоборота, затягивался папиросой и вглядывался в полумрак, следя за тем, как Маяковский тащит Распутина к полынье. Ослабшие верёвки цеплялись за торосы и сползали, из свёртка наружу показались голова и ноги убитого, и штора походила уже скорее на волокушу.
— Вы стали бы стрелять? — удивился великий князь. — В кого? В городовых?
— В кого угодно, — подтвердил Келл. — Видите ли, наша компания хороша всем, кроме одного: в неё затесался труп. Вы с трупом — полбеды. Вы с трупом и со мной — государственные преступники. А этого мне и, полагаю, вам вовсе не хотелось бы. Но и отправить сюда вас одних было невозможно. Поэтому я застрелил бы хоть полицейского, хоть патрульного.
Сквозь мглу на фоне льда темнел силуэт Маяковского. Он доволок тело Распутина до чёрного пятна майны и стал отламывать жердь от оградки, которой кабанщики обнесли опасное место.
Дмитрий Павлович перевёл недоумённый взгляд на Келла:
— Что он делает?
— Полынья замёрзла, — пояснил тот. — Холодно, лёд встаёт быстро. Обколоть надо, и — rest in peace…
— Если этого не сделаете вы, это сделаю я, — заявил Пуришкевич и вытащил пистолет.
— Вхóдите во вкус? — спросил Келл. — Не смею мешать. Только хорошенько посчитайте патроны.
— Зачем? — не понял депутат.
— Сначала вы убьёте Маяковского с девицей. Потом сторожа в будке — его никак нельзя оставлять в живых. Наш приезд он проспал, но от вашей пальбы непременно проснётся. Кстати, не обратили внимания, как здесь тихо? Верный знак, что вас услышат городовые на островах. Услышат и примчатся сюда. С Петровского, с Крестовского… Их вам тоже придётся перестрелять. Ещё есть пожарные на площади, охрана «Баварии»… Патронов хватит? Мы ведь не сможем вам помочь, поскольку будем уже далеко. Не так ли?
Он посмотрел на великого князя.
— Задерживаться не станем, это точно, — подтвердил Дмитрий Павлович, снова затянувшись папиросой и подсветив лицо.
— Имейте в виду, — добавил Келл, — что тела всех убитых спускать под лёд вам придётся в одиночку: Маяковского-то уже нет, вы его застрелили! И не забудьте после бойни собрать гильзы, иначе полицейские баллистики вычислят ваш «сэвидж». Если не будете спешить — к полудню управитесь. Хотя надо раньше: в десять мы с вами встречаем в поезде делегацию Государственной думы.
Насупленный Пуришкевич переводил взгляд с британца на великого князя и обратно.
— Шутите, сколько угодно. Я считаю, их отпускать нельзя, — упрямо повторил он. — Продадут.
— Следуя вашей логике, мы должны были застрелить вас ещё во дворце. Стоило появиться городовому, и вы тут же выболтали ему всё, — напомнил Дмитрий Павлович.
Маяковский разбил лёд, затянувший майну. Он отбросил жердь, встал на четвереньки и принялся подталкивать труп к воде. На расплющенную при падении распутинскую голову Володя старался не смотреть.
— Словом, если вы не захватили гантели Феликса, давайте закончим этот разговор, — подвёл итог британец и постучал в стекло дверцы автомобиля. — Лиля, могу я просить вас выйти?
С тихим всплеском тело Распутина ушло в воду. Следом сполз край шторы — и ещё секунду, намокая, виднелся на поверхности. Потом течение рывком втянуло его под лёд.
— Выходите, выходите, — повторил Келл, открывая дверцу авто.
Съёжившись и прижимая руки в муфточке к груди, Лиля шагнула наружу. По лицу можно было догадаться, что разговор она слышала. Девушка сделала ещё пару шагов, уцепилась за перила и крикнула вдруг:
— Володя!..
Крик сорвался и вышел совсем тихим, но Маяковский бросился к мосту. Через несколько шагов он запнулся о ледяной торос и рухнул ничком.
Келл покачал головой.
— Как трогательно! Я становлюсь сентиментальным. Должно быть, старею… Едемте, господа!
Лиля опустилась на корточки у перил и затравленным зверьком следила, как мужчины уезжают. Не включая фар, Дмитрий Павлович аккуратно развернул автомобиль — ширина моста это позволяла — и спросил британца:
— Вы уверены, что они будут молчать?
— Поэты — народ тонкий, — задумчиво ответил Келл. — Думаю, да. Может, теперь Маяковский напишет гениальные стихи. А может, повесится. Или застрелится…
В по-прежнему раскрытое окно лимузина британец швырнул «браунинг» на лёд, в сторону Маяковского.
— Что вы делаете? — поразился Пуришкевич. — Вы бросили ему пистолет?! Пистолет князя?!
— А что вас так напугало? — Келл закрыл окно. — Мы уже, считайте, уехали. На льду в пригороде остался подвыпивший солдат с чужим пистолетом и девица, которая не в себе.
— Но труп!..
— Господь с вами, какой труп? Владимир Митрофанович, нет никакого трупа! Ему всего милю плыть до Финского залива. У вас хорошо говорят: нет тела — нет дела.
Пуришкевич нахохлился, забившись в угол салона, и буркнул:
— Всё равно, помяните моё слово, эти станут болтать.
— И что они расскажут? Что кузен императора в гостях у князя застрелил крестьянина и потом оба надругались над телом, которого нет? Кто станет слушать эту чушь? Отправят в клинику на одиннадцатую версту, да и дело с концом. Но Маяковский с Лилей сами наверняка предпочтут молчать. Не забывайте, что они — убийцы. Каждое слово — шаг на эшафот.
— Распутина станут искать, — гнул свою линию Пуришкевич. — Пойдут пересуды, тут они и заговорят.
Келл пожал плечами:
— Мало ли куда подевался Распутин? Пускай ищут! Уверяю вас, слухов будет множество, да таких, что нормальному человеку никогда и в голову не придут. С подробностями! Народ постарается. А пока труп не найдут, вас и спросить не о чем. Вне зависимости от того, что наплетёт полиции Маяковский… даже если всё-таки решится.
Дмитрий Павлович повёл лимузин обратной дорогой через Петровский остров.
— Всё, что вы говорите, звучит разумно, — сказал он. — Хотя был момент, когда я основательно занервничал.
— Когда Маяковский отказался топить Распутина? — оживился Келл, озорно глянув на Пуришкевича. — Я тоже. Ума не приложу, что бы мы тогда делали с ними обоими! Уф-ф… Голова раскалывается. Джентльмены, где бы нам сейчас выпить хорошего кофе?
Глава XXXVIII. Последний звонок
— Колмекюммента копееккат…
…или что-то в этом духе — единственное, что запомнил Маяковский на обратном пути. Возница на вейке с бубенчиками хотел тридцать копеек за поездку со Ждановки на улицу Жуковского. Обычный финский тариф докуда угодно в Петрограде. Kolmekymmentä. Тридцать сребреников, подумал Володя, заплатил полтинник и не взял сдачи.
Квартира Бриков оказалась пуста.
Часов до четырёх утра Осип с Игорем играли в «гусарика». Шкловский уговаривал Эльзу отправиться к нему, но она ломалась и отнекивалась. Спать не хотелось, так что в начале пятого компания перекочевала в «Привал». Осип оставил на столе записку Лиле.
Она скомкала её, не читая, и бросила в угол. А сама, как слепая, прошла по комнате и застыла у окна.
— Давай я тебе помогу, — предложил Маяковский, осторожно прикоснувшись к Лилиному плечу и попытавшись снять с неё шубку.
— Не трогай меня, — изменившимся голосом сказала Лиля и вдруг развернулась, оттолкнула его и бросилась в ванную.
Маяковский никогда не видел, чтобы она плакала. Лиля могла быть весёлой, могла грустить, могла тараторить без удержу или задуматься и замолчать надолго; могла быть резкой и беспощадной, могла — нежной и заботливой, но ни разу не проронила при Володе ни одной слезинки.
Сейчас Лиля заперлась в ванной и рыдала. По-бабьи, в голос, с каждым протяжным стоном силясь выдохнуть пережитый ночной кошмар и боль унижения. На мгновение затихала и, со всхлипом набрав полные лёгкие воздуха, рыдала снова.
— Лиля! Лилик, открой! Пусти меня, Лиля!
Маяковский сначала дёргал дверь за ручку, потом терпеливо стучал костяшками пальцев; наконец, несколько раз ударил кулаком. Когда из ванной прогремел упавший таз, Володя не выдержал. На кухне он схватил топор, которым кололи лучину для самовара. Сунул лезвие в щель между косяком и дверью ванной и приналёг на обух.
Треснул наличник, скрипнули петли, вырванная щеколда повисла на одном гвозде. Дверь распахнулась.
Вся Лилина одежда безобразным комом валялась на полу. Из душа хлестала вода. Сжавшись в комок и обхватив себя руками, Лиля голой сидела в ванне. Ударяясь о её голову, плечи, спину, струи разбрызгивались во все стороны, сыпались каплями на пол и сброшенную одежду, барабанили по перевёрнутому тазу с треснувшей эмалью. Лиля раскачивалась из стороны в сторону и тянула а-а-а-а-а-а-а-а…
У Маяковского сжалось сердце. Он бросил топор и шагнул к ванне.
— Лиличка, милая… ну что же ты…
Рыдание оборвалось. Лиля тихо заскулила. Обеими руками она отодвинула с лица прилипшие мокрые волосы и пошарила взглядом вокруг. Потянула с низкой полочки щетинную щётку и судорожными движениями принялась что есть силы скрести руки, словно сдирая с них следы крови.
— Лилик, Лилик, не надо…
Не обращая внимания на то, что вода льёт ему на гимнастёрку, Маяковский подхватил Лилю, вытащил из ванны и поставил прямо на мокрую одежду. Укутал в банный халат, сдёрнутый с вешалки, и на руках понёс в спальню. Там уложил на кровать и накрыл одеялом.
Вернувшись в ванную, он шагнул через мокрый ворох одежды и закрыл краны. Поискал на кухне вино — бутылки оказались пусты. Маяковский налил в стакан тепловатой воды из чайника и отнёс Лиле.
Большими шумными глотками она выпила до дна и сипло попросила:
— Ещё…
Он принёс ещё. Лиля отпила немного, оттолкнула его руку со стаканом и села на кровати. Володя подоткнул ей под спину подушки. Лиля изредка всхлипывала, вздрагивая всем телом.