.
Страна опять называется Россией.
Вернулась из небытия Государственная дума, снова переполненная деятельными, принципиальными и незаменимыми народными избранниками.
Олимпиады утвердились разменной монетой международной политики. А спортсмены по-прежнему бьют рекорды, плюнув на закулисную возню корыстных чиновников.
Город, на сцене которого сыграны столько трагедий, снова именуется Санкт-Петербургом, хотя что-то мешает его так называть. Что — люди, лица? Почему-то улица Гоголя, получившая имя писателя ещё в девятьсот втором году, через девяносто лет сделалась Большой Морской. Чем не угодил новой власти автор «Мёртвых душ» — рассуждениями о дорогах и дураках? Так уже известно, что чиновничье воровство и волокита — беды пострашнее. С дорогами, да и с дураками иной раз удаётся что-то сделать, а эти — незыблемы.
История повторяется, как учил Маяковского рассудительный Гегель. И пусть говорят, что её уроки никого ничему не учат. А вдруг? Хоть кого-то, хоть чему-то.
Для Джорджа Оруэлла в книге места, понятно, не нашлось. А ведь это он сказал: Кто управляет прошлым, тот управляет будущим, но кто управляет настоящим, тот управляет прошлым. Такая вот логическая петля. Петелька.
Так плетётся кружево. На коклюшках — таких круглых деревянных палочках вроде карандаша — намотаны нитки. Если умеючи перебрасывать коклюшки друг через друга, нити переплетаются и постепенно складывают узор.
Бывают кружева пáрные, бывают сцепные.
Парные — попроще. Для них берут несколько пар коклюшек, на ширину узорной полосы. Сплели, померили — и отрезали, сколько надо. А для сцепных надо много больше коклюшек. Ими плетут сначала части рисунка, а потом уже собирают, сцепляют кусочки в одно целое.
Сцепное кружево — работа штучная. Так делаются скатерти вроде той, что украсила чайный стол в Ливадии стараниями императрицы Александры Фёдоровны. Или накидки — как свадебная фата великой княжны Ирины Александровны. Или воздушные чепчики австрийских младенцев с тугощёкими няньками…
Хочется, чтобы книга походила на бескрайнее сцепное кружево, а не резаное пáрное. Оттого и не поднимается рука кромсать по живому. В слишком уж хитрую паутину сплелись судьбы множества персонажей! В большую и удивительную паутину, что под силу только величайшей кружевнице — истории.
Люди — словно коклюшки в её руках. Нить жизни — и смерти — любого из них создаёт один узор, становится частью другого, проходит через третий… Кто способен постичь виртуозную технику и разобраться в замысловатом рисунке? И надо ли разбираться? Зачем рассматривать каждую ниточку по отдельности, если можно окинуть взглядом весь ажурный узор и насладиться искусством мастерицы… Большое видится на расстоянье, уверял протеже Распутина, поэт Сергей Есенин.
А приятель Бурлюка и Маяковского, поэт Велимир Хлебников предлагал другую идею — как нарочно для тех, кому аналогия с кружевом покажется слишком уж лежащей на поверхности и чересчур примитивной.
Симбиоз — это когда два персонажа существуют одновременно, только в разных местах. Метабиоз — когда они существуют в одном и том же месте, но в разное время. Но ведь вполне возможна их встреча на пути от симбиоза к метабиозу…
Кому-то ближе Хлебников, кому-то Есенин. Те и другие могут закрыть эту книгу — или читать третью и последнюю часть, для любознательных. Ведь слишком многое о слишком многих ещё не сказано. Конечно, Сервантес предлагал казнить лживых историков, как фальшивомонетчиков. Но роман и не претендует на строгую историчность. Ведь претендовать можно лишь на немногое — вслед за Борисом Слуцким, которому Виктор Шкловский подкинул мысль, вычитанную в повести «Поединок» и попавшую туда из старинного британского пособия по судебной психологии. У Александра Куприна вся рота шагала левой, а подпоручик — правой. Казалось бы, ясно: он идёт не в ногу. Слуцкий же считал, что сперва надо выяснить во всех подробностях, почему подпоручик обогнал роту, и только потом делать выводы.
Плоха жизнь, в которой все маршируют, как на плацу. Скучны герои, никогда не сбивающие заданный кем-то строевой шаг. А у исторического сочинения, которое написано не в ногу с остальными, есть шанс оказаться интересным.
Глава I. Поручик
— Начальная цена — тысяча пятьсот фунтов! — сочным голосом провозгласил аукционист и в ожидании предложений воззрился в зал.
В апреле 2008 года лондонский аукционный дом Bonhams проводил очередные торги. Дошла очередь до двух скромных лотов. Первый — набор пороховниц времён Первой мировой. Таких тысячи. Второй лот — пряжка от ремня. Прямоугольная, с геометрическим узором и гравировкой на застёжке: Работа Хаджи Закшу. Тоже ничего особенного.
Откуда же тогда внушительная цена и любопытство участников аукциона к неприметным вещицам? Виной всему их прежний владелец Сергей Сухотин — один из убийц Григория Распутина.
Известно о самом скромном участнике громкого убийства немногое. По сей день в публикациях то и дело путают его имя и воинское звание: то он Иван или Александр в чине капитана, то Андрей и целый генерал. А фамилия Сухотин в России — не редкость. Григорий Распутин путешествовал иногда между селом Покровским и Тобольском на пароходе «Сухотин» — такое вот совпадение.
Но ведь не может быть, чтобы человек возник ниоткуда и пропал в никуда! Сухотин — одна из ниточек в хитросплетении исторического кружева. И если за ниточку потянуть, она непременно куда-нибудь приведёт.
В 1900 году в Ясной Поляне у Андрея Толстого, сына графа Льва Николаевича, родилась дочь. В честь бабушки её крестили Софьей. Когда маленькая Софья Андреевна Толстая подросла, великий дед специально для неё сочинил «Молитву внучке Сонечке».
Богом велено всем людям одно дело, то, чтобы они любили друг друга. Делу этому надо учиться. А чтобы учиться этому делу, надо первое: не позволять себе думать дурное о ком бы то ни было, второе: не говорить ни о ком дурного, и третье: не делать другому того, чего себе не хочешь. Кто научится этому, узнает самую большую радость на свете — радость Любви.
Любовь любовью, а человеком Лев Толстой был суровым. Чего стоят хотя бы памятные Шаляпину нападки на молодого Сергея Рахманинова и заодно на Бетховена с Пушкиным! Зато благодаря его ворчливому недовольству началась сверхъестественная популярность Игоря-Северянина, которого Лев Николаевич желал ославить на всю страну как легковеса и пошляка.
Досталось от буки-графа и его семье. По завещанию Толстого ни один из многочисленных родственников не получал дохода от публикации его книг: им велено было зарабатывать на жизнь самостоятельно. Но даже если бы состояние и осталось — большевики всё равно отняли бы его после октября семнадцатого.
Воспитанная в любви Сонечка Толстая окончила гимназию в 1918 году и поступила на службу в Московскую канцелярию правления Общества потребителей «Кооперация»: семья голодала. Но служба не задалась, а тут ещё туберкулёз… Пришлось уволиться и ехать на лечение в дедовскую деревню.
Там девица познакомилась с комиссаром Ясной Поляны, бывшим офицером Сергеем Сухотиным. На него косились, о нём распускали слухи: ещё бы, убийца Распутина! Руки по локоть в крови — и чудом улизнул от наказания…
Конечно, в тульской глуши юная Софья недолго оставалась равнодушной к чарам демоничного молодого комиссара. К тому же в детстве Сергея тутушкал на коленях сам Лев Толстой, а Сухотин-старший, известный толстовец, был женат вторым браком на Софьиной тётке Татьяне Львовне. Родня всячески поощряла новый союз, и в 1921 году Сухотин и Толстая поженились. Вместе они прожили недолго: дали о себе знать фронтовые раны, которые Сергей лечил в петроградских госпиталях осенью шестнадцатого. Став инвалидом и мучаясь головой, он не пожелал обременять семью и ушёл от жены — даже рождение дочери Наташи не удержало.
В надежде вылечиться, правдами и неправдами Сухотин сумел вырваться за границу. Там он и остался: мясорубка большевистского террора уже начала методично перемалывать царских офицеров. А в 1925 году газеты сообщили, что его бывшая жена опять вышла замуж. Нового супруга тоже звали Сергеем, и был он — поэтом.
На Софье Андреевне Толстой-Сухотиной женился Сергей Есенин, о котором писал Григорий Распутин доверенному лицу императрицы Александры Фёдоровны, полковнику Дмитрию Ломану: этот белобрысый далеко пойдет.
На бывшей жене убийцы Распутина женился тот самый Есенин, которого Григорий Ефимович своим ходатайством спас от фронта, упросив Ломана определить поэта в тыловые санитары.
Мужем внучки Льва Толстого стал тот самый Есенин, который на потеху публики распевал под гармошку похабные частушки про Гришку с императрицей. Который скоро стал известен — и то дружился, то лаялся с Маяковским насчёт того, кто из них больше народный поэт. Который охотно сменил рубаху и шаровары рязанского крестьянина на костюм лощёного денди и спрятал напомаженные русые кудри под цилиндром. Который кроме стихов о прелестях деревни писал о Стране негодяев и такое — от имени комиссаров Чекистовых:
Я ругаюсь и буду упорно
Проклинать вас хоть тысячу лет,
Потому что хочу в уборную,
А уборных в России нет.
Сергей Есенин, который запойно пил — и, не прожив с Софьей даже года, вскрыл себе вены и повесился в номере петроградской гостиницы «Англетер». Совсем рядом с бывшим рестораном «Кюба», столь любимым Феликсом Юсуповым и великим князем Дмитрием Павловичем. В двух минутах езды от Юсуповского дворца, где убивали Распутина.
Внучка Льва Толстого потеряла второго мужа накануне Нового года, декабрьским днём ровно через девять лет после убийства, в котором участвовал её первый муж Сергей Сухотин. А его, безнадёжно больного эмигранта, смерть настигла годом позже. Узнав об этом, Софья Толстая написала подруге:
Недавно получила известье, что умер отец Наташки. От нескольких ударов. Странно, дорогая, узнать, что ушел отсюда и так и где-то человек, который ведь был когда-то моим мужем, всем в жизни. И которому очень много отдала я, и для которого была на всем свете я одна.