В состав правительственной коалиции вошли:
• министр-председатель и министр внутренних дел – князь Г.Е. Львов;
• военный и морской министр – А.Ф. Керенский (эсер);
• министр юстиции – П.Н. Переверзев (трудовик);
• министр иностранных дел – М.И. Терещенко;
• министр путей сообщения – Н.В. Некрасов;
• министр торговли и промышленности – А.И. Коновалов;
• министр народного просвещения – А.А. Мануйлов;
• министр финансов – А.И. Шингарёв;
• министр земледелия – В.М. Чернов (эсер);
• министр почт и телеграфов – И.Г. Церетели (меньшевик);
• министр труда – М.И. Скобелев (меньшевик);
• министр продовольствия – А.В. Пешехонов (народный социалист);
• министр государственного призрения – князь Д.И. Шаховской;
• обер-прокурор Святейшего Синода – В.Н. Львов;
• государственный контролер – И.В. Годнев.
Подобный состав правительства не изменил его буржуазно-либерального характера, однако период прямого противостояния двух властей закончился, сменившись новым – периодом сотрудничества.
В результате правительственного кризиса в России утратили влияние практически все думские лидеры, активно участвовавшие в Февральской революции. Уменьшилось могущество председателя Государственной Думы М.В. Родзянко, но зато значительно усилилась роль А.Ф. Керенского, получившего в новом правительстве пост военного и морского министра.
Бьюкенен Джордж Уильям, посол Великобритании в России:
«Новое коалиционное правительство <…> представляет для нас последнюю и почти несбыточную надежду на спасение положения на фронте. Керенский, взявший на себя обязанности одновременно руководителя военного и морского ведомств, не идеальный военный министр, но он надеется, что, отправившись на фронт, страстным обращением там к патриотическому чувству солдат сможет вдохнуть в армию силы для новой жизни. Он единственный человек, который может это сделать, если это вообще возможно, но его задача будет очень трудной. Сегодня российский солдат не понимает, за что или за кого он сражается. Раньше он был готов положить жизнь за царя, который в его глазах олицетворял Россию, а теперь, когда царя не стало, Россия для него не значит ничего, кроме его родной деревни. Керенский начал с того, что заявил армии, что он намерен восстановить строжайшую дисциплину, настоять на выполнении своих приказов и наказать всех непокорных».
Кантакузина Юлия Федоровна, княгиня:
«Лично Керенский вызывал всеобщее восхищение. Как всегда, страстный революционер, он проявлял безмерный патриотизм, выдержку и полное отсутствие тщеславия <…> К тому же он проявил себя непревзойденным лидером своей партии и умудрялся управлять ее неуправляемыми членами с замечательным умением. Его красноречие продолжало возбуждать всеобщее восхищение, и даже самые большие реакционеры относились к нему с уважением. Я обнаружила, что в Киеве, так же как в Петрограде, все придерживаются мнения, что Керенскому суждено стать самым выдающимся человеком своего времени, и различные группы объединялись, желая ему успеха».
19 мая (1 июня) подал в отставку министр промышленности и торговли А.И. Коновалов, заявивший, что не может спокойно смотреть на развал российской промышленности и при этом не имеет возможности что-либо изменить, поскольку Временное правительство не обладает всей полнотой власти.
Пришвин Михаил Михайлович (1873–1954) – писатель, прозаик, публицист. Во время революционных событий и Гражданской войны успел пережить тюремное заключение и напечатать ряд статей, близких по взглядам к идеологии эсеров. В конечном итоге принял победу Советов.
Пришвин Михаил Михайлович, писатель:
«Министры говорят речи, обращаясь к столичным советам, съездам, к советам съездов, к губернским комитетам, уездным, волостным и сельским. А во всех этих съездах, советах и комитетах разные самозваные министры тоже говорят речи, и так вся Россия говорит речи, и никто ничего не делает, и вся Россия – сплошной митинг людей».
22 мая (4 июня) генерал А.А. Брусилов, чье имя было прочно связано с успешным наступлением 1916 года, вошедшим в историю как «Брусиловский прорыв», заменил М.В. Алексеева на посту Верховного главнокомандующего.
Брусилов Алексей Алексеевич, генерал:
«Я был назначен Верховным главнокомандующим. Я понимал, что, в сущности, война кончена для нас, ибо не было, безусловно, никаких средств заставить войска воевать. Это была химера, которою могли убаюкиваться люди вроде Керенского, Соколова и тому подобные профаны, но не я <…>
Я вполне сознаю, что с самого начала революции я мог и неизбежно делал промахи. При таких трудных обстоятельствах, как война и революция в одно время, приходилось много думать о своей позиции, для того чтобы быть полезным своему народу и родине. Среди поднявшегося людского водоворота, всевозможных течений – крайних правых, крайних левых, средних и т. д., среди разумных людей, увлекающихся честных идеалистов, негодяев, авантюристов, волков в овечьих шкурах, их интриг и домогательств – сразу твердо и бесповоротно решиться на тот или иной образ действий было для меня невозможно. Я не гений и не пророк и будущего твердо знать не мог; действовал же я по совести, всеми силами стараясь тем или иным способом сохранить боеспособную армию».
Палеолог Морис, посол Франции в России:
«Анархия поднимается и разливается с неукротимой силой прилива в равноденствии. В армии исчезла какая бы то ни было дисциплина. Офицеров повсюду оскорбляют, издеваются над ними, а если они сопротивляются, их убивают. Исчисляют более чем в 1 200 000 человек количество дезертиров, рассыпавшихся по России, загромождающих вокзалы, берущих с бою вагоны, останавливающих поезда, парализующих таким образом весь военный и гражданский транспорт. В особенности неистовствуют они на узловых станциях».
Пэрес Бернард, корреспондент «Дэйли Телеграф» на русском фронте:
«Дезертирство стало повсеместным явлением. Из фронтовых окопов уходили по одному, но, когда войска отводили в резерв, дезертировали целыми отрядами. Молодые студенты, командовавшие тонкими растянутыми линиями обороны на фронте, скорее всего, были не в силах остановить их. В этом потоке бегства было что-то неудержимое. Забиты были даже крыши вагонов».
Оберучев Константин Михайлович, генерал:
«Мы успели всей делегацией переговорить с Брусиловым.
Бодрый, седой, суховатый на вид старик небольшого роста и с полным энергии лицом, генерал Брусилов производил двойственное впечатление. Деланая суровость во взгляде и неподдельная доброта, сквозившая в то же время в его глазах, ясно показывали, что напрасно он старается напустить на себя суровость. Он не может скрыть доброты, таящейся в тайниках его души.
Я знал имя Брусилова задолго до войны и до его наступления на Юго-Западном фронте, но знал его только как лихого наездника, начальника офицерской кавалерийской школы <…> Я знал также близость его ко двору и подходил к нему с некоторым предубеждением. Но чем больше мне пришлось с ним беседовать, тем больше предубеждение мое рассеивалось <…>
A перед отъездом мы разговорились с генералом Брусиловым.
Без намека с моей стороны, по собственному почину, он начал со мной откровенную беседу.
– Я монархист, – сказал он, – по своему воспитанию, по своим симпатиям, и таким я вырос и был всю жизнь. Я был близок к царской семье и связан с ней прочно. Но то, что я наблюдал последнее время, то, что внесло такой ужас в нашу жизнь и нашу армию (он указал здесь на Распутина и его близость к царской семье и управлению страной), убедило меня, что так жить нельзя. Перемены должны произойти, и я приветствую всем сердцем эту перемену.
Тут он остановился и немного призадумался.
Через несколько секунд он продолжал так же отчетливо и тем же спокойным тоном, каким он вел всю беседу.
– Как монархист, я задумался над вопросом: что дальше? Мне прежде всего показалось наиболее пригодной для России формой правления конституционная монархия, и я начал вспоминать всех возможных кандидатов дома Романовых <…> И я пришел к заключению, что в числе ближайших кандидатов из этой семьи нет достойного, которому можно было бы спокойно вверить судьбы России. A если нет таковых в известной мне старой царской семье, то какая надобность избирать монарха из другой семьи. He проще и не правильнее ли выбирать правителя на короткий срок, президента, с тем чтобы затем заменить его другим. И я стал республиканцем.
Мне понравилась эта прямота суждения старого, много прожившего уже генерала, так просто и ясно сумевшего определить свое отношение к переживаемому моменту».
30 мая (12 июня) А.Ф. Керенский издал следующий приказ по армии и флоту:
22мая наши радиотелеграфные станции приняли германскую радиотелеграмму, в которой главнокомандующий германским Восточным фронтом принц Леопольд Баварский заявляет, что воюющие с нами державы готовы заключить мир и предлагают России помимо союзников прислать уполномоченных и представителей для переговоров об условиях мира <…> В ответ на это Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов издал следующее воззвание: «Он (Германский император) говорит, будто предлагает нашим войскам то, чего они жаждут – путь к честному миру. Так говорит он, ибо знает, что иного мира, кроме честного, Российская демократия не примет. Но «честный мир» для нас лишь мир без аннексий и контрибуций <…> Нам предлагают сепаратное перемирие, тайные переговоры <…> Россия взяла на себя задачу объединить демократию всех воюющих стран в борьбе против всемирного империализма. Эта задача не будет выполнена, если германские империалисты сумеют использовать ее стремления к миру с целью отторжения ее от союзников и нанесут поражение ее армии <…> Пусть армия своей стойкостью придаст мощь голосу Российской демократии. Теснее сплотимся вокруг знамени революции <…> Удвоим работу вокруг воссоздания боевой мощи России.