– Летает, стервятник. Бомбить будет. Ну ничего… Сейчас мы его. Ребята! До самолета подбросите?
– Мухой! – козыряет Вихлевщук. – Буксирный отвяжу только! Заводи, Серега!
Мишель и Дорик глядят, как бронемобиль мчится через поле к взлетной полосе, как суетятся возле сараев фигурки аэродромной команды, и вот уже разбегается и взмывает в воздух легкий и быстрый «Моран» Нестерова.
Маленький и шустрый самолет карабкается вверх, туда, где кружит над Жовквой похожий на шмеля австрийский «Альбатрос». Через жужжание моторов доносятся сухие щелчки револьверных выстрелов, потом гулко лает карабин – участники воздушного боя обмениваются любезностями.
Братья стоят, задрав головы к небу, а противники над ними танцуют причудливый танец, выбирая удобную для нападения позицию.
– Он будет таранить! – возбужденно кричит Дорик. – Смотри, Миша! Смотри! Он рассказывал!
«Моран» Нестерова, летевший выше австрийца, начинает пикировать, чуть покачивая крыльями, словно атакующий голубя сокол. Он заходит против солнца, с хвоста, чтобы пилот «Альбатроса» не успел разглядеть маневр и увернуться. Миг, и силуэты самолетов сливаются в один.
– Есть! – Дорик даже подпрыгивает на месте от восторга. – Смотри!
И тут же замолкает.
Силуэты разделяются.
«Альбатрос» скользит на крыле, описывая круги, как раненая птица.
А вот «Моран»…
«Моран» разделился на несколько частей. Он падает с небес – мотор отдельно, фюзеляж со сломанными крыльями – отдельно.
И летит вниз тело, выпавшее из кабины – тело пилота.
Дорик и Михаил, спотыкаясь, бегут по лугу, не сводя глаз с падающего человека.
Когда тело бьется о землю, они замирают на миг, а потом мчатся к упавшему со всех ног. Со стороны аэродрома прыгает по ухабам бронемобиль, за ним пылит конная упряжка…
Дорик добегает до погибшего первым. Тело авиатора изломано, голова смята, лицо искажено до неузнаваемости. Дорик опускается на колени и плачет. Терещенко с ужасом смотрит на погибшего. Подбежавшие автомобилисты-поручики крестятся.
Михаил не в силах отвести взгляд от брызг крови на зеленой траве, над которыми кружат пчелы.
«Штабс-капитан П. Н. Нестеров на днях, увидев в районе Жовквы, в Галиции, летящий над нашим расположением австрийский аэроплан, собиравшийся бросить бомбы, взлетел на воздух, атаковал неприятеля и протаранил неприятельский аппарат, предотвратив жертвы в наших войсках. Сам Нестеров при этом погиб смертью героя. По словам доставленных в Киев пленных австрийских офицеров, всей неприятельской армии хорошо известно имя Нестерова. Во время воздушных разведок русских авиаторов австрийцы всегда безошибочно определяли, каким аппаратом управлял Нестеров. Когда показывался аэроплан-птица, красиво и вольно паривший в воздухе, австрийцы указывали: – Das ist Nesteroff! Австрийцы боялись покойного, и все их усилия были направлены к прекращению его деятельности. За задержание отважного летчика была объявлена большая премия. Нестеров погиб в 27 лет. После Нестерова остались жена и двое детей – девочка, 5-ти лет, и мальчик, 3-х лет».
Титр: Нет такого подвига, которого бы не совершил русский солдат во имя царя и Отечества.
Тапер играет нечто торжественно-скорбное. Чуть дребезжат струны старого расстроенного пианино.
На экране плещутся волны. Из вод поднимаются мощные стальные борта. Смотрят в море крупнокалиберные орудия. Один из кораблей окутывается дымом – палят пушки. Вдалеке силуэты других судов.
Титр: Флот союзников взял под контроль акваторию Северного и Балтийского моря. Черноморский флот преследует одиночные немецкие корабли.
Снова волны. Черно-белые, свинцовые. Вот они начинают приобретать цвет.
Плещется о камень, поросший мхом, зелено-серая вода.
Январь 1915 года. Норвегия. Порт Христиания
Над гаванью густой, как взбитые белки, туман.
Терещенко стоит на пирсе возле маяка, глядя в сторону моря. Рядом с ним портовый чиновник в мундире. Погода нехолодная, но сырая и зябкая. Терещенко поднял воротник пальто, чиновник постоянно потирает руки.
– Он не войдет в порт, – говорит чиновник по-норвежски. – Слишком сильный туман. Сегодня не стоит его ждать, герр Терещенко. Бертон знает здешние воды, но никогда не станет рисковать кораблем.
– Третьи сутки… – отвечает Терещенко тоже на норвежском. – Нам нужно пару часов солнца.
– Поднимается ветер, – чиновник словно внюхивается в движение воздуха. – Если повезет…
Порыв ветра едва не уносит шляпу Михаила, но тот успевает ее подхватить.
Туман начинает рассеиваться. В небе появляется мутный косматый шар солнца.
– Смотрите, – чиновник указывает пальцем на выступившую из тумана серую тень. – Смотрите! Это она?
В гавань проскальзывает огромная тень, и, когда она проходит мимо маяка, отчетливо видно, что это «Иоланда», ведомая твердой рукой знатока здешних вод.
– Пойдемте, – говорит Михаил Иванович. Голос у него бесцветный, усталый, лишенный всяческих эмоций. – У нас еще много дел. Готовьте документы, а я привезу английского консула. Оформим передачу.
Они шагают по пирсу к большой земле.
– Вы ничего не хотите снять с яхты? – спрашивает чиновник несмело. – Все же…
– Ничего, – резко перебивает его Михаил. – Я ничего не хочу снимать. Пусть все останется как есть.
– Ну, что ж… – пожимает плечами чиновник. – Так и быстрее, и проще…
Январь 1915 года. Норвегия. Порт Христиания. Причальный пирс
Терещенко стоит у трапа, глядя, как к нему спускается капитан Бертон.
– Рад видеть вас, дружище, – приветствует его Михаил.
– И я рад видеть вас, сэр. Простите, что не мог прибыть раньше. «Иоланда» была блокирована в Трондхейме.
Мужчины жмут друг другу руки и после недолгого раздумья искренне обнимаются.
– Спасибо, Ларс! – говорит Терещенко негромко. – Спасибо. Как тебе удалось удрать?
– Сказал, что нужен срочный ремонт в доке, а в Трондхейме такого размера доков нет.
– И отпустили?
– Я же норвежец, представитель нейтральной страны, а немцы относятся к нам, как к незадачливым родственникам – мол, чуть-чуть туповаты, но свои. Пришлось уверить коменданта, что я немедленно затону прямо у причальной стенки. Кто же захочет такой сюрприз у себя в порту? В общем, я сейчас должен обдирать днище от ракушек… Каким будет ваш приказ, господин Терещенко? Что я должен делать дальше?
– Пойдемте, Ларс…
Они отходят от трапа «Иоланды» на край пирса. Над входом в порт снова клубится стена тумана.
– Я принял решение передать «Иоланду» союзникам.
– Кому именно, сэр?
– Англичанам. Под плавучий госпиталь. Вы, капитан Бертон, вольны оставить судно…
Бертон вскидывается, словно от удара и недружелюбно смотрит на Михаила.
– Это война, – поясняет Терещенко. – Я не могу отправить вас на войну. Сами знаете, что немецкие подводные лодки делают с караванами. Кто бы мог подумать, что эти консервные банки окажутся таким мощным оружием…
– Надеюсь, – говорит Бертон, и голос у него чуть подрагивает, – вы не считаете меня трусом, господин Терещенко?
– Отнюдь. Наоборот, господин капитан. Я знаю, что вы отважный и преданный человек. Но вы гражданин Норвегии, а Норвегия в этой войне не участвует. Я не могу приказывать вам рисковать своей жизнью.
– Вы меня увольняете?
– Нет.
– Тогда я остаюсь на «Иоланде».
– Хорошо, Ларс.
– Думаю, что большая часть экипажа останется вместе со мной.
– Хорошо.
– Но на судне еще есть несколько человек вашей прислуги…
– Поговорите с ними, господин капитан. Я предложу в виде компенсации денежное пособие и помогу с работой на берегу.
– Слушаюсь, сэр.
Мишель закуривает, спохватывается и предлагает сигарету капитану. Тот тоже прикуривает и некоторое время мужчины молчат, глядя на воду.
– Завтра вы становитесь на переоборудование. Оформляете документы на передачу судна и поступаете под командование Адмиралтейства.
– Что делать с интерьерами? – спрашивает Бертон.
– Ничего не делать. Нашим раненым нужен госпиталь, капитан, исходите из этого. Все остальное не имеет значения.
– И как долго это продлится, господин Терещенко?
– Я не знаю, Ларс. На быструю победу надежд не осталось. Война будет долгой. Очень долгой. И мир после нее станет другим…
– Могу я повидать семью?
– Конечно. Вы свободны до конца работ на «Иоланде». И экипаж тоже. Сроки возвращения к командованию судном согласуете со своим новым начальством.
– Я был рад работать на вас, сэр! – говорит Бертон и подносит ладонь к козырьку своей капитанской фуражки.
– Я был рад иметь на своем судне такого капитана.
Туман окончательно заволакивает гавань.
– Могу я предложить вам выпить, Бертон, – спрашивает Терещенко, бросая окурок в воду.
– Конечно, сэр.
– И мне очень хочется напиться…
– Поддерживаю, сэр. Мне еще никогда не приходилось напиваться с работодателем.
– Все когда-нибудь случается впервые.
Февраль 1956 года. Архив КГБ СССР
Трещит мотор проектора. Музыки, обычной для немого фильма, нет – только неприятный раздражающий треск. Изображение проецируется на белую ткань экрана – это кадры старой хроники времен Первой Мировой, 1915 год.
Снежные поля с черными воронками от разрывов на них. Разрезы окопов. Снова прыгают по рытвинам коробочки бронемашин. По ним лупит из орудий замерший на рельсах бронепоезд. Бежит по полю неровная цепь бойцов. Пулеметный расчет за работой.
Титр: Несмотря на тяжелые погодные условия, русские войска ведут наступление на юго-западном направлении.
На экране солдаты в французской форме.
Союзники отважно сражаются с врагом на европейском театре военных действий.
Пейзаж сменяется на весенний.
На экране последствия газовой атаки на Ипре. Камера бесстрастно показывает искалеченные ипритом трупы, раненых…
Титр: Действуя с настоящей тевтонской жестокостью, Германия на Западном фронте применила против войск союзников отравляющий газ, что привело к гибели нескольких тысяч человек.