Кружатся в небе самолеты. Разбегается по полосе огромный по тем временам «Илья Муромец». Стоят возле биплана несколько человек в летных шлемах.
Снова кадры взлетающих самолетов. Воздушный бой. Падающая машина. На поле лежат обломки фюзеляжа с черным крестом на боку.
Титр: Авиация сил Антанты безраздельно владеет небом.
На экране панорама Киева.
Титр: Киев готовится к приему раненых.
Здание нынешней клиники «Охмадет». Чистые палаты с одинаковыми кроватями, застеленными белым бельем, со стоящими «парусом» подушками.
Терещенко во главе делегации двигается по проходу между рядами кроватей. В людях возле него безошибочно угадываются влиятельные чиновники.
Титр: На средства сахарозаводчика Михаила Терещенко в Киеве открыты два новых госпиталя.
Войска тоскливо бредут по непролазной грязи. Усталые лица. Потухшие глаза. Ноги в обмотках тонут в жидкой глине. Вязнут в жиже колеса обоза, пушечные обода.
Люди с неразличимыми серыми лицами стоят у полуразрушенного сарая.
Перед ними солдатский строй с ружьями. Сбоку стоит офицер. Он взмахивает рукой – и солдаты поднимают винтовки, направляя их на людей у сарая. Еще взмах руки – и из ружейных стволов вырываются облачка дыма. Люди у стены падают.
Титр: Расстрел дезертиров по приговору военно-полевого суда.
По изображению бегут коричневые разводы. Плывет горящая пленка, на экране видны «пузыри».
Проектор сбивается с ритма и останавливается.
Возле него суетится капитан. Никифоров сидит в кресле перед экраном.
– Да не суетись ты так, Володя! Это же не оригинал?
– Нет, копия, – отзывается тот. – Склейки из разных фильмов, но все они 1915 года выпуска. Хроники крутили в кинотеатрах перед сеансами.
– Мы в детстве, когда рвалась пленка в кино, кричали: «Сапожник!», – улыбается Никифоров.
– Мы тоже, – кивает капитан. – Я сейчас склейку сделаю…
– Брось, лишнее. В принципе, все, что нужно, я увидел.
– Хорошо. Тогда – 1916-й?
– Основные события.
– В конце 1915-го Терещенко полностью прекращает деятельность, связанную с литературой и искусством, и сосредоточивается на политической деятельности. В первую очередь он закрывает издательство «Сирин»…
1915 год. Петроград. Издательство «Сирин»
В комнате, которую занимало издательство, только Пелагея и Михаил Терещенко.
На столах макеты книг, несшитые тетради, книги в обложках.
Разора еще нет, но видно запустение – тут уже не кипит работа.
– Значит, все… – говорит Пелагея.
Она грустна, чуть не плачет.
– Прости, сестренка. Вот кончится война, и мы с тобой сделаем новое издательство. И назовем его «Феникс».
Пелагея перебирает книги, лежащие на столе.
– Блок, Белый… Первый и второй том готовы. Мишель, давай хотя бы закончим работу!
– Пелагеюшка, – говорит Терещенко терпеливо. – Сестрица! Издание еще год готовить! Деньги, время, люди… Но это еще полбеды! Ты же видишь, сегодня люди не покупают такие книги! Слишком серьезно, слишком умно, слишком актуально! Люди хотят отдохнуть, а не напрягать мозги! Пинкертон, Чарская с ее влюбленными гимназистами, Майн Рид… Символисты были хороши в мирное время, а у войны свои герои. Между Белым и Буссенаром читатель выберет Буссенара. Зачем делать то, что уже никому не интересно?
– Ты не хочешь тратить деньги на книги?
– Мы с тобой достаточно их истратили. Сегодня лучше купить для фронта корпию, бинты, лекарства. Построить еще один самолет, в конце концов. У нас еще будет время заняться искусством. Я тебе обещаю.
Он обнимает сестру за плечи.
– Не печалься, сестрица. Война не навечно.
Пелагея резким движением сбрасывает его руку.
– Если всего этого не будет, – она показывает рукой на разбросанные тетради, – то за что мы воюем? Ты же сам был готов на все, чтобы их романы прочли люди? А сейчас рассказываешь мне про Буссенара?
– Не драматизируй, Пелагея!
– Ты отнимаешь у меня все, – кричит она, не сдерживаясь. – Эта работа, эти люди – это все, что у меня было! Понимаешь? Все, что у меня было в жизни! Вчера было! А сегодня ничего нет! И это не война сделала – это сделал ты, братец! Зачем?
– Что «зачем»?
– Зачем ты давал мне надежду, если собирался все отобрать?
– Пелагея! Пойми! – он хватает ее за руки, но сестра вырывается. – Пойми ты! Дело не в деньгах! Дело в том, что это никому, слышишь, никому уже не надо! Война поменяла все!
– Это не война, – говорит Пелагея севшим голосом. – Это ты! Ты все поменял! Все! Оставь меня…
Она идет к дверям ссутулившись, словно старуха.
– Пелагея! – зовет Терещенко. – Послушай, если ты хочешь…
Хлопает дверь.
– Вот черт! – шепчет Михаил, ломая спички. Он закуривает в конце концов, но тут же давит сигарету о подоконник, оставляя черный след, словно жирную запятую на белой краске. – Черт! Черт! Ну что же это за напасть такая…
Февраль 1915 года. Петроград. Государственная Дума
Терещенко на трибуне, зал внимательно слушает.
– Еще раз вернусь к основным тезисам доклада. Наша задача сегодня – комплексное перевооружение армии в соответствие с требованиями времени. Войну не выиграть без современной артиллерии, без бронированных машин, без авиации, которая из экзотической игрушки становится ударной силой. Если мы не поймем это сейчас, то уже завтра нас заставят это понять наши противники, с успехом осваивающие новые типы вооружений. Наша задача— поставить на службу отечеству последние достижения военной науки. Вот тогда мы начнем побеждать не числом, а умением! У меня все, господа…
Члены Думы аплодируют, но, надо сказать, вяловато.
В коридоре к Михаилу подходит Гучков. Рядом с ним невысокий человек со смешной прической, мышиного цвета волосы стрижены «ежиком», который так и хочется потрогать.
– Михаил Иванович! – говорит Гучков, пожимая Терещенко руку. – Знакомьтесь, Александр Федорович Керенский, наш коллега, фракция трудовиков.
Керенский жмет руку Терещенко специальным рукопожатием, на лице бывшего эсера вежливая улыбка. Близко посаженные серые глаза смотрят благожелательно, но холодно. Манерами Керенский похож не на политика, а на актера, правда, хорошего, исполняющего роль политика.
– Прекрасная речь, Михаил Иванович! Просто превосходная!
– Благодарю вас, Александр Федорович!
– Я слышал, вы часто бываете на фронте?
– Да, я возглавляю миссию Красного Креста.
– Похвальная самоотверженность! – кивает Керенский. – Но меня больше интересует ваше мнение как члена военно-промышленного комитета… Кстати, Михаил Иванович! Почему вы до сих пор не вошли ни в одну из партий? Я уверен, что любая фракция приняла бы вас с большим удовольствием!
– Мне кажется, – говорит Терещенко, – что это излишне. Служить Отечеству, не будучи зависимым от партийных решений, куда удобнее, да и правильнее…
Керенский с Гучковым переглядываются с улыбкой.
– Для того, чтобы провести в жизнь ваши предложения, – произносит с ухмылкой Керенский, – мало быть меценатом и промышленником. Нужен политический вес. А политический вес, дорогой Михаил Иванович, придают не идеи, а членство в многочисленной и влиятельной партии. Вы сами в этом убедитесь, обещаю, в самое ближайшее время…
Апрель 1915 года. Париж. Набережная Ситэ
По набережной неторопливо идут Терещенко и Луи Ротшильд. За ними катится огромный черный «роллс-ройс».
– Упор будет сделан на подрывную работу, – объясняет Ротшильд. – Вас будут ослаблять изнутри, пока внутренние проблемы не выведут Россию из игры надолго, если не навсегда – это весьма эффективно, поверь, Мишель. Ваши законы чрезмерно гуманны по отношению к дезертирам и агитаторам, и на это будет основной расчет немцев. Они уже сегодня ищут возможность внедрить этот план в действие.
– Ты говоришь о массовом дезертирстве?
– Я говорю о революции, на которую делают ставку в немецком Генштабе. Тебе ничего не говорит имя Александр Львович Парвус?
– Нет.
– Он известен также под фамилией Гельфанд. Гельфанд Израиль Лазаревич?
– Аналогично.
– А, между тем, именно Гельфанд сейчас в фаворе у Людендорфа, Мишель. С Россией не обязательно сражаться на фронте, ее проще одолеть изнутри. Это прекрасно понимают немцы и некоторые влиятельные круги, заинтересованные в выходе России из договора. И денег на это не пожалеют.
Они останавливаются у парапета, разглядывая баржу, проплывающую по Сене.
– Мне воспринимать твои слова как предупреждение? – спрашивает Терещенко.
– Возможно. Я не настолько хорошо понимаю происходящее в России, чтобы кричать «Волки!», но хочу услышать от тебя, друг мой… Это предупреждение?
– Возможно, – отвечает Терещенко, чуть поразмыслив.
– Дума работоспособна? Она контролирует ситуацию?
– Не уверен.
– Есть фракция, которая может взять на себя ответственность за решения?
– Единолично? – Терещенко улыбается. – Конечно же, нет! Эсеры, кадеты, трудовики, почвенники, эсдеки… Легче найти общий язык с дикими племенами, чем им между собой! Нет, Луи… Они не договорятся.
– Не удивляюсь, – пожимает плечами Ротшильд. – Самодержавие и незрелый парламентаризм – весьма опасное для государства сочетание. Отнесись к моим словам серьезно, Мишель. Постарайся, чтобы их услышал не только ты. Парвус – международный авантюрист. Но он еще и профессиональный революционер, хотя, как известно, одно другому не мешает. Написал несколько теоретических работ, участвовал в выпуске газеты «Искра». Переехал на Балканы, писал для финансовых обозрений, писал остро, невзирая на лица, был замечен, сотрудничал с турецкими финансистами, дал несколько дельных советов и прослыл весьма компетентным консультантом. Получал за это неплохие деньги, но основное состояние сделал на торговле оружием во время Балканской войны. Сотрудничал даже с заводами Круппа, хотя его несколько раз высылали из Германии и там выписан ордер на его арест. В январе этого года посетил немецкое посольство в Стамбуле, имел личную встречу с Гансом фон Вагенгеймом. Вы, кажется, с ним знакомы?