Автомобиль Терещенко
За рулем шофер. Мишель с Маргарит на заднем сиденье.
Машина едет по городу. Сугробы. Расстрелянные фонари. Забитые фанерой витрины. Фары рассекают тьму.
Маргарит прижимается к груди Терещенко.
– Какой страшный город, какая холодная страна… Мишель, я хочу уехать отсюда. Я боюсь… Я чувствую, что произойдет что-то страшное.
– Не выдумывай, – говорит он. – В России всегда что-то происходит и всегда это что-то оканчивается ничем. В этот раз тоже все обойдется, вот увидишь!
Машина Палеолога
Морис и виконтесса де Альгуе на заднем сиденье авто.
Автомобиль проезжает по заснеженной набережной Мойки. Возле моста – полицейский пост. Машина едет дальше. Перед Литовским замком множество солдат. Палеолог откидывается на спинку сиденья.
– Что скажете, милая Кристин?
– Похоже, месье Морис, мы сегодня видели последний вечер режима…
– Боюсь, что не смогу вам возразить, – говорит посол, глядя в окно.
Автомобиль едет по Фонтанке, мимо ярко освещенного дома, возле которого застыла целая вереница автомобилей. На дверце одного из них – княжеский вензель.
– Автомобиль великого князя Бориса, – говорит Палеолог и качает головой. – Как это знакомо, виконтесса, как все повторяется… В городе восстание, а супруга князя Радзивилла не в силах отменить свой званый вечер… Как же, как же! Она так долго трудилась над схемой рассадки гостей! А ведь по словам Ренака де Мелана, в Париже тоже многие веселились. Это было вечером. 5 октября 1789 года…
Автомобиль посла ныряет в ночь.
За окнами дворца Радзивиллов мелькают тени танцующих и звучит музыка.
Глава пятаяСмотрите, кто пришел…
26 февраля 1917 года. Государственная Дума. Телеграфная
Трещит телеграф. Рядом с ним – телеграфист, отправляющий телеграмму, стучит ключом.
Его Императорскому Величеству
действующая армия
Ставка Верховного Главнокомандующего
Всеподданнейше доношу Вашему Величеству, что народные волнения, начавшиеся в Петрограде, принимают стихийный характер и угрожающие размеры…
Стреляющие друг в друга войска, толпы людей с красными флагами, распевающие «Марсельезу», солдаты, убивающие офицеров, полицейские, в которых стреляют люди в штатской одежде, казаки, которые пытаются разогнать толпу, но их стаскивают с лошадей и убивают на месте, баррикады, горящие лавки, трупы на улицах.
В городе властвует анархия – тот самый русский бунт, бессмысленный и беспощадный, но под красными знаменами и под звуки французского революционного гимна.
Основы их – недостаток печеного хлеба и слабый подвоз муки, внушающий панику, но главным образом полное недоверие к власти, неспособной вывести страну из тяжелого положения…
Застывшие в снегах паровозы с размерзшимися котлами, опустевшие мастерские, депо, занесенные метелью железнодорожные пути, порванные телеграфные провода. Картины зимней замерзающей России, в которой в ту зиму температуры достигали 43-х по Цельсию. Города с заметенными улицами, очереди за хлебом…
…На этой почве, несомненно, разовьются события, сдержать которые можно временно ценою пролития крови мирных граждан, но которых при повторении сдержать будет невозможно. Движение может переброситься на железные дороги, и жизнь страны замрет в самую тяжелую минуту. Заводы, работающие на оборону Петрограда, останавливаются за недостатком топлива и сырого материала, рабочие остаются без дела, и голодная безработная толпа вступает на путь анархии, стихийной и неудержимой. Железнодорожное сообщение по России в полном расстройстве. На юге из 63 доменных печей работают только 28 ввиду отсутствия подвоза топлива и необходимого сырья. На Урале из 92 доменных печей остановились 44 и производство чугуна, уменьшаясь изо дня в день, грозит крупным сокращением производства снарядов. Население, опасаясь неумелых распоряжений властей, не везет зерновые продукты на рынок, останавливая этим мельницы, и угроза недостатка муки встает во весь рост перед армией и населением.
Правительственная власть находится в полном параличе и совершенно бессильна восстановить нарушенный порядок.
ГОСУДАРЬ, спасите Россию, ей грозит унижение и позор.
Война в таких условиях не может быть победоносно закончена, так как брожение распространилось уже на армию и грозит развиться, если безначалию и беспорядку власти не будет положен решительный конец.
ГОСУДАРЬ, безотлагательно призовите лицо, которому может верить вся страна, и поручите ему составить правительство, которому будет доверять все население.
За таким правительством пойдет вся Россия, одушевившись вновь верою в себя и в своих руководителей.
В этот небывалый по ужасающим последствиям и страшный час иного выхода нет и медлить невозможно.
Председатель Государственной Думы Михаил Родзянко.
26 февраля 1917 года. Могилев.
Ставка Верховного Главнокомандующего
Царь Николай читает телеграмму, одна половина его лица слегка подергивается, выдавая крайнюю степень раздраженности. Закончив, он кладет телеграмму на стол, встает и подходит к окну.
За его спиной остается стоять Владимир Борисович Фредерикс, министр Императорского двора.
– Опять этот истеричный толстяк Родзянко пишет мне всякую чушь, – говорит император неприязненно. – Вторая истерика за день – не многовато ли для государственного деятеля?
Фредерикс молча глядит в спину императору и видит отражение лица Николая в оконном стекле.
– Что говорит о хлебе наш градоначальник Балк? – спрашивает государь.
– Александр Павлович уверен в том, что запасов зерна в городе как минимум на 22 дня.
– Об этом объявляли?
– Да, государь.
– В чем же причина бунтов?
– Боюсь, что тут господин Родзянко прав. Власти не верят.
– Много ли народа на улицах?
– Согласно докладу генерала Хабалова, бастует более трехсот тысяч.
– Как я понимаю, мое распоряжение о наведении порядка в столице решительными методами осталось неисполненным?
– Ваше Императорское Величество, в течение последних дней Охранным отделением по приказу генерала Протопопова арестовано полторы сотни неблагонадежных лиц и профессиональных революционеров, занимавшихся агитацией среди солдат и подрывной деятельностью. Александр Дмитриевич полагал, что восстание обезглавлено…
– У правительства был план, – говорит Николай Александрович с плохо скрываемой болью в голосе. – Почему же допустили такое?
– Не все обстоятельства можно предусмотреть, Ваше Императорское Величество, вы как человек военный это понимаете. Слишком многие случайности обернулись против нас. Это тот вариант, когда дела на фронте куда лучше дел в тылу. Фронт цел и стоит, тылы сгнили.
– Вы опять скажете, что Родзянко прав…
– Увы, государь… Он прав. Нужно правительство народного доверия, бунтовщиков, как предлагает Беляев, надо не арестовывать, а показательно казнить! Нужно отвести войска из столицы, чтобы они не разложились окончательно…
– И оставить столицу на разграбление плебсу?
Царь в гневе поворачивается к Фредериксу: губы плотно сжаты, глаза прищурены.
Фредерикс не отводит взгляда.
– Ваше Величество, Луи Тьер таким образом спас войска во время Парижской Коммуны. Если солдаты перейдут на сторону восставших, то ситуация станет необратимой. Сегодня Волынский полк выполнил свой долг, но станет ли он стрелять завтра? В казармах брожения, солдаты не хотят убивать свой народ, и, боюсь, взывать к чувству долга будет пустой тратой времени. Это не фронт. Как объяснить людям, что толпа на улицах для державы страшнее кайзеровской пехоты? У нас всего три с половиной тысячи полицейских против 160 тысяч военных на зимних квартирах. Государь, возьмите управление в свои руки! Ваши министры – всего лишь люди. Они напуганы, они допускают неверные решения. Нельзя полагаться на них целиком и полностью! Народ все еще любит вас, дайте же ему повод вам поверить!
Николай Александрович молчит, потом снова отворачивается к окну.
– Поздно, – говорит он. – О каком доверии можно говорить, Владимир Борисович, если меня предали самые близкие? Мои родственники участвовали в заговорах против меня, депутаты Думы плели интриги с целью сменить меня на кузена… Мою жену ненавидели и открыто строили планы ее убийства, говорили гадости о ней и обо мне! Делалось все возможное, чтобы народ потерял уважение к власти как таковой. Ее ненавидят, меня – не хотят! А теперь вы предлагаете мне вернуть веру народа, залив Петербург кровью?
– Именно так, государь. Это лучше, чем потом залить кровью страну. Ничто так не отрезвляет возможных предателей, как тело их соратника на виселице. Если вы хотите восстановить порядок, вам придется быть жестоким.
– Хорошо, – говорит Николай Александрович. – Дайте телеграмму генералу Хабалову, министру Протопопову – решительно применить силу к бунтовщикам. Вывести на улицы верные мне части. Средствами не гнушаться. Зачинщиков расстреливать на месте. Направить в Петроград военные части с Северного фронта под командованием генерала Иванова для наведения порядка и законности. Как только части генерала Иванова войдут в город, немедленно вывести из него полки, участвовавшие в столкновениях. Генералу даровать самые широкие полномочия. Практически – любые. Подготовьте текст. Дайте мне прочесть. Я подпишу.
Квартиры лейб-гвардии Волынского полка.
27 февраля 1917 года
Пустой плац, белый от снега. Множество следов – видно, что тут недавно пробежали сотни людей. Посреди плаца два тела – мертвые в офицерской форме. Один из них – штабс-капитан Лашкевич. Под телами примерзшая кровь, на которой уже лежит тонким слоем изморозь.
Кричащие люди, толпы восставших, обнимаются с солдатами, солдат все больше и больше.
Стреляют из окон пулеметы, толпа разбегается, но пулеметные точки подавляют прицельным ружейным огнем, выкатывается пушка, орудует возле нее расчет.