– Ты хочешь гарантировать займ своим имуществом? – спрашивает он.
– Да, Луи. Во всяком случае, значительную его часть.
– Ту, что собираешься попросить здесь?
– Да.
– Я не имею права тебя учить, друг мой, но хочу напомнить, что, когда речь идет о войне, которая может стать победоносной, риски при вложениях значительны, но допустимы. А вот когда речь идет о войне, которая уже породила революцию…
– Моей стране нужны деньги на реформы, на то, чтобы навести порядок…
– У меня есть друг в министерстве иностранных дел, один из сотрудников Рибо, – перебивает его Ротшильд своим мягким вкрадчивым голосом. – Как ты знаешь, Францию сейчас очень интересует позиция нового российского руководства в отношении войны. Могу ли я спросить неофициально, что ты думаешь по этому поводу, Мишель?
– Как я понимаю, вопрос не праздный?
– Естественно. Я лично читал донесения месье Палеолога по поводу событий в Петрограде. Господин посол крайне обеспокоен настроениями в российском обществе и говорит пугающие вещи о вашей революции.
– Например?
– Например, что вы идете к национальному распаду. Что Россия обречена на федерализм. Что ваш так называемый Петроградский Совет – это готовая тирания. И, что самое главное – он не уверен, что вы собираетесь выполнять обязательства перед союзниками.
– Какого ответа ты от меня ждешь?
– Честного.
Ротшильд замолкает и выжидающе глядит на Терещенко сквозь клубы сигарного сизого дыма.
– У нас нет планов выхода из войны. Участие и победа в ней – в интересах России.
– А социалисты?
– Там все сложнее.
– Рассчитываешь справиться?
– А что? Есть другой выход из положения? – спрашивает Терещенко. – Со щитом или на щите.
– Ну, что ж… Будем считать, что я услышал ответ. Какие условия ты предлагаешь?
– Сорок девять лет с доходностью пять процентов годовых. Покупка простых облигаций без дополнительных условий.
– Я куплю на миллион, – говорит Ротшильд после короткого раздумья. – И найду еще миллиона три-четыре – желающие будут. Но даже твои личные гарантии не заставят банкиров стать в очередь. Это даже не кот в мешке. Ты хорошо подумал? Это может стоить тебе семейного состояния.
– Ну не так все плохо… – улыбается Терещенко. – Я при всем желании не пущу родных по ветру. Я могу отвечать по обязательствам только своими средствами. У семьи есть фонд…
– Я не назвал бы тебя предусмотрительным, – отвечает Ротшильд. – Но это твое дело. Твоя судьба. Я могу только предупредить.
– Ценю.
– Я рад, – говорит Луи достаточно холодно, как всегда, когда переходит к делам. – Вот материалы, которые я тебе обещал. Большинство из них получено разведкой, кое-что – полицией. Как ты знаешь, политического сыска у нас нет…
Он поднимает на Терещенко глаза.
– К сожалению, нет.
Февраль 1956 года. Архив КГБ СССР.
Комната для чтения документов
– Интересно, откуда у Ротшильдов была такая подробная информация? – спрашивает Никифоров, откладывая бумагу. – Неужели у французов имелся свой человек в немецком Генштабе?
– Полагаю, что да, – отвечает капитан. – Приездом Терещенко во Францию в новом статусе министра финансов интересовалась разведка. Ротшильды были не просто влиятельными людьми, а столпами финансовой системы страны, и могли получить доступ к самой секретной информации.
– Не думаю, что они бы просто так ей делились, – сомневается Никифоров. – Хотя – причина очевидна. Франция не хотела, чтобы Россия вышла из войны. Восточный фронт сковывал силы немцев, и капитуляция русских войск весной семнадцатого дала бы кайзеру возможность наконец-то взять Париж. И поэтому Ротшильд отдал Терещенко секретную информацию о договоренностях между немцами и большевиками. Выложил всю комбинацию на стол.
– Уж не знаю, что было более ценно, – говорит капитан. – Деньги или информация о Парвусе и Владимире Ильиче?
– Владимир Ильич все равно выиграл партию, – улыбается Никифоров. – В итоге. И никакая хваленная еврейская хитрость Ротшильдам не помогла. Интересно другое: лет пять назад только за то, что я знаю об этих документах, нам обоим на лбу поставили крест зеленкой. А сегодня мы с тобой, капитан, спокойно обсуждаем дела вождя мирового пролетариата и имеем наглость строить предположения. Значит, Терещенко увез от своего еврейского дружка некие компрометирующие большевиков документы?
– Да. Во всяком случае, копии, которыми французы располагали на тот момент. Были еще некие договоренности между Ротшильдом и Терещенко, потому что Михаил Иванович не ограничился бумагами, а организовал целое расследование. Ему, как финансисту, это не составило особого труда… После революции были уничтожены двадцать один том материалов следствия по этому делу.
– Полностью?
– Конечно.
– И никаких копий?
– При уничтожении копии не делались…
– Это я понимаю, – отмахивается Никифоров. – А вот мог ли Терещенко сделать копии до того, как его арестовали?
Капитан кивает.
– Конечно мог… Терещенко был одним из самых непримиримых противников Владимира Ильича, именно он настаивал на аресте Ленина и всего партийного руководства, все бумаги проходили через его руки. Ему помогал не только Ротшильд, но и друзья в Стокгольме, Лондоне и в Стамбуле. Умный, последовательный и безжалостный враг. Я не понимаю, как его выпустили из Петропавловки. Уж кого-кого, а Терещенко надо было поставить к стенке в первую очередь!
– Знаешь, – говорит Никифоров, – я и сам задаю себе тот же вопрос, но смотрю на факты шире. Почему после ареста не расстреляли все Временное правительство? Не только нашего друга Мишеля, а всех скопом сразу после взятия Зимнего? Ведь могли же! Народ был настроен решительно, просто на части могли разорвать. Однако не дали… Был приказ: не трогать! Так вот, капитан… Всех министров-капиталистов поставить к стенке было нельзя. Ленин не то чтобы их пожалел, а оставил в живых, чтобы показать: все они – полные нули. Никто и имя им никак. Зачем марать революционный меч? Он не хотел делать из них мучеников, которых бы запомнили, как жертв революции. Живыми они доказывали силу новой власти и одновременно бессилие старой. Гениально. Но вот в чем я с тобой полностью согласен – этого Терещенко я бы расстрелял всенепременно. Не оставил бы безнаказанным… Никогда.
Март 1917 года. Париж. Вокзал Гаре дю Норд
Возле вагона стоит Терещенко. Он курит и смотрит на часы. На лице сомнения, но вот он кидает сигарету в урну, подхватывает саквояж и идет прочь от вагона.
Терещенко быстрым шагом спускается по лестнице и подходит к стоящему на улице такси.
– Вокзал Аустерлиц. Мы успеваем к ночному на Канн?
Водитель смотрит на часы.
– Успеваем, месье.
Такси отъезжает.
Март 1917 года. Гранд казино «Монако»
Терещенко, улыбаясь, входит в казино.
Тут словно ничего не изменилось – те же мужчины во фраках и дорогих костюмах, женщины в вечерних платьях, услужливые лакеи и сигарный тяжелый дым.
Терещенко идет к столу для рулетки, становится рядом, наблюдая за игрой.
Скачет по колесу шарик. Лопатка крупье забирает со стола фишки, приносит новые. Мишель останавливает официанта и берет с подноса бокал с шампанским.
– Возьми и для меня, – произносит рядом женский голос.
Терещенко поворачивается и видит стоящую рядом Моник.
Она тоже почти не изменилась – все так же хороша, стройна и соблазнительна.
– Ты?
– Не одному тебе нравится играть, – улыбается Моник.
Терещенко передает ей бокал.
– Ты надолго? – спрашивает она.
– На одну ночь…
– В этом есть свое очарование. Те же номера?
Терещенко улыбается в ответ.
– Да.
– Ты не возражаешь, если я буду ставить с тобой?
– Мне сегодня обязательно повезет, – говорит Михаил.
– Не сомневаюсь, – кивает Моник. – Сегодня нам обоим повезет…
– 17 и 23, – Терещенко кидает на стол несколько фишек. – По пять тысяч франков на каждый номер.
Март 1917 года. Сьют отеля “De Paris Monte-Carlo”. Утро
В смятой постели спит Терещенко.
Возле кровати почти пустая бутылка шампанского, два бокала, лента для волос.
Щелкает дверной замок.
Мишель просыпается и оглядывается по сторонам.
Никого.
– Моник, – зовет он, но ответа нет.
Он проходит в ванную. На умывальнике щетка для волос с оставшимися на ней несколькими длинными волосами. На зеркале губной помадой написано: «Увидимся?»
Терещенко улыбается и плещет на лицо водой из крана. В гостиной снимает трубку телефона:
– Да, машину. На вокзал, на дневной парижский. Конечно, я позавтракаю…
Петроград. 29 марта 1917 года. Мариинский дворец. Зал заседаний Временного правительства
Терещенко докладывает о результатах поездки во Францию.
– Мы привлекли сумму в четыре миллиона долларов – и это только за несколько дней. Начата подписка на облигации «Займа Свободы» в самых крупных городах России. Облигации распространяются с помощью деятелей искусства, мы сделали продажу ценных бумаг всероссийской акцией. Планируются концерты, специальные рекламные акции, объяснения условий займа. Так же, по настоянию банков и при моей полной поддержке, из названия займа исключено слово «военный». Война сейчас непопулярна, и мы должны с этим считаться. Всего мы планируем привлечь до 3 миллиардов рублей. Это не покроет все наши расходы на ведение военных действий, но позволит восстановить работу металлургических и военных предприятий, дать работу десяткам тысяч человек, возобновить сбор налогов в пользу государства и оживить банковскую систему, которая на сегодняшний момент находится в тяжелом состоянии. Попрошу также содействия военно-промышленного комитета – Министерство финансов нуждается в широком освещении займа не только в прессе, но и на местах, на заводах, фабриках, рекламные объявления с подробным описанием выгоды от покупки облигаций должны нужны нам везде, где это только можно…