– На фронте, – говорит Дорик, – все проще. Есть враг, и он в тебя стреляет. А ты в него… Еще полгода – и мы додавим швабов. Теперь, когда вы у руля, я в это готов поверить. Наводите порядок в армии, Мишель, а я буду делать самолеты для фронта. «Терещенко-7» – это сила, это совершенно новый принцип! Мы этим летом пустим его в серию! Мы выиграем войну, и такие мелочи, как этот пораженец Ленин, тебя не будут интересовать. Прозит! За нашу победу!
Он тоже отпивает из фляжки.
– Что это? – спрашивает стоящая рядом злая женщина. Это она возмущалась закрытыми дверями Царской комнаты. – Коньяк? Дайте-ка глоточек!
– Да на здоровье! – Дорик протягивает коньяк соседке. – Ура, господа! Ура революции!
Его крик подхватывают. Над площадью несется сначала нестройное, а потом все более громкое «Ура!», «Да здравствует революция!».
Фляга переходит в ее руки, потом в руки к соседу, потом еще к одному – каждый делает глоток, передавая сосуд все дальше и дальше…
16 апреля 1917 года. Перрон Финляндского вокзала
Вдоль платформы стоят солдаты. Всюду флаги, алые арки, разукрашенные золотом, приветственные надписи. В конце платформы – оркестр и люди с цветами, которые дико смотрятся в зимнем революционном антураже.
На въезде в длинную кишку вокзала показывается окутанный дымом паровоз. Люди на перроне оживляются. Оркестр подбирается, медные жерла извергают «Марсельезу». Гул идет по вокзалу, выплескивается на площадь, по которой все так же шарит прожектор.
Поезд останавливается. Из двери вагона первым выходит Ленин. Встречающие кидаются к нему. Появляются другие пассажиры. Вокруг них закипает людской водоворот. Толпа буквально несет Ульянова по перрону. Ревет оркестр, вьются флаги, салютуют солдаты, кричат «ура» и «да здравствует».
Один солдат говорит другому:
– А который из них Ленин?
– Вот тот, патлатый… – отвечает тот, кивая на Зиновьева.
– Не, – поправляет третий, высокий, с красным бантом на обшлаге шинели. – Вот тот! Маленький, в круглой шляпе, с бородкой… Он первый вышел, ему цветы вручали! Вот он – Ленин! А тот волосатый – хуй знает кто…
16 апреля 1917 года. Финляндский вокзал. Царская комната
В дверях появляется Шляпников, один из ленинских соратников, восторженный и возбужденный:
– Позвольте! Дайте дорогу! Дайте ж дорогу, товарищи! – кричит он.
Топорщатся черные кавказские усы и брови Шляпникова, на лице крупной лепки торжество.
Мрачный, с вымученной вежливой улыбкой, Чхеидзе идет навстречу Ульянову.
Тот входит вслед за Шляпниковым, иззябший, с огромным, не по росту, букетом в руках и останавливается перед Чхеидзе, словно натолкнувшись на препятствие.
– Товарищ Ленин! – говорит Чхеидзе тоном ментора. – От имени Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и от всей революции мы приветствуем вас в России…
Ленин стоит перед ним молча, разглядывая щуплого Чхеидзе своим пристальным прищуром. Но когда тот продолжает речь, сразу теряет к нему интерес, принимается разглядывать стены, потолок, свой букет.
– Но мы полагаем, – продолжает Чхеидзе, что главной задачей революционной демократии является сейчас защита нашей революции от всяких на нее посягательств как изнутри, так и извне. Мы полагаем, что для этой цели необходимо не разъединение, а сплочение рядов всей демократии. Мы надеемся, что вы вместе с нами будете следовать этим целям…
Ленин отворачивается от делегации Исполнительного комитета, выходит из Царской комнаты в зал, проходит через заполненный людьми коридор и начинает говорить.
– Дорогие товарищи солдаты, матросы и рабочие!
Голос у него дребезжащий, картавый, но, как ни странно, гудящий зал начинает умолкать при звуках ленинской речи.
– Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую русскую революцию!
– Ура-а-а-а! – орет зал тысячью глоток.
– Приветствовать вас, как передовой отряд всемирной пролетарской армии!
– Ура-а-а-а-а!
16 апреля 1917 года. Площадь перед Финляндским вокзалом
Слышны крики «Ура!» из зала ожидания.
Толпа волнуется.
Кто-то начинает скандировать: «Ле-нин!». И замерзшая, уставшая ждать площадь подхватывает это слово:
– Ле-нин! Ле-нин! Ле-нин!
В толпе, зажатые телами сограждан, стоят Дорик и Михаил Терещенко. Дорик весел, происходящее его восхищает и забавляет. Терещенко же, напротив, раздражен и мрачен.
– Он там говорит им речь! – верещит злая дама. – А мы здесь его ждем! Ле-нин! Ле-нин!
Стоящий на площади оркестр начинает играть «Марсельезу». Сначала замерзшие музыканты не попадают в тональность, и трубы немилосердно фальшивят. Над головами несется дикая какофония, но постепенно она превращается в мелодию революционного гимна. Но Ленин все еще не выходит на площадь.
16 апреля 1917 года. Зал ожидания Финляндского вокзала
Ленин говорит речь.
– Заря всемирной социалистической революции уже занялась! В Германии все кипит, товарищи! Не нынче-завтра! Каждый день может разразиться крах всего европейского империализма! Русская революция, совершенная вами, положила ему начало и открыла новую эпоху! Да здравствует всемирная социалистическая революция!
– Ура-а-а-а-а-а! – ревет толпа.
Под стеклянной крышей Финляндского вокзала носятся обезумевшие голуби.
– Ура-а-а-а-а-а!
16 апреля 1917 года. Площадь перед Финляндским вокзалом
В дверях появляется сначала Шляпников, расчищающий Ленину путь, а за ним и сам Ленин – маленький, в котелке, с огромный букетом в руках.
– Вот он, – говорит Терещенко Дорику. – Почти не изменился с тех лет.
Ленин проходит мимо них.
Солдаты из оцепления держат коридор от входа к автомобилю, что стоит с заведенным мотором в ожидании пассажиров.
Но возбужденная, перестоявшая толпа возмущенно ревет:
– Ленин! Ленин! Речь!
Ленину помогают взобраться на крышу «паккарда», но авто слишком низкое, и его не видно. Посредине площади заводится угловатый «остин» и начинает продвигаться вперед, раздвигая людей бронированным лбом.
Терещенко видит Ленина, которого подсаживают на броню. Секунда – и Ульянов уже стоит на скользком обмерзшем железе, цепляясь за башню, выпрямляется. Теперь толпа может его лицезреть.
– Товарищи! – кричит Ленин на пределе голосовых связок. – Да здравствует всемирная социалистическая революция!
– Ур-а-а-а-а-а-а-а! – кричат люди, большая часть которых не слышит ни слова, но с охотой подхватывает это громовое «ура».
Дорик и Михаил тоже не слышат речь, до них доносятся обрывки слов:
– Участие в позорной империалистической бойне… ложью и обманом… грабители-капиталисты…
Шарит по площади прожектор, выхватывая головы, блеск штыков, фонарные столбы, на которых гроздьями висят те, кому хочется разглядеть маленького человечка на броневике.
– Давай выбираться, – говорит Михаил Дорику. – Как выглядит чума вживую, ты уже видел…
16 апреля 1917 года. Квартира Терещенко
Дорик и Михаил сидят в столовой. С ними усталая, сонная Марг. На столе почти пустая бутылка коньяка, стаканы, закуски. Дорик нетрезв, не так сильно, чтобы это бросалось в глаза, но его выдает быстрая и не совсем четкая речь, порывистая жестикуляция. Терещенко же трезв, несмотря на выпитое. Видно, что он очень зол.
– Не драматизируй, – говорит Федор Федорович, жуя лимон. – Все не так плохо. Царь отрекся. Великий князь отрекся. Самодержавия больше нет! Россия наконец-то в руках у людей, которые знают, что с ней делать! Ты же знаток истории, братец! Ты же знаешь, что плебс – всегда инструмент в руках людей образованных. Народ на улицах – это ключ от закрытых дверей. Воспользуйтесь им, вскройте двери, опрокиньте врагов, а потом дайте хлеба и зрелищ – и он сам вернется к мирной жизни! Что нужно крестьянину? Он счастлив работать на земле! Дайте ему эту землю, как обещают эсеры! Дайте! Пусть работает! Пусть будет, как в Америке! Не стали же они жить хуже после отмены рабства? Рабочие хотят восьмичасового рабочего дня? Отлично! Предложим им 12 часов и сойдемся на десяти. А потом доплатим за два внеурочных! И на заводах будет тишь да гладь! Солдаты хотят мира? Дадим им мир! Большинство из служивых крестьяне? Так пообещай им землю после победы, и они опрокинут швабов за полгода. Они сами развесят на столбах агитаторов и подарят России блистательную победу. Сами!
– Боюсь, ты не понимаешь всей сложности ситуации, Дорик…
– Я понимаю, что мой любимый кузен сейчас занимает пост министра финансов в первом за всю историю демократическом правительстве страны, – отвечает Федор с пьяным пафосом. – Ты же знаешь, я никогда не любил все эти твои революционные делишки, но готов признать, что был неправ! И я рад переменам! Я! Рад! Переменам!
Он смеется.
– Я думал, что революция – это нечто страшное. Но что я увидел? Я увидел толпы счастливых людей на площадях! Девушек-гимназисток, цепляющих красные банты на солдатские шинели! Оркестры, играющие на улицах гимн французской революции! Обывателей, интеллигенцию, которая выходит на демонстрации и митинги вместе с простонародьем, рабочими, солдатами и матросами! Мы первая страна в Европе, в которой слова «Свобода! Равенство! Братство!» станут реальностью в 20-м веке!
– Тебе надо было приехать на месяц раньше, Дорик, – говорит Марг, поднимаясь из кресла. – Когда на Невском стреляли из пушек… Вы простите меня, мальчики, но я спать. Просто нет сил…
– Спокойной ночи, сестрица, – Дорик целует ее в подставленную щеку. – Передавай привет маленькой Мими.
– Спокойной ночи, – Терещенко целует жену. – Я уйду рано утром, завтракайте без меня.
– Хорошо. Я попрошу Любашу, чтобы она оставила тебе завтрак на кухне. Доброй ночи.
– А ведь она права, – обращается к Дорику Михаил, сразу после того, как за Маргарит закрывается дверь. – Тебе стоило приехать раньше. Когда вешали и забивали насмерть жандармов в Петрограде, резали офицеров в Кронштадте и Гельсингфорсе. Поговорить с Сашей Гучковым. Он бы тебе рассказал, как разагитированные немецкими шпионами матросики убивали офицеров кувалдами, расстреливали, поднимали на штыки. А потом избрали себе судовой комитет из отборных мерзавцев и крикунов… Революция, дорогой кузен, это не только гимназистки, повязывающие красные ленточки на шинели солдатам. Это еще и солдаты, насилующие этих самых девочек в подворотнях…