– И от кого я это слышу? – поднимает брови Дорик. – От человека, который давал разного рода проходимцам деньги на революцию? От масона, который вместе со своими братьями готовил свержение самодержавия? Он убежденного либерала, который доказывал мне необходимость перемен в России? Вы бы определились, господин министр! Вы за революцию или против? Революции без насилия не бывает. Неужели ты этого не знал? Кровь уже пролилась, Миша, ее никуда не деть. Теперь от вас зависит, какие будут всходы. Вы хотели власти – вы ее получили! Тебе не кажется, что сейчас не время проливать слезы о жертвах революции? Хотя бы для того, чтобы их не стало больше…
Терещенко закуривает и подходит к окну.
За стеклами вьюжная петроградская ночь. Сугробы вдоль набережной, тусклые фонари. Ветер дует с Финского залива, пронзительный и сильный. Идущий по улице патруль буквально ложится навстречу порывам, чтобы остаться на ногах.
Дорик подходит и становится рядом. Он тоже курит.
– Что? Страшно, кузен? – спрашивает он, чуть погодя. – Страшно, что новые ветры сдуют вас к ядреной фене, как говорит мой лучший литейщик Фима?
– Страшно, Федя… – отвечает Терещенко. – Тебе ведь только кажется, что власть у нас. Нету у нас этой власти, мы только вид делаем, что правим… Мы сидим на кипящем котле с закрытой наглухо крышкой и надеемся, что он не рванет. Сегодня Россия – это бомба. А человек, которого ты видел на броневике – запал.
– Этот коротышка? – улыбается Дорик.
– Наполеон тоже был невысок.
– На этом их сходство и заканчивается.
– Отнюдь. Наполеон стрелял в роялистов картечью и стал новым императором. Он использовал революцию и подавление мятежа, чтобы занять французский трон. У Ленина та же цель, но несколько другие средства. Его задача – не подавить бунт, а раздуть костер. Чтобы захватить власть, ему необходим хаос, безвластье и сословная ненависть. Он готов сотрудничать с кем угодно. Немцам же нужно закрыть русский фронт – они больше не могут сражаться на две стороны. Если в России начнется гражданская война и революция, то вопрос о боевых операциях против Германии отпадет сам по себе. Такое вот трогательное совпадение интересов германского Генштаба и господина Ульянова.
– И что ты собираешься делать?
– Прежде всего – отрубить гидре голову.
– Убить Ленина?
Терещенко качает головой.
– Нет. Убивать бесполезно – есть кому занять его место. Дискредитировать Ленина и его движение. Германия все еще наш враг. Даже дезертиры ненавидят немцев, так что народ не поддержит тех, кто сотрудничает с противником. Доказать его связь с фон Людендорфом, с немецким Генштабом, показать, что большевистская партия живет на немецкие деньги и способствует развалу России…
– И такие доказательства есть?
– Такие доказательства есть.
– У тебя на руках?
– Пока – нет. Но обязательно будут.
– Хороший план, – говорит Дорик. – А ты не можешь сначала арестовать его? И расстрелять? А уже потом доказывать?
– Не могу. Все должно быть по закону.
– Тогда в твоем плане есть слабое место.
– Какое? – спрашивает Терещенко.
– У Ленина есть все шансы успеть быстрее…
– Ты неоригинален, – говорит Михаил, прикуривая новую папиросу. – Вы все говорите одно и то же, но забываете, что как только мы станем делать так, как они, то сами станем такими же…
– Так-то оно так, – ухмыляется Дорик. – Но в этой ситуации будет прав тот, кто успеет первым. Остальное, Миша, учитывать будет некому.
Терещенко качает головой.
Монако. 31 марта 1956 года. Набережная
Вдоль моря идут Терещенко и Никифоров.
Терещенко слегка раскраснелся, но походка по-прежнему тверда.
– Вы же знаете, – улыбается Никифоров, – что Владимир Ильич никогда не брал денег у Парвуса. Это давно доказанный факт, тому есть множество свидетельств, в том числе и самого товарища Ленина, его соратников.
– И пломбированного вагона не было? – спрашивает прищурившись Терещенко.
– Вагон был, – соглашается Никифоров. – С деньгами на дорогу помог Радек, помогли шведские товарищи…
– Как я понимаю, это не первый спорный момент в нашей беседе, Сергей Александрович. Так?
– Так.
– Как ни странно, в эмиграции у большевиков с деньгами было не очень. Пожертвований явно не хватало. Зарабатывали статьями, зарабатывали, продавая партийную газету. Вы, надеюсь, в курсе, какие бои вели ваши легендарные отцы-основатели вокруг газеты «Искра»?
– В общих чертах…
– Очень тяжело жить в чужой стране много лет, не имея дохода. Рассказывают, что Надежда Константиновна штопала Владимиру Ильичу пиджак и брюки…
– Скромность украшает…
– Украшает хороший английский костюм, Сергей Александрович. Заколка с бриллиантом на галстуке. Легкое шерстяное пальто от Баленсиаги. А выдавать вынужденную нищету за скромность… Это, пожалуй, чересчур…
– Эк вы всех изобличили, месье Терещенко! Иосиф Виссарионович, например, всю жизнь проходил во френче…
– Управляя судьбами ста пятидесяти миллионов человек единолично, можно позволить себе и один-единственный френч. Мы же не господина Джугашвили сейчас обсуждаем. С ним лично я не был знаком, в 17-м году о нем ничего не было слышно. Вокруг Ленина звучали совсем другие имена, куда более известные в революционных кругах – его соратники по партии, по подпольной работе, по эмиграции… Сталина среди них не было, поверьте. На тот момент я стал самым большим специалистом по большевикам, я знал всю финансовую подноготную Ленина, источники денежных поступлений, банки, откуда они поступали, людей, руководивших подставными фирмами, хозяев фирм настоящих… В то время господин Ульянов ничем, кроме своей фракции, не управлял. И вовсе не был так скромен в желаниях, как теперь рассказывает ваша пропаганда. Возможности были скромные, а это, знаете ли, совсем иной коленкор!
– Ну хорошо… Опустим этот момент.
– Как хотите, непринципиально… Я утверждаю, что живущие в бедности и забвении большевики почти одномоментно превратились в одну из самых состоятельных партий в России. И случилось это аккурат в момент приезда господина Ульянова в Россию. Знаете, Сергей Александрович, любому аудитору такой факт показался бы странным. Любому! Даже не очень умному и не очень опытному. Вчерашний нищий, не имевший средств не то что на покупку полусотни железнодорожных билетов, а даже нового пиджака и пары ботинок, свободно распоряжается миллионной партийной кассой. Ведет агитацию, выпускает газеты и многие тысячи листовок еженедельно, вооружает боевиков, привлекает на свою сторону профессиональных революционеров. Революционеры – люди идейные, но без денег нет революции. Богатая партия с агрессивным лидером привлекательна для авантюристов любого рода, они на избыток средств летят, как мухи на известный материал…
Никифоров смеется.
– Михаил Иванович! Пожалейте мою нейтральность, ради Бога! Я готов обсудить факты, но давайте вы воздержитесь от оскорбительных суждений… Я все-таки советский человек и коммунист…
– Ну, если вы считаете мои суждения оскорбительными – замолкаю. Только факты?
Никифоров кивает.
– Только факты, Михаил Иванович. Я не смогу их напечатать в СССР, эту часть разговора придется опустить… Но… Считайте, что вы меня вербуете. Я готов слушать…
– Договорились. Весной 17-го года я считал удачей несколько часов сна за двое, а то и трое суток.
Терещенко шагает размашисто, жестикулирует.
– Мы работали как проклятые: шла война, и на нее уходила большая часть привлеченных мною денег и жизненных сил. Военным министром тогда стал мой друг Гучков, человек амбициозный, умный и талантливый. Да еще к тому же начисто лишенный страха принятия решений. Но авторитарность сыграла дурную роль в его карьере – он совершенно не выносил, когда ему противоречили, и ненавидел назойливо дающих советы… Первое, что сделал Ленин, вернувшись в Петроград – выступил против продолжения войны. Этого было достаточно, чтобы привести Александра Ивановича в ярость.
Апрель 1917 года. Мариинский дворец. Кабинет Терещенко
– И мы ровным счетом ничего не можем сделать!
Гучков теребит пальцами воротничок рубашки и поводит массивной шеей. Лицо его налито багровым, пульсируют жилы на висках. А еще у него едва заметно подергивается щека. Видно, что Александр Иванович устал и едва сдерживает приступ ярости.
Он стремительно пересекает кабинет и садится в кресло.
– Ничего! – чеканит он, кромсая воздух ладонью.
– Я пока не могу обнадежить тебя, Саша, – говорит Терещенко. – Следствие идет, но медленно. Документы за рубежом, добыть бумаги сложно, но их добудут обязательно.
– А что здесь?
– Здесь работает армейская контрразведка – Алексеев и Деникин докладывают мне напрямую.
– Это при том, что я военный министр? – возмущенно пыхтит Гучков. – Они докладывают тебе?
– Таковы договоренности, – терпеливо поясняет Терещенко. – Ну, что ты переживаешь? Ты увидишь доказательства, как только я их соберу.
– Пока ты их неторопливо собираешь, эти мерзавцы свободно выступают в Петрограде! Бегают по казармам, словно тараканы по сортиру, мутят народ в окопах! Мы никогда не выиграем войну, если не остановим агитаторов!
– Имей совесть, Александр Иванович! Мои люди сейчас рыщут в банках Норвегии, Швеции и Франции. Мы нашли агентов в Германии, армейская разведка собирает для нас информацию о связях Ленина и Людендорфа! Это я-то не тороплюсь? Я тороплюсь! Я буквально выше себя прыгаю! Но я финансист, а не жандарм.
Гучков сдувается.
Наливает из графина на столе воды в стакан и залпом выпивает.
– Везде все плохо… – говорит он с грустью. – В армии – плохо, в тылу – плохо, в правительстве – плохо. Будь прокляты идиоты и их приказ № 1! Ты прости меня, Михаил Иванович, за грубость, но с этого момента у нас не войска, а бардак с блядями. Нас просто разложили изнутри, отъебли, как обозную девку! Кому нужна часть, не подчиняющаяся старшему офицеру? Какие выборные комитеты, влияющие на командование? Ну какому дегенерату пришло в голову, что армия демократический институт? Армии без дисциплины не бывает! Что, Керенский не понимал, что делает? Чхеидзе не понимал, что делает? Этот адвокатишка Соколов – бумагомарака, тоже ни черта не понимал? Тогда примите поздравления! Теперь и я ни черта не понимаю! Я – военный министр! Чем мне управлять? Солдатскими комитетами? Нахуй мне солдатские комитеты? Советами из нижних чинов? Нахуй мне советы из нижних чинов! Ни одна армия мира не обсуждает прямые приказы командования, ни один главнокомандующий не станет советоваться с ефрейтором о стратегии или тактике! Мы никогда не выиграем войну, Миша. Можно сколько угодно говорить, что положение на фронте обнадеживающе, но что толку? Мы гнием изнутри, разлагаемся! Не фронт гниет – тыл!