– Откройте, или мы взломаем дверь!
– Погодите!
Терещенко отходит от двери и вполголоса говорит жене:
– Звони в участок! Возьми Мими и няню, закройся в моем кабинете и никому, кроме меня, дверь не открывай.
Маргарит испугана, но не настолько, чтобы впадать в ступор. Пока она бежит в спальню дочери, Терещенко достает из ящика бюро пистолет и возвращается к двери, по дороге гася свет в прихожей, но не успевает приблизится, как гремят выстрелы. Из дверного полотна летит щепа, но массивный замок выдерживает первое попадание.
За спиной Михаила раздается детский плач, звучат торопливые шаги, но он не оборачивается. Пистолет в его руке наведен на дверь, ствол слегка подрагивает, выдавая напряжение.
Снова выстрел. Дверь распахивается. Терещенко ловит на мушку темную фигуру в проеме и стреляет два раза подряд. В ответ щелкают револьверные выстрелы. Терещенко снова палит в проем. Тот, в кого он целил, наконец-то оседает. Пули, выпущенные в Михаила, выбивают куски штукатурки из стен. Прихожая заполнена пороховым дымом. Выстрел, еще и еще…
Вдруг к звукам перестрелки добавляется еще один, более всего похожий на щелканье кнута. За дверями кто-то пронзительно визжит… Терещенко замечает движение в проеме и быстро стреляет в сторону тени три раза подряд. Тень шарахается в сторону. Звонкий щелчок – тень падает. Михаил целится в сторону нападающих и видит, что затвор завис в заднем положении – оружие разряжено.
В подъезде кто-то кричит, матерится. Грохочет выстрел из «трехлинейки», ему отвечает щелканье кнута. Раз, другой… Потом в темноте кто-то жалобно вздыхает и звякает о плитки пола металл – падает винтовка.
– Михаил Иванович! – зовет Терещенко по-французски чей-то голос из подъезда. – Выходите, все кончено.
Не выпуская из рук разряженный пистолет, Михаил медленно движется к выходу.
В дверях лежит умирающий человек. Он еще жив, но в него попали три пули – одна в грудь, другие в горло и в лицо, чуть правее носа. Это тот, кого называли Батей. Умирающий страшно и хрипло дышит. Из горла толчками идет кровь. Второе тело лежит ничком, спиной к двери – это налетчик в матросском бушлате… Терещенко перешагивает через них, пачкая туфли в разлитой крови.
В подъезде тоже висит пороховой туман. Их него выплывает лицо офицера во французской форме. Это старый знакомец Терещенко, сосед с первого этажа, подтянутый и галантный офицер из французского военного представительства, Пьер Дарси.
– Вы целы, Михаил Иванович?
– Кажется, да…
– Прекрасно! Мадам Маргарит в безопасности?
– Да, – говорит Терещенко сдавленно.
Третьему покойнику – тому, кто при жизни носил кавалеристскую шинель, пулей снесло полчерепа, и на плитки пола вытекает серо-розовая жижа мозга.
Михаил Иванович торопливо отходит в сторону и его тошнит.
– Вы в первый раз, что ли? – догадывается француз. – Месье министр! Скажу вам, попасть в голову из вашего пугача да в темноте – весьма неплохо для начала!
Терещенко еще раз выворачивает наизнанку.
– Курить будете? – интересуется француз. – Отвлекитесь, быстрее пройдет.
Михаил Иванович отрицательно мотает головой.
– Зря! – офицер закуривает. – Один ушел… Его внизу пролетка ждала. Жаль. Маленький, шустрый, золотой зуб во рту. Но – везучий… Medre! Я два раза в него стрелял, только ранил… Да закурите вы наконец, Мишель, легче будет! На войне как на войне: не вы к ним пришли – они к вам.
– Прости меня, Господи… – шепчет Терещенко, вытирая испачканный рот, но француз его слышит:
– Бога здесь нет, Михаил Иванович, не переживайте. Он не любит, когда рядом стреляют…
Глава шестаяОхота на Ленина
30 апреля 1917 года. Петроград. Посольство Франции в России
Морис Палеолог встречает зашедшего с улицы Терещенко. Тот в плаще, по которому все еще стекают капли дождя.
– Месье Палеолог!
– Здравствуйте, месье Терещенко! Благодарю, что откликнулись на мое предложение отобедать…
Слуга принимает у Терещенко плащ.
Он и Палеолог жмут друг другу руки.
– Мне доложили, что у вас в доме недавно была стрельба? – спрашивает посол.
– Да, к несчастью…
– К несчастью было бы, окажись вы ранены или убиты… А все остальное – к счастью. Надеюсь, ваши близкие не пострадали?
– Дочь испугалась, но все уже позади… Мне очень помог Пьер Дарси. Скажу прямо – он спас и меня, и семью. Не приди он на помощь, и я бы сегодня не смог отобедать с вами, – невесело шутит Терещенко.
– Это как раз тот редкий случай, – шутит посол в ответ, – когда навыки бретера и безрассудство сыграли положительную роль. Он бретер, бонвиван и выпивоха, но отважный малый, этот Дарси.
– Я обязан ему жизнью.
– Франция и французы всегда были верными союзниками России.
– Ну, я бы не стал так обобщать, – на этот раз Терещенко улыбается искренне.
– Вы, наверное, удивлены, – говорит Палеолог, пока они поднимаются по лестнице, – что я пригласил сегодня только вас одного?
– Не так чтобы очень, месье посол…
– Я уже не посол, господин министр. Я простой гражданин, хоть и на государственной службе. Во всяком случае, нового назначения пока не получил.
– Не думаю, что вы останетесь в стороне от дел, месье Палеолог.
– Скорее всего, вы правы, и надеюсь, что это произойдет быстро. Терпеть не могу безделье, а особенно вынужденное! Я планировал уехать к середине мая, но обстоятельства сложились так, что я отправлюсь на родину буквально через несколько дней, и до отъезда мне нужно сказать вам несколько слов наедине. Причина на то у меня есть, и я вам ее разъясню… Прошу вас!
В столовой посольской квартиры Палеолога уже накрыт стол.
Пока слуги подают, мужчины сохраняют молчание. Судя по всему, так здесь принято, потому что, исполнив обязанности, прислуживающие исчезают.
– Итак, – говорит Палеолог, – постараюсь быть краток. Вы лично симпатичны мне, месье Терещенко, я внимательно следил за вашей деятельностью на посту министра финансов. Мне нравился ваш профессионализм, я уверен в том, что мысль о приглашении вас в состав правительства была несомненной удачей господ Гучкова и Милюкова…
– Благодарю вас, месье Палеолог! Крайне лестно слышать столь высокое мнение о моей скромной персоне…
– Боюсь, что это будет последняя приятная вещь, сказанная мною сегодня, месье Терещенко. Я никогда бы не затеял этот разговор, оставайся я на своем посту. Но вместо меня здесь теперь будет месье Тома, а месье Тома, увы, социалист и очарован формой вашей революции, однако он не замечает ее внутренней сути. Ему нравятся красные флаги, «Марсельеза», Совет и обещания, поэтому он оптимист. А Рибо любит оптимистов. Ваш покорный слуга писал правительству правду, а тех, кто пишет правду, не любят.
Палеолог замолкает, намазывая на гренок паштет. Он не глядит на Терещенко, хотя тот смотрит на бывшего посла с изумлением.
Наконец Палеолог заканчивает с гренком, поднимает глаза на Михаила Ивановича и говорит спокойно:
– Вы проиграли, месье Терещенко. Буквально через несколько месяцев ваше правительство прекратит свое существование, а вслед за ним исчезнет и ваша республика. Она обречена на распад, просто вы еще этого не осознали. Сейчас вам надо опасаться не внешнего врага, а невероятно сильного сепаратистского движения внутри страны, с которым вы не сумеете справиться и от которого существует только одно эффективное лекарство – федерализм.
– Простите? – выдавливает из себя Терещенко.
– Охотно прощу, – улыбка у бывшего посла получается кривоватой. – Но сначала позвольте мне закончить. Поверьте, я не получаю никакого удовольствия вещая, тем более что никто не любит гонцов, приносящих плохие вести. Проблема вашего правительства в том, что все вы – образованные люди, патриоты и государственники, но, увы, никто из вас не обладает ни политическим кругозором, ни бесстрашием, ни смелостью, которых требует сегодняшнее ужасное положение. Обстоятельства все время сильнее вас. Сначала я думал, что надеждой России станет Петроградский Совет, а лидерами – Чхеидзе, Церетели, Зиновьев и Аксельрод, но Совет оказался еще хуже вашего беспорядка – деспотизм крайних партий, засилье анархистов и утопистов. Это тирания, а не демократия. Вы искренне хотели провести реформы, и я верю в чистоту ваших намерений, но, когда в гражданской и военной администрации царит анархия, реформы провести невозможно! Вы всерьез полагаете себя революционерами, пытаетесь говорить в их риторике, действовать, как они, но это дорога в никуда. Вы же умный человек, Михаил Иванович, неужели вам до сих пор непонятно, что вы сидите в летящем в пропасть авто? Русская революция может привести лишь к ужасной демагогии черни и солдатни, к разрыву всех национальных связей и полному развалу страны. При необузданности русского характера она вскоре дойдет до крайности и неизбежно погибнет среди опустошения, варварства и хаоса. Как вы полагаете, можно ли предотвратить такой процесс с помощью созыва Учредительного собрания? Или считаете панацеей военный переворот? Позвольте мне высказать сомнения, месье Терещенко, в эффективности таких решений.
Терещенко уже несколько оправился от шока.
– И что предложили бы вы, месье Палеолог?
– Вы ожидаете от меня готового рецепта?
– Хотелось бы… Но это же невозможно?
– Конечно, невозможно! Вы уже на стадии распада, и то, что вы называете торжеством свободы – на самом деле гангрена. Вы заигрались в революцию, Михаил Иванович. Демократия и хаос несовместимы, одно неизбежно убивает другое. Вы, возможно, и собираетесь что-то строить, но вопрос в том, что вам этого сделать не дадут.
– Мне казалось, – говорит Терещенко спокойно, – что вы поддержали нас с первых же минут, месье Морис. Вы, британцы, американцы… Или это все говорилось для того, чтобы мы не вышли из Антанты? Простите меня за прямоту, но мне кажется разговор у нас вовсе не дипломатический…
– Да уж… – кивает Палеолог. – Протоколировать сказанное я бы не стал. Мы были уверены, что выбранный вами путь правилен. Мы признали ваше правительство еще до того, как это стоило делать – исключительно, чтобы поддержать и ободрить. Конечно же, Михаил Иванович, я и не скрываю, что всегда и в любой ситуации отстаиваю интересы Республики. Но случилось так, что наши с вами интересы совпали. Я был бы счастлив видеть, как Россия из сам