одержавной стала конституционной монархией. Я не скрывал своей радости по поводу отречения Николая, полагая, что следующий монарх станет фигурой представительской, символом новой России, которой будут править люди просвещенные… Но я ошибся.
– Мы – не просвещенные люди?
– Вы не правите, месье Терещенко. Вы думаете, что чем-то управляете, а на самом деле плывете по течению. Даже Керенский, на которого мы полагали делать ставку, оказался не той фигурой. Ваш друг Гучков, вы сами… Весьма спорный выбор, как оказалось… Вы много сделали для того, чтобы Россия исполнила свои обязательства перед союзниками, и мы это ценим, но, любезный Михаил Иванович, Россия – это не вы, не Милюков, не Гучков и не Родзянко с князем Львовым. Россия – это Чхеидзе, Ленин, Аксельрод, спешащий через океан Троцкий. Вас ждет кризис – это дело нескольких недель. После кризиса вы начнете искать диктатора, но ваши военные слишком хорошо воспитаны для этой роли. Вам нужен свой Наполеон, но такого нет. У вас, Михаил Иванович, нет, но таковой легко найдется у ваших соправителей из Петросовета. Там и наполеоны есть, и робеспьеры, и мараты с дантонами. Людям, имеющим представление о нравственном императиве, никогда не совладать с теми, для кого само понятие нравственности – пустое место. И вы получите диктатуру, да такую, какой свет еще не видывал. Самые страшные диктатуры, месье министр, это те, что приходят на смену демократии. И чем беззубей демократия, тем ужасней диктатура, что идет за ней.
– И что вы предлагаете, месье Палеолог?
Палеолог некоторое время молчит, орудуя в тарелке ножом и вилкой.
– Забудьте о законе, – произносит он через некоторое время и поднимает взгляд на Терещенко. – Забудьте о гуманности и демократии. К ним можно будет вернуться после победы, если возникнет такая необходимость. Учитесь прагматизму и чеканности формулировок у Савинкова – революция не делается в белых перчатках. Кровь – это всегда кровь, как там ее не размазывай, как ручек не отмывай. Мало вы ее прольете, много ли… Все равно испачкаетесь. Так пролейте ее столько, сколько надо для того, чтобы победить!
– Утопить революцию в крови? – переспрашивает Терещенко. – Боже правый, месье Палеолог! От вас ли – просвещенного европейца, я слышу такой рецепт?
– Воля ваша, – говорит бывший посол серьезно. – Хотите, чтобы революция вас сожрала? Оставайтесь прежними – она проглотит вас, не подавившись. И пойдет дальше… А это значит, что кровавая баня в России продлится много-много лет… Решитесь, наконец, на действия! Используйте армию. Снимите несколько частей с фронта, у вас есть такая возможность. Отправьте на фронт части из Петрограда – им нельзя доверять. Расстреляйте зачинщиков беспорядков, вы же знаете их по именам. Разгоните Петросовет или, что еще лучше, обезглавьте его… в прямом смысле слова, и после расставьте решительных и преданных вам людей на ключевые посты. Возьмите под контроль банковскую систему, железные дороги и флот. Помните, что у вас в Кронштадте тысячи разагитированных матросов – не дайте использовать их против себя. Допустите молодых офицеров к командованию в армии, дайте им широкие полномочия и карт-бланш на применение силы. Москва, Петроград, Киев, Одесса, Севастополь… Наведите порядок в этих городах, и вы возьмете страну под контроль… Только делайте это быстро. Потому что очень скоро брать под контроль будет нечего. Не упустите момент, месье Терещенко.
– Благодарю вас.
– Не за что. Я сказал очевидные вещи. Не думаю, что вы сами не понимаете всей серьезности ситуации. Должен вам сообщить следующее: я посоветовал своему правительству прекратить кредитовать вашу страну и высказал сомнения в том, что вы будете поддерживать союзников в войне. Это тот случай, Михаил Иванович, когда мне очень бы хотелось ошибиться в прогнозе. Сомневаюсь, что мое мнение будет учтено…
Бывший посол невесело улыбается.
– …так как сейчас отсюда полетят депеши совсем другого содержания.
– Мы постараемся справиться без кровопролития. Мы не царский режим, чтобы стрелять в собственный народ. Я согласен, что к зачинщикам придется применить силу, но сделать это надо по закону и безо всякой жестокости…
– Вы, господин Терещенко, очень храбрый человек. Или не до конца представляете себе последствия действий правительства. Ну, что ж… Вам решать. Вот, кстати…
Палеолог кладет на скатерть достаточно увесистый пакет, обвернутый в почтовую коричневую бумагу.
– Это вам. С приветом и наилучшими пожеланиями от нашего общего друга. Он просил передать на словах, что очень надеется на успех вашего предприятия.
– Вы увидите его по приезде?
– Думаю, да.
– Передайте, пожалуйста, что я его должник.
4 мая 1917 года. Станция Белоостров, граница с Финляндией
На деревянном настиле перрона стоят люди.
Это не толпа – делегация. Встречающие переговариваются между собой, стоят группами. Чуть поодаль – духовой оркестр. Уже тепло, на деревьях свежая зелень.
Появляется поезд – черный паровоз, зеленые вагоны, белые клубы пара.
Оркестр играет набившую оскомину «Марсельезу».
Паровоз останавливается, двери вагонов открываются, выпуская проводников.
Встречающая делегация идет к одному из вагонов.
По лесенке спускается невысокий человек с черными колючими глазами и пышной шевелюрой – Лев Троцкий. За ним по ступеням сходит женщина в шляпке по американской моде, с приятным, мягких очертаний, лицом, и двое мальчиков – чернявых, испуганных.
К Троцкому шагает мужчина в пенсне, лобастый, с крупными чертами – это Урицкий.
Они обнимаются.
– Здравствуй, Лев Давидович, – говорит мужчина в пенсне. – Здравствуй, дорогой! Заждались мы тебя!
– Здравствуй, Моисей Соломонович!
Мужчина в пенсне поворачивается к встречающим.
– Дорогие товарищи! Для тех, кто не знаком с легендой первой русской революции, представляю – Лев Давидович Троцкий!
Играет оркестр. Люди один за одним подходят пожать руку приезжему.
Несколько встречающих подхватывают чемоданы, помогают пройти женщине с детьми. Все садятся в машины. Автомобилей много, дорога перед маленьким вокзалом буквально заставлена ими.
Троцкий с Урицким садятся в один автомобиль, семья Льва Давидовича в другой.
Кавалькада трогается в сторону Петрограда.
Троцкий немного растерян, хотя чувствуется, что рад окончанию своего путешествия. Он то и дело глядит в окно. Несмотря на то, что уже начало мая, в некоторых местах, там где дорога насыпана по болотистым низменностям, пейзаж достаточно безрадостен.
– Ты не представляешь, как я рад, что ты приехал, – говорит Урицкий.
– Ты не представляешь, как я рад, что приехал, – отвечает Троцкий. – Честно говоря, когда нас сняли с парохода в Галифаксе, я подумал, что ближайшие лет пять мне Россию не увидеть. Я и забыл, какая она…
– Вспомнишь, – улыбается Урицкий. – Это быстро. Квартиру тебе сняли. Нашли охрану – Владимир Ильич распорядился. Там у нас один молодой человек едва не плакал: «Хочу работать у товарища Троцкого!»
– Грамотный?
– Бывший студент по фамилии Поклонский.
– Хорошо… Скажи мне, Моисей, только честно… Кто добился моего освобождения?
Урицкий пожимает плечами.
– Ты хочешь спросить, имел ли к этому отношение Гельфанд?
– Да. И это для меня важно.
– Парвус этим вопросом не занимался. – говорит Урицкий, закуривая папиросу.
Троцкий с явным облегчением откидывается на сиденье.
– Тогда кто? – спрашивает он. – Почему Милюков, который во все стороны рассылает письма с просьбами не подпускать революционеров к границам России, лично подписывает прошение о моем освобождении?
– Ты преувеличиваешь влияние Гельфанда. Он нынче не в чести.
– Он всегда не в чести, – говорит Троцкий. – Но всегда при деле. Приезд сюда Ульянова с Зиновьевым кто устроил?
– Гримм, – быстро отвечает Урицкий. – И Платтен.
– Ведь врешь, как сивый мерин… Ладно, Моисей, давай не портить встречу. Не можешь сказать правду – не говори. Но лгать не надо.
В голосе Троцкого звучит обида.
– Зря обижаешься, – качает головой Урицкий. – Что смогу, я тебе сам расскажу. Остальное сам узнаешь.
– Что? Все сложно? – спрашивает Троцкий.
– Ты даже не представляешь как, Лева… Интриги при мадридском дворе – ничто в сравнении с тем, что сейчас творится. Ты прости, но с дороги отдохнешь потом – тебя ждут в Петросовете.
– С корабля – на бал, – шутит Лев Давидович. – Для многих я буду неприятным сюрпризом.
– И не сомневайся. Но есть и те, кто тебе очень рады. России нужны новые вожди. Те, кто сейчас правят – люди временные.
– Ты серьезно так думаешь?
– Я это знаю, – улыбается Урицкий одобряюще. – Время для политесов давно прошло, а они этого так и не поняли. Наступает время людей действия. И я, Лева, очень рад, что ты приехал…
31 марта 1956 года. Монако. Ресторан
Терещенко и Никифоров сидят за столом на веранде. Солнечно. Ветерок треплет белую скатерть на столе. У воды дети играют с собакой. Идиллия.
На столе стоят закуски, еще одна бутылка с шампанским, вазочка с черной икрой во льду. Между тарелками стоит портативный магнитофон, вращаются бобины с пленкой.
– И кто же в действительности помог Бронштейну приехать в Россию? – спрашивает Никифоров.
Перед ним бокал с вином, но он едва прикасается губами к краю.
– Будете удивлены, – говорит Терещенко. – Троцкого отпустили по требованию Временного правительства.
– Вы? Сами? – переспрашивает Никифоров и искренне смеется.
– Все, что мы сделали тогда, – говорит Терещенко серьезно, – мы сделали сами. Мы впустили в Россию Ленина с его бандой, мы помогли приехать домой Троцкому, мы открыли дорогу Мартову… Мы пытались искать компромиссы с теми, с кем нельзя допускать компромиссов по определению.
– То есть Гучков был прав, когда предлагал вам бороться с Владимиром Ильичом без правил?
– Конечно же прав! Но понял я это гораздо позже… Все поняли, что происходит, гораздо позже. Тогда, когда уже ничего нельзя было исправить. И уход Александра Ивановича был совершенно обоснован. Он действительно не мог управлять ситуацией, угрожавшей России, о чем предупредил в прошении об отставке. Его поступок осуждали многие, особенно Керенский, который с радостью уселся в кресло военного министра. Но, как оказалось, Гучков был первой ласточкой – за ним последовал Милюков…