– Так пусть про землю расскажет! – Петрович в присутствии Троцкого сразу теряет гонор, чувствуется, что невысокий человек в пенсне пользуется у него авторитетом. – Мы ж чего? Мы ж, бля, ничего… Так, сунули в кису пару раз, шоп знал, кто главный…
– Зря, товарищи, зря…
– Лев Давидович, – голос у Чернова дрожит. – Я ничего не сделал…
– Бросьте, Чернов… Народ не ошибается! Народ может чего-то не знать, но революционный нюх у народа не отнимешь!
– Товарищи! – кричит Троцкий, повернувшись к толпе.
Голос у него неожиданно мощный и красивый, хотя и слегка осипший.
– Братья! Солдаты и матросы!
Гудящая людская масса начинает шевелиться, подвигаясь к оратору, который, чтобы стать немного выше, вскакивает на основание колонны.
– Кто меня не знает: я – Троцкий! Лев Троцкий! Кронштадские знают меня хорошо! Да?
– Да! Да! – несется над головами.
– И с остальными мы знакомы, виделись в Манеже, правда, не на цирковой программе… У нас с вами свой цирк, товарищи, и мы хорошо знаем, кто в нем клоуны! Керенский и его свита!
Раздается смех. Сначала хохочут первые ряды, а потом и вся улица перед дворцом.
– Этот вот человек… – он делает движение рукой, и Петрович сотоварищи быстро ставят Чернова рядом с Львом Давидовичем. – Министр земледелия!
– Долой министров-капиталистов! – кричит кто-то из толпы и над улицей несется, словно эхо: «Долой! Долой! Смерть Керенскому!»
– Не все министры – наши враги! Министр Чернов – это тот, кто выступает за то, чтобы дать вам – каждому из вас! – ЗЕМЛЮ!
– ЗЕМЛЮ! ЗЕМЛЮ! – орет толпа. – ЗЕМЛЮ!
– ЗЕМЛЮ ТЕМ, КТО ПРОЛИВАЛ НА НЕЙ КРОВЬ И ПОТ! – кричит Троцкий. – ЗЕМЛЮ КАЖДОМУ ИЗ ВАС!
– УРААААААА!
Троцкий поднимает руку и взмахивает ей, как дирижер.
И, словно по мановению волшебной палочки, люди умолкают.
– Ну, что? – спрашивает Троцкий негромко, но голос его слышен каждому, потому, что над улицей воцарилась тишина. – Дадим министру слово?
– А-А-А-А-А! Сло-ва! Сло-ва!
Троцкий делает полшага назад, выдвигая вперед Чернова.
Он приобнимает его за плечи и говорит буквально в самое ухо:
– Давайте-ка, Виктор Михайлович… Лаконично, без трепа. Кричите «Народу – землю!», да так, будто вас режут, кричите!
– Народу – землю! – ревет Чернов так, что на шее вздуваются жилы и носом начинает идти кровь. – НАРОДУ – ЗЕМЛЮ!
– ААААААА! – кричит толпа. – НАРОДУ— ЗЕМЛЮ! УРА! УРА – ТРОЦКОМУ! УРА – ЧЕРНОВУ!
– В машину! – подталкивает министра Троцкий. – В машину! И помашите рукой, Виктор Михайлович, не стесняйтесь приветствовать наш самый лучший в мире народ.
– АААА!
Чернов вместе с Львом Давидовичем стоят в отъезжающем автомобиле, приветствуя народ, причем министр едва держится на ногах.
Авто выезжает с площади, и Чернов обессиленно валится на сиденье.
Троцкий дает ему платок.
– Кровь вытрите, Виктор Михайлович, – приказывает Лев Давидович. – Что ж вы так, народу – да под горячую руку? А если бы меня рядом не случилось? Висеть бы вам на фонаре!
– Я очень благодарен вам, Лев Давидович…
– Не стоит. Мы ж с вами политические противники. Мне вас переспорить надо, а не убить…
Троцкий улыбается.
– А убьют вас без моего участия. Есть кому…
Автомобиль трясет на брусчатке. Из носа у Чернова снова начинает идти кровь, он прикладывает к лицу платок Троцкого.
В одной из боковых улиц становятся видны несколько орудий с конной тягой. За ними – конные казаки.
Лев Давидович замечает пушки и конных. На лице появляется гримаса злости, подергивается щека.
– Вот черт… – говорит он в сердцах и обращается к водителю, молодому парню с лошадиным длинным лицом: – Сейчас начнется! Гони, Полонский!… Быстрее!
Полонский добавляет газу, и авто, взревев двигателем, начинает набирать скорость.
Авто успевает убраться с места действия вовремя.
Конные расчеты выкатываются с Набережной на Шпалерную и едут в сторону Литейного моста. Рядом с пушками скачут артиллеристы. За артиллеристами не меньше двух сотен казаков – плотный строй конных, заполняющих улицу по всей ширине, включая тротуары. Гражданских словно ветром сдувает – не успевшие скрыться в подворотнях испуганно жмутся к стенам домов.
Впереди строя подтянутый офицер – не молодой и не старый, лет сорока с небольшим. Он в полковничьем мундире, под ним красивый вороной конь, и в седле полковник сидит как влитой – хоть картину пиши.
Когда разъезд, идущий в голове колонны, выезжает к мосту, со стороны Литейного по конно-артиллеристам ударяет пулемет. То ли позиция у него выбрана неудачно, то ли стрелок неопытный, но свинец хлещет по мостовой впереди разъезда, а когда пулеметчик корректирует огонь, то пули уходят выше, разбивая окна и угол дома на Шпалерной.
Полковник даже не пригибается – отдает команду своим всадникам, и они мгновенно скрываются из виду, организованно отступив, а наглец полковник не спеша следует за ними, манкируя свистящим свинцовым шквалом, и даже машет ручкой, прощаясь.
За углом полковника ждут два спешившихся офицера.
– Господин полковник?
– Снимайтесь с передков, – приказывает полковник. – У нас прямой приказ от генерала Половцева – очистить город. Предупредительных не давать.
Пушки споро снимают с передков и разворачивают в сторону противника. Расчеты прячутся за щитами.
– Сейчас посмотрю, где они, – сообщает полковник.
Он пускает лошадь шагом, выезжая из укрытия и тут же возвращается назад под градом пуль, который, впрочем, его не задевает.
– Они на мосту, – говорит он капитану-артиллеристу. – «Максим» стволом в решетку выставили, соображения совсем нет… Берите на без двадцати шесть, Юрий Миронович. Не ошибетесь…
– Расчет! – командует капитан.
Пушку выкатывают на открытое пространство. Рычит пулемет, несколько пуль попадают в щит и с визгом уходят в небо, и тут пушка рявкает, окутываясь дымом, а снаряд попадает в решетку ограждения моста.
От взрыва тела скрывавшихся за парапетом летят в разные стороны, словно брошенные ребенком куклы. Пулеметчика и подающего разрывает в куски, искореженный хобот «максима» задирается в небо.
– Отлично стреляете, капитан, – полковник Ребиндер пускает лошадь боком, как на выездке. – Второе орудие, к бою…
Вторая пушка оказывается на позиции за несколько секунд. Клацает замок, закрывая ствол орудия. Сквозь прицел видна толпа, собравшаяся у Таврического.
– Первый – второй – расчет! – командует Ребиндер. – Беглым – пли!
Бах! Бах!
Орудия стреляют почти одновременно.
Снаряды лопаются над толпой и та, оставляя лежащих раненых и убитых, бросается наутек. Некоторые стреляют из ружей в сторону пушек, но это неприцельный огонь.
Казачья сотня покидает переулок, переходя на рысь.
Машина с Троцким и Черновым останавливается в переулке. Тут безлюдно, издалека доносится щелканье винтовочных выстрелов.
– Дальше вы сами, Виктор Михайлович, – говорит Троцкий. – Простите, но у меня есть неотложные дела.
Чернов молча выходит из машины.
– Не высовывайтесь, – советует Лев Давидович. – Вы не слишком везучи…
– Лев Давидович, – Чернов кладет руку на край дверцы и идет рядом, пока авто набирает скорость. – Вы понимаете, что вы делаете? Зачем? Вы – интеллигентный человек! Что у вас общего с этим быдлом?
– Вы так ничего и не поняли, – отвечает Троцкий, не поворачивая головы. – Другого пути просто нет…
Машина уезжает, а Чернов остается стоять на проезжей части.
17 июля 1917 года. Петроград. День
По Лиговке едет грузовик в полным кузовом красногвардейцев. Колышется над штыками красное полотнище с белыми буквами «Первая пуля – Керенскому».
Прохожие жмутся к стенам. То тут, то там проходят группы вооруженных людей.
Слышен шум толпы.
Толпа действительно катится к Таврическому дворцу. Это настоящее людское море из солдат, гражданских и матросов. Многие вооружены. Над толпой лозунги:
«Долой министров-капиталистов», «Долой Керенского!», «Вся власть Советам!», «Долой Временное правительство!».
Толпа, словно приливная волна, заполняет все пространство перед Таврическим дворцом.
Слышны крики: «Пусть выйдут!», «Трусы!», «Народ требует!».
17 июля 1917 года. Петроград. Особняк Кшесинской.
4 часа пополудни
Через огромную толпу, собравшуюся у особняка Кшесинской, где расположен большевистский штаб, пробивается Ленин со спутниками.
Его встречают Зиновьев и Троцкий.
– Что так долго, Владимир Ильич? – спрашивает Зиновьев.
Ленин в бешенстве.
– Мы полчаса искали извозчика на Финляндском! Трудно было организовать встречу? Что за дерьмом вы тут занимаетесь? Что за идиотизм!? Почему выступление начали без моего разрешения!
– Мы с ночи добираемся, – вступает со свей арией обиженный Бонч-Бруевич. – Почему не выслали авто?
– Володя, – говорит Троцкий спокойно, обращаясь к Ульянову. – Какое авто? У нас тут революция, если ты еще не заметил. Никто не знал, когда ты приедешь и приедешь ли вообще. Давай об этом позже, хорошо? Люди ждут твоего выступления… Можно тебя на минутку?
Все уже на втором этаже, перед ними балкон, внизу бурлит толпа, более чем наполовину состоящая из кронштадтских матросов.
Ленин и Троцкий отходят в сторону.
– Что ты от меня хочешь? – спрашивает Ленин резко. – Будешь морали читать? Рассказывать, как и что мне делать?
– Просто посоветую, – отвечает Троцкий. – Тебя не было в Питере, когда заварилась вся эта каша, поэтому удели мне чуток своего времени. Я не претендую на роль вождя! Ты тут главный! Услышал, Володя?
Ленин кивает.
– Доволен?
– Я не доволен тем, что опаздываю на революцию, – ухмыляется Ленин. – Говори, Лев Давидович, я весь во внимании…
– Вот и ладненько, – кивает Троцкий. – Значит, так… Сейчас ты будешь выступать. Без твоих слов они никуда не пойдут, они вообще никуда не хотят идти, кроме как девок щупать и склады грабить, а нам надо, чтобы они пошли бить министров. Постарайся обойтись без прямых призывов к кровопролитию. Упирай на Советы, на их распоряжения, говори о чем хочешь, но только обиняками. Как тебя поймут те, кто на улице – их проблема, как поймут, так и поймут! Наша проблема – не повиснуть в петле, если все это провалится. Что будет с этим стадом – плевать, новое найдем.