Терещенко молчит.
– Но ты все хотел сделать по закону, Михаил Иванович? Так?
– Что ты от меня ждешь, Саша? – взрывается Терещенко. Он не кричит, но в голосе у него дрожь. Чувствуется, что еще секунда – и от сдержанности не останется и пыли. – Чтобы я ушел в отставку, как сделал ты? Я не уйду в отставку! Моих публичных извинений? Мне не в чем извиняться!
– Я хочу, чтобы ты понял, Михаил Иванович – с ангельским терпением объясняет Гучков, – историю делают те, кто не признает правил, или те, кто пишет правила сам. Остальные – пушечное мясо. Я не знаю, что должна сделать с тобой жизнь, чтобы ты проникся… Конечно, тебе не в чем передо мной извиняться. Твой приход радует меня больше любых извинений. Чем могу тебе помочь, товарищ министр?
– Я не могу допустить выхода статьи в утренних газетах.
Гучков качает головой.
– Нереально. Нас не захотят и слушать.
– Нужно попробовать, – твердо говорит Терещенко.
– Ты хочешь подкупить газетчиков?
– Я хочу их убедить. А там где не смогу…
– Ну, я так и понял… Я, как заслуженный пенсионер, хотел выспаться, – ухмыляется Гучков. – Не задалось. Телефон в кабинете, телефонный справочник – в ящике стола. Начинай, я пока сделаю тебе сэндвичи…
17 июля 1917 года. Типография. Ночь
Работают ротационные машины. Тысячи оттисков в минуту. Вот разматывается рулон белой бумаги, вот проходит между валиками, превращаясь в рябую черно-белую ленту. Работает гильотина, превращая ленту в газетные листы. Листы ложатся в пачки. На первой странице фото Ленина и заголовок: «Ульянов – немецкий шпион» и ниже чуть мельче: «На чьи деньги живет партия большевиков?»
Ночь с 17-го на 18 июля 1917 года.
Другая типография
Пачки свежеотпечатанных газет вяжут бечевками и складывают одна возле одной.
На верхней пачке виден заголовок: «Кто вы, genosse Ленин?».
Ночь с 17-го на 18 июля 1917 года.
Еще одна типография
В помещение печатного цеха входит человек и становится рядом с техником, обслуживающим машину.
Машина грохочет, рулон стремительно раскручивается.
– Много отпечатали? – спрашивает пришедший у техника.
Грохот в цеху сильный, приходится буквально кричать на ухо собеседнику.
Техник смотрит на разматывающий рулон и показывает гостю четыре пальца.
– Понял! – кричит тот. – Заканчивай!
– Что?!
– Останавливай машину, номер не пойдет!
Валки замедляют движение. Машина останавливается.
Рабочие в недоумении относят готовые пачки с газетами в сторону.
Ночь с 17-го на 18 июля 1917 года.
Квартира Гучкова. Ночь
Терещенко и Гучков у телефона.
Рядом полная окурков пепельница, стаканы, бутылка с виски, тарелка с недоеденными бутербродами, дольками крупно нарезанного яблока.
Терещенко говорит что-то в микрофон, качает головой. Раструб перехватывает Гучков.
Ночь с 17-го на 18 июля 1917 года. Балтийское море. Ночь.
Палуба парохода
На палубе стоит невысокий плосколицый человек с неровной черной бородой. На плечах у него легкое летнее пальто, совсем не лишнее, несмотря на лето: с Ботнического залива дует холодный пронзительный ветер. Мужчина курит, глядя на разыгравшуюся волну. Пароход небольшой, и его основательно качает.
Мужчина бросает окурок за борт и ловко, по-обезьяньи легко, взбирается на капитанский мостик.
– Погода становится хуже, – говорит он по-шведски капитану.
Капитан кивает головой.
– Будет шторм, херр Фюрстенберг, но небольшой. Ничего страшного. Завтра к двум часам будем в Петербурге…
– Теперь он – Петроград, Хенрик.
– Значит, в Петрограде, херр Фюрстенберг. В два часа пополудни. Не позже.
Ночь с 17-го на 18 июля 1917 года. Петроград
Гучков и Терещенко едут в автомобиле. Терещенко за рулем.
Гучков всматривается в номера домов.
– Здесь налево, – командует он.
Терещенко поворачивает авто в переулок и тормозит перед железными воротами.
Ночь с 17-го на 18 июля 1917 года.
Двор типографии
Терещенко и Гучков заходят в цех.
Работают ротационные машины.
Терещенко берет одну из газет из открытой пачки.
Заголовок на первой странице гласит:
«Ленин – немецкий шпион».
Чуть ниже «Большевистские агенты кайзера организовали беспорядки в Петрограде».
Навстречу им выходит невысокий, интеллигентного вида человек – сравнительно молодой, в круглых железных очках, лысоватый.
– Вы – хозяин типографии?
– Да. Чем обязан столь поздним визитом?
– Вот этим.
Терещенко показывает экземпляр газеты.
– Что-то не так? Цензура? – спрашивает хозяин.
– Мы бы хотели… – начинает Терещенко.
Гучков перебивает его.
– Этот номер не должен завтра попасть в продажу.
– Я всего лишь владелец типографии, я не издаю газеты. Я их печатаю.
– Ваши услуги дороги? – спрашивает Терещенко.
– Для кого как… – пожимает плечами хозяин.
– Я хочу купить у вас тираж.
– Не понял?
– Я хочу купить у вас тираж. Весь. Тысячи рублей хватит?
– Остановись, – говорит Гучков вполголоса. – Сейчас ты случайно купишь типографию!
– Конечно, хватит, – с достоинством отвечает хозяин типографии. Терещенко достает бумажник и отсчитывает тысячу рублей сторублевыми ассигнациями. – Забирать будете прямо сейчас? Могу предложить грузовик в аренду. Недорого.
– Не будем, – отвечает Михаил Иванович. – Вывези напечатанное во двор и сожги. При нас.
Автомобиль Терещенко и Гучкова отъезжает от типографии. В проеме приоткрытых ворот видно, как стоит столбом жаркое пламя.
В пламени корчатся свежеотпечатанные газетные листы. Огонь лижет портрет Ленина, который недобро смотрит с фотографии. Чернеет и сжимается бумага, превращаясь в серую золу.
Авто едет по темным улицам, объезжая заставы. На заставах горят костры, видны силуэты солдат. Терещенко не включает фары, машина скользит в темноте, как призрак.
– Не успеем, – говорит Гучков. – До утра не успеем…
Машина сворачивает на проспект. В домах практически нет света, лишь одинокие окна выделяются белыми квадратами на непроницаемо темных стенах.
Начинает моросить дождь, то и дело срываются порывы ветра.
Вдруг из переулка, едва не протаранив авто Терещенко, вылетает грузовик. В его кузове вооруженные матросы.
– Стоять! – кричит один из них. – Стоять, кровопийцы!
Матрос, судя по всему, пьян. Остальные его товарищи не лучше. По кузову катаются пустые бутылки, много, как минимум пару дюжин – братки явно ограбили винную лавку.
Терещенко едва удерживает машину на дороге – ее заносит от резкого торможения. Грузовик бросается в погоню. Матросы открывают беглый огонь в сторону беглецов.
– А я-то думал, они все в Кронштадт вернулись! Гони! – кричит Гучков и поворачивается лицом против движения. Лицо Александра Ивановича светлеет, на губах появляется улыбка. В руках у Гучкова револьвер.
Пуля из матросской трехлинейки, просвистев между головами Терещенко и Гучкова, пробивает лобовое стекло. Стекло разбегается трещинами.
Терещенко бросает машину из стороны в сторону. Мостовые скользкие, на повороте длинный лимузин несет, и Терещенко едва не врезается в угол дома. Водитель грузовика судорожно крутит руль и, отбив кусок угла дома, продолжает преследование. Трещат винтовочные выстрелы.
– Обожаю кабриолеты! – кричит Гучков и несколько раз стреляет по машине преследователей.
Автомобиль и висящий на его хвосте грузовик с матросами несутся по Набережной.
Вспышки выстрелов видны в темноте.
В реке плещется темная вода.
– Гони к заставе! – дает совет Гучков, вытряхивая из револьвера стреляные гильзы. – Не уйдем.
Словно в ответ на его слова, пули пробивают крыло и вырывают клок обивки из переднего дивана.
Матросы целятся в едущий впереди автомобиль, но, к счастью беглецов, грузовик швыряет, и стрельба получается условно прицельной.
– Что, Миша? – Гучков легко перекрывает рев мотора своим звучным голосом. – Не хочется умирать так?
Он вставляет в барабан патроны ловко, несмотря на тряску и неудобную позу.
– Не бойся! Не наш сегодня день!
Впереди – мост. За мостом виден отблеск костров – застава.
Автомобили, обмениваясь выстрелами, несутся в направлении заставы.
Терещенко ведет машину бесстрашно, но и пьяный водитель грузовика не осознает опасности. Обе машины влетают на мост, Гучков ловит на мушку силуэт кабины и стреляет. Пуля из револьвера Александра Ивановича пробивает ветровое стекло и попадает водителю в лоб, над правой бровью. Он умирает мгновенно, падая головой на руль.
До баррикады у заставы остаются считанные метры. Там суета, видно, как ложится к «максиму» пулеметный расчет, как бегают с винтовками наготове люди в серой форме. Еще секунды – и лимузин протаранит баррикаду. Терещенко бьет по тормозам, лимузин скрежещет колодками, его разворачивает боком. В кузове грузовика торжествующе кричат. Терещенко поднимает глаза на стремительно приближающуюся афишную тумбу – на ней афиша с силуэтом стелящейся в прыжке Анны Павловой. Машина ударяется о тумбу бортом, хрустит сминаемый металл, звенят стеклянные осколки.
А мертвый водитель в кабине грузовика продолжает удерживать руль в одном положении и тот летит на баррикаду и застывший разбитый лимузин, словно выпущенный из пращи булыжник – неуправляемый, но точно нацеленный.
У Гучкова кончились патроны, он опускает свой револьвер, Терещенко с ужасом смотрит на надвигающуюся на них полуторатонную смерть.
И в этот момент начинает строчить «максим», установленный чуть левее баррикады. Шквал пуль ударяет в радиатор, прошивает кабину и мотор, лопаются простреленные шины, что-то пронзительно лязгает… Пули продолжают пробивать машину насквозь, попутно разрывая на части и людей в кузове. Мотор вспыхивает, огонь охватывает кабину. На Терещенко и Гучкова надвигается уже не грузовик, а пылающий болид. Одно из передних колес горящей машины подламывается на оси, и в последний момент, изменив траекторию, грузовик врезается в перила моста, проламывает их, летит в черную невскую воду…