– Лучше кокаину бы нюхнул… – спокойно советует Некрасов. – Зачем ты пьешь? Тебя же не берет.
– Нельзя мне кокаину, – выдыхает Керенский. – Меня разорвет… Я не сплю третий день. Просто не сплю. Без порошка.
– И чего ты боишься?
– Я не боюсь… – говорит Керенский, но Некрасов так смотрит на него, что Керенский понимает – он не верит ни слову.
– Да, я боюсь… – признается Керенский.
– Ты боишься, что у Корнилова не получится?
– Я боюсь, что у него получится… – тихо, почти шепотом отвечает Керенский. – Я боюсь, что у него все получится, и мне… нам всем не будет места в том, что у него получится…
Некрасов встает и наливает себе стакан коньяка.
– Я не могу исключить вероятность такого исхода событий, – говорит он. – Но Корнилов обещал не трогать Временное правительство.
– Он даже обещал созвать Учредительное собрание. Он врет.
– С чего ты взял?
– После того как Савинков уверил меня, что Корнилов будет поддерживать все мои начинания, я отправил в ставку Львова…
– Ну, Владимир Николаевич невеликого ума человек…
– Так там и не нужен был великий ум. Знаешь, какое место, оказывается, выделил мне в своем правительстве Лавр Георгиевич? Министра юстиции! А Савинков будет при нем министром обороны! Целый министр юстиции и целый министр обороны! Он у нас будет Бонапартом, а мы за ним портфель носить! Но и это еще не все. Завойко сказал Львову возле вагона, что я нужен им только как имя для солдат, на первые десять дней. А потом меня уберут…
В двери стучат, и в кабинет входят Савинков и Терещенко.
– Доброй ночи, – здоровается Савинков. – В Малахитовом сейчас как раз обсуждаются мои предложения по наведению порядка в тылу… А вы, товарищи, тут пьянствуете!
– Садитесь, товарищи, – Керенский делает приглашающий жест.
– Доброй ночи, – Терещенко тоже присаживается к столу.
– И налить можно, Александр Федорович? – спрашивает Савинков.
– Ну почему ж не налить перед дорогой?
– А мы куда-то собираемся?
– Вот, почитай…
Керенский передает Савинкову бумаги.
– Это расшифровка моего телетайпного разговора с твоим близким другом, можно сказать, с твоим протеже…
Савинков читает и передает листы Терещенко.
– А где Львов? – Савинков задает вопрос не отрывая глаз от текста.
– Арестован, – отвечает Керенский.
Савинков и Терещенко недоуменно смотрят на Керенского.
– Кем? – спрашивает Терещенко. – За что?
– Пока мною. За участие в попытке контрреволюционного переворота.
Некрасов медленно подносит к губам стакан с коньяком и делает глоток.
– Какой контрреволюционный переворот? – недоумение на лице Савинкова сменяется краской гнева.
– Организованный Корниловым при участии других армейских чинов.
– Ты в себе, Александр Федорович? – говорит Савинков подрагивающим от злости голосом. – Или переработался малость? Я позавчера был в Ставке по твоему поручению. Лавр Георгиевич действует строго в рамках договоренностей…
– Дочитай, – жестко приказывает Керенский.
– Товарищи, – вмешивается Терещенко, – генерал Корнилов совсем не тот человек…
– Я тебя прошу, Михаил Иванович, – Савинков морщится. – Сейчас не время для прекраснодушия.
Он поворачивается к Керенскому.
– Объяснись, Александр Федорович.
– Львов был в Могилеве, имел беседу с Корниловым. Наши приказы в полном объеме не исполняются. Корнилов требует нашего приезда в Ставку сегодня же, якобы для нашей безопасности, и объявления Военного положения в Петрограде не позже 29 августа.
– И что? – переспрашивает Савинков. – Правильно требует…
– Вы, Борис Викторович, министр обороны в правительстве генерала Корнилова, – негромко вставляет замечание Некрасов и снова прихлебывает из стакана. – А Александр Федорович – министр юстиции. Лавр Георгиевич недвусмысленно потребовал передачи всей полноты власти в его руки…
– Он обещал… – говорит Савинков и замолкает.
– Он обещал тебе не трогать Временное правительство и созвать Учредительное собрание в срок, – Керенский только кажется спокойным, внутри у него все бурлит. – Он солгал, Борис Викторович. Завойко вообще дал мне десять дней, пока они не разберутся с солдатами. Так что будем делать, товарищ министр?
– Ничего, – говорит Савинков. – Я ему верю. Он дал мне слово, я дал слово ему. Прояви выдержку, Александр Федорович. Ты все погубишь…
Керенский молчит.
– Саша, – говорит Савинков. – Ты меня услышал?
– Да, – кивает Керенский и украдкой бросает взгляд на Некрасова.
Тот отводит глаза.
10 сентября 1917 года. Бердичев. Штаб армии
У штаба останавливается автомобиль. Из него выходят двое офицеров и двое солдат с винтовками.
Часовой заступает им путь, но один из офицеров разворачивает перед ним приказ.
– Читать умеешь? – спрашивает один из приехавших. – У нас предписание.
Они проходят вовнутрь.
В комнате – штабные офицеры.
– Мне нужен комиссар Иорданский, – говорит приезжий.
– Это я, – отвечает один из присутствующих в комнате.
– Тогда – это вам, – приезжий подает Иорданскому пакет.
– Что, собственно говоря, происходит? – говорит человек в генеральской форме, бородатый и спокойный, с густым низким голосом.
– Простите, Антон Иванович, – говорит Иорданский генералу. – У меня приказ от Временного правительства и комиссара Филоненко. Генерал Деникин! Вы и все ваши офицеры арестованы. Прошу сдать личное оружие.
Генерал встает.
– Однако, какое же дерьмо ваш Керенский, – говорит он брезгливо, отстегивая саблю. – Мстительное мелкое дерьмо. Попомните мое слово, такие, как он, мнят себя диктаторами, а на самом деле они – подножный корм. Травоядные побрезгуют…
– Простите, генерал… – повторят Иорданский.
– Бросьте, – отвечает Деникин. – Вам-то чего прощения просить? Вы в историю войдете как человек, который арестовал генерала Деникина в Бердичеве. Как герой исторического анекдота. Вы сторону выбрали, вам и отвечать…
12 сентября 1917 года. Зимний дворец. Кабинет Керенского
Керенский сидит за столом, работает с бумагами. Бумаг много, очень много. Пальцы Керенского в чернилах, словно у писаря.
Возле дверей кабинета шум. Дверь приоткрывается, слышен голос секретаря:
– Борис Викторович! Нельзя же так!
Что-то тяжело падает, потом входит Савинков.
– Ничего, что я без доклада, Александр Федорович? – спрашивает он.
Глаза у него страшные, полные холодным бешенством.
– Есть у меня к вам несколько вопросов…
Керенский напуган. Он изо всех сил хочет показать, что не теряет хладнокровия, но получается плохо – когда он кладет перо на письменный прибор, видно, что рука дрожит.
– Что-то случилось, Борис Викторович?
– Случилось. Где сейчас генерал Алексеев?
– А почему, собственно, вы спрашиваете у меня?
– Потому, что ты послал его арестовать Корнилова, с которым я, по твоей же просьбе, договаривался о сотрудничестве меньше недели назад. Потому, что ты предал генерала, Главковерха армии, которому я обещал твою поддержку. Потому, что нельзя просить человека о помощи, а потом делать его предателем перед всем миром.
Савинков не кричит, он говорит негромко, но голос его похож на шипение змеи.
– Что ты сделал, Саша? Что ты задумал? Ты что, демократ наш, корону на себя решил примерить?
– Да как вы смеете! – Керенский пытается вскочить, но Савинков за долю секунды оказывается рядом и нависает над военным министром. Борис Викторович не крупен сложением, но от его присутствия Керенский сжимается в точку.
– Как я смею? Сейчас я вам объясню, Александр Федорович! Сейчас я вам объясню, как объяснял предателям и провокаторам! Вы не забыли, кто я, Керенский? Мы не для того свергали тиранию, чтобы усадить в кресло еще одного узурпатора. Что вы задумали? Зачем позвали Корнилова с войсками в Петроград, а потом окрестили его заговорщиком?
– У меня информация…
– Какая информация? О чем? От кого? От Львова? Та чушь, что ты мне показывал?
– Корнилов задумал заговор… Он хотел… Он хотел стать диктатором, Борис! Неужели ты не видишь, что он манипулировал мной и тобой? Он хотел войти в город и арестовать Совет, Временное правительство…
– Ты бредишь, Саша? Лавр Георгиевич – один из порядочнейших людей, которых я знал! Он – человек чести, боевой генерал. Какой заговор? Ты же просил его ввести войска, чтобы не дать большевикам поднять голову, а теперь большевики тебя не волнуют? Что же ты делаешь? Перед лицом опасности ты готов арестовать единственного человека, который может противостоять и внешнему, и внутреннему врагу! Так кто ты после этого, Керенский? Ты посылаешь Алексеева арестовать Корнилова! Ты за моей спиной отдаешь приказ арестовать Маркова и Деникина! И все это ты организовал моими руками! Руками человека, которому Корнилов доверял…
– Я – политик, Борис Викторович! – говорит Керенский подняв глаза на Савинкова. Он внезапно обретает спокойствие. – Политик. Я не мыслю вашими категориями: порядочность – непорядочность. Я сделал то, что посчитал нужным для страны. Корнилов задушил бы ростки демократии. Он – солдафон, крестьянин, как бы не корчил из себя интеллигента. Демократия ему, как быку – красное. Большевиков он бы съел на завтрак, а нас на обед. Вы бы хотели реставрации? Вы бы хотели новой каторги для ваших товарищей по партии? Новых репрессий и ссылок? Или соскучились по эмиграции? А, Борис Викторович? Россия будет следовать идеалам либерализма, сколько б генералов мне не пришлось посадить за решетку! Я сохраню завоевания Февраля! Отпустите меня, Савинков!
В комнату вбегают офицеры охраны, но Керенский останавливает их властным движением руки. Вместе с офицерами в кабинет заходит Терещенко. Он с недоумением смотрит на мизансцену – полулежащего в кресле Керенского и Бориса Викторовича, держащего министра-председателя за грудки.
Савинков с видимой неохотой отпускает Керенского и отходит на полшага. Кулаки его то сжимаются, то разжимаются.