– Ваше прошение об отставке будет подписано немедленно, – говорит Керенский, оправляя френч. – Времена, когда эсеры все решали бомбами и стрельбой, прошли. Вы отстали от жизни, товарищ военного министра.
Он встает, опираясь на край стола, сдвигает на место разбросанные стопки документов.
– Вы, Борис Викторович, можете считать себя свободным с этой минуты.
Савинков идет к выходу, задерживается возле Терещенко.
– Так ты с ним, Миша? – спрашивает он, кивнув головой в сторону Керенского. – Ждешь, когда он тебя использует да выбросит? Говорят, ты генерала Алексеева до вагона проводил? Революционеры, мать бы вашу… Руки не подам!
Керенский спокойно смотрит вслед Савинкову.
– Ну, вот, Михаил Иванович, – говорит Александр Федорович, обращаясь к Терещенко. – Нас все меньше и меньше… А столько еще предстоит сделать для России…
12 сентября 1917 года. Зимний дворец
По коридору идет генерал Крымов – он взволнован и бледен. Лицо одутловатое от бессонницы, глаза красные, но мундир в безупречном порядке, кончики усов подкручены.
Генерал входит в приемную министра-председателя Керенского.
– Мне нужно видеть Александра Федоровича…
Референт встает.
– Простите, Александр Михайлович, вам не назначено. Я вынужден предварительно спросить…
Генерал ждет. На лбу выступила испарина, и он вытирает ее платком. Рука подрагивает.
Референт выходит из кабинета.
– Заходите, Александр Михайлович. Товарищ военный министр вас ждет.
Лицо у Керенского каменное, с застывшей на нем неприязнью.
– Чем обязан, генерал?
– Александр Федорович, – говорит Крымов. – Товарищ военный министр… Я понимаю, что слова мои особого веса иметь не будут. Вы убеждены, что я участвовал в заговоре против вас…
– Против меня? – переспрашивает Керенский, приподнимая бровь. – Вы, генерал, участвовали в заговоре против России. Против Временного правительства. Против будущего нашего Отечества.
– Заговора не было, Александр Федорович. Никто против вас не умышлял. Ни я, ни главковерх Корнилов не имели намерений захватить власть. Это так. Даю слово офицера.
– Ах, вот даже как… – Керенский встает и, повернувшись к Крымову спиной, идет к окну. – Слово офицера… Значит, вы ехали в Петроград с другой целью. Можно ли полюбопытствовать, с какой?
– Лавр Георгиевич поставил передо мной цель защищать Временное правительство и пресечь попытки большевистского переворота любыми средствами.
– А я полагаю, генерал, что вы со своей Донской дивизией шли на столицу с целью усадить на российский трон диктатора…
– Простите – кого?
Керенский оборачивается.
– Диктатора, – повторяет он. – Генерала Корнилова. И только полный развал во вверенных вам частях помешал осуществлению плана. Ваши войска оказались сбродом – вот почему вы не выполнили приказ заговорщиков!
– Это не так!
– Это так! Скажите спасибо за протекцию полковнику Самарину. Вы бы уже сидели в крепости за содеянное! Я обещал ему не подвергать вас аресту, но ваша ложь…
– Александр Федорович! Вы можете ознакомиться с приказом главковерха! В нем только то, что я рассказал. И я… Я дал вам слово офицера!
– Плевать я на него хотел! – кричит Керенский. – Плевать! Я верю не словам, а фактам! Вы – пособник заговорщика! Вы, генерал, очень умны! Я давно слышал, что вы умны! И приказ ваш составлен так, так хитро скомбинирован, что не может служить вам оправданием, а только подтверждением вашего вероломства и хитрости! Все ваше движение было подготовлено заранее! Возможно, вы и эту речь вашу прочувствованную заранее готовили! Репетировали! Я не могу вас арестовать – я дал вам гарантии, но если вы думаете, что сделанное вами останется безнаказанным, то ошибаетесь!
Керенский жмет кнопку электрического звонка.
В кабинет заглядывает референт. Судя по всему, он слышал разговор на повышенных тонах и несколько смущен.
– Пусть Шабловский заходит, – приказывает военный министр.
Входит худощавый невысокий человек с рыбьим лицом, светловолосый.
– Военно-морской прокурор Шабловский Иосиф Сигизмундович назначен мною главой Чрезвычайной комиссии по расследованию заговора генерала Корнилова. Иосиф Сигизмундович, этот господин – генерал Крымов. Фигурант по делу бывшего главковерха.
– Мы знакомы, – говорит Шабловский с легким прибалтийским акцентом. – Доводилось встречаться при более приятных обстоятельствах. Здравствуйте, Александр Михайлович. Я уполномочен сообщить вам, что завтра к часу пополудни вы приглашены в прокуратуру для дачи показаний по делу. Вам все ясно? Надеюсь, повестка не нужна?
– Не нужна, Иосиф Сигизмундович, – говорит Крымов спертым голосом.
– Вот и прекрасно, – отзывается Шабловский. – Я могу идти, товарищ военный министр?
– Идите, – разрешает Керенский. – И вы, генерал, пока свободны. Идите.
Крымов смотрит на Керенского, но тот отворачивается и демонстративно становится спиной к генералу у окна, заложив руки за спину.
– Александр Федорович…
– Нам больше не о чем говорить, – отрезает военный министр. – Все остальное вы расскажете Шабловскому.
Лестница в питерском доме – колодец, окруженный ступенями. По ней медленно, заглядывая через перила, движется генерал Крымов. Дойдя до третьего этажа, звонит в дверь.
Дверь открывает человек в мундире ротмистра.
– Александр Михайлович! Здравствуйте! – искренне радуется он.
– Здравствуйте, Журавский, – здоровается генерал.
– Вы проходите, Александр Михайлович. Чаю хотите? Только что самовар раскочегарили…
– Не откажусь, – говорит генерал. – Спасибо, Николай Фомич.
Лицо у Крымова совершенно мертвое, глаза застывшие – только губы шевелятся.
В комнате генерал садится в кресло.
Ротмистр что-то говорит, но Крымов его не слышит. Он улыбается одной половиной рта и кивает головой.
Когда ротмистр выходит из комнаты, Крымов встает, вынимает из пистолетного кармана небольшой плоский пистолет, перехватывает его стволом к себе, упирает в сердце и стреляет. Раз, второй, третий… Пистолет малокалиберный, легкий, выстрелы звучат щелчками, несерьезно. Генерал с удивлением смотрит, как набухает красным ткань мундира на груди. Пытается встать и валится ничком на вытертый ковер.
Вошедший в комнату ротмистр кидается к генералу, переворачивает его.
Глаза у Крымова открыты, но полностью лишены мысли. Из угла правого выползает огромная слеза.
Глава восьмаяЧто-то готовится, кто-то идет!
14 сентября 1917 года. Петроград. Кладбище. Похороны генерала Крымова
Пасмурно. Промозгло. С неба летит мелкий дождь.
Часть офицеров, присутствующая на церемонии, в дождевиках. Гражданские под зонтами.
Официальных гражданских лиц немного – Терещенко, Савинков, Некрасов и Гучков. Военных гораздо больше и поглядывают на гражданских они безо всякой симпатии.
Священника нет. Возле гроба в почетном карауле офицеры и юнкера.
Последнее слово говорит военный министр Верховцев.
– Господа!…
Гучков с Терещенко стоят рядом.
– Что, Миша? – говорит Гучков тихонько, так, чтобы его слышал только Терещенко. – У господина Керенского кишка оказалась тонка? Не приехал на похороны убиенного им генерала? Сука он последняя… Так можешь и передать.
Савинков слегка поворачивает голову, показывая, что реплику слышал.
– Я передам при случае…
– Буду признателен, – отзывается Гучков. – Если Корнилов до него доберется – висеть Александру Федоровичу на высоком суку…
– Боюсь, что этот прогноз неточный, – отзывается Терещенко. – Генерал Корнилов арестован и препровожден в Петропавловскую крепость.
Генерал Верховцев заканчивает поминальную речь. Начинается прощание.
Люди один за другим проходят мимо гроба.
Когда очередь доходит до Терещенко, он, прощаясь с покойным, аккуратно кладет в гроб свою перчатку из тонкой кожи.
Гроб опускают в могилу с раскисшими краями.
Юнкера палят в воздух, отдавая должное усопшему.
Гучков и Терещенко идут от свежей могилы к выходу по одной из кладбищенских аллей.
– Мне кажется, что ты вляпался, Миша. Мне кажется, что все вы вляпались. Керенский – банальный узурпатор… А вы все – клоуны при нем… Ты, Борис, Некрасов…
– Давай оставим этот разговор на потом!
В голосе Терещенко раздражение.
– Давай, – неожиданно легко соглашается Гучков. – Если оно будет – твое «потом»!
Могильщики, матерясь и оскальзываясь на размокшей от дождя земле, закидывают могилу.
– И не говори, что я тебя не предупреждал, – добавляет Гучков, поворачиваясь к Терещенко спиной.
Стокгольм. Гостиница «Империал». 28 сентября 1917 года
Идет мелкий дождь. К подъезду гостиницы подруливает автомобиль. Из него выходит Терещенко, швейцар в ливрее раскрывает над ним зонт.
Михаил Иванович быстро проходит в вестибюль.
Навстречу ему шагает мужчина средних лет, прекрасно одетый, выправкой похожий на военного.
– Месье Терещенко? Здравствуйте. Позвольте вас проводить… Месье Ротшильд ждет вас в своем номере.
Вслед за секретарем Михаил Иванович шагает в лифт.
Президентский номер отеля «Империал». Тот же день
Терещенко и Ротшильд сидят в глубоких кожаных креслах перед невысоким столиком. На нем коробка с сигарами, бутылка коньяку и бокалы.
Двое лакеев быстро, но без суеты, убирают оставшуюся после обеда посуду. Когда за ними закрывается дверь, Ротшильд говорит:
– Ну а теперь самое время поговорить…
– Я для этого и приехал, друг мой.
– Мишель, – начинает Ротшильд, раскуривая сигару. – В том, что я скажу, не будет ничего личного. Я, как и прежде, испытываю к тебе уважение и симпатию, но говорю не от себя… Скажем, от имени нескольких персон, оказывающих влияние политику в Европе…
– Ты так меня готовишь…
– Да, Мишель. Ты должен быть готов услышать, что мы утратили доверие к России как союзнику. Это прискорбный факт, но доверия больше нет.