– Будет сделано, Владимир Ильич!
– Что еще товарищи?
– Владимир Ильич, – спрашивает Подвойский. – Может, надо напечатать побольше декретов о мире, земле, об организации Советской республики?
Ленин смеется.
– Эк, куда ты хватили, батенька! Сначала надо победить! А потом уже декреты печатать…
Он перестает смеяться и внезапно наклоняется на сидящим Подвойским, буквально касаясь лицом его лица.
– Революция должна победить! Обязательно победить! Любой ценой. Слышите меня? Любой ценой!
19 октября 1917 года. Петроград
Терещенко в автомобиле едет по городу. Вдруг он замечает среди прохожих знакомое лицо. Резко направляет автомобиль к обочине. Охрана (двое молодых юнкеров) хватается за винтовки.
– Спокойнее, товарищи! – говорит Терещенко, выскакивая из машины, и кричит вслед уходящему человеку. – Саша! Саша! Блок!
Прохожий оборачивается.
Это действительно Александр Блок.
Сначала его лицо освещается радостной улыбкой, но потом улыбка гаснет – он в легкой растерянности, явно не знает, как себя повести.
Терещенко его обнимает, берет в охапку:
– Саша! Ты! Чертяка! Как же я рад тебя видеть! Ты в Петрограде? Что ж не заехал, не позвонил…
– Да я недавно… – лепечет Блок.
Он тоже обнял Мишеля, но как-то нерешительно.
– Все собирался… А времени не было!
– Слушай, у меня заседание через два часа, но время есть… Давай заедем куда-нибудь, поговорим. У тебя друг теперь целый министр иностранных дел…
– Да я…
– И слушать ничего не хочу… Едем.
19 октября 1917 года. Петроград. Ресторан
За столиком сидят Блок и Терещенко.
Блок уже слегка навеселе. Ест с аппетитом, разговорился. По бледной коже щек бегут красные пятна.
– Я сейчас из наших только у Мережковских бываю…
– Отшельничаешь? – спрашивает Мишель.
– Да нет… Сейчас такое время. Революция на пороге.
– Она не на пороге, – говорит Терещенко. – Она уже давно в доме. С февраля.
– Не то все это! Не то, Миша! Настоящей революции еще не было. Но она обязательно будет!
– Саша, дорогой! Ну какая еще революция, право?
– Настоящая, – повторяет Блок. – Рабоче-крестьянская, пролетарская…
– Ты это серьезно? Саш, родной, ты-то какое отношение к пролетариату имеешь? Каким краем?
– Причем тут это? – обижается Блок. – Да, я не пролетарского происхождения, но это не значит, что я не могу проникнуться идеей!
– Какой идеей?
– Всеобщего равенства! Братства! Чтобы земля – крестьянам, заводы – рабочим, мир – народам!
– Погоди-ка, – Терещенко откидывается на стуле. – Ты у нас кто? Эсер? Кадет? Дай-ка я угадаю! Мой друг Саша записался в большевики?
– Я никуда не записывался, – злится Блок. – Я никуда не хочу записываться, я поэт, если ты не забыл!
– Я не забыл. А ты?
– И я не забыл! Просто поэт в такое время не может оставаться в стороне от событий! Он должен быть со своим народом!
– И будь! Кто тебе мешает! Ты, наверное, хочешь, чтобы победили немцы?
Блок перестает жевать.
– Ты с ума сошел, Мишель!
– Большевики, дорогой мой поэт, это и есть немцы. У меня и сейчас на руках документы, доказывающие связь Ленина с их Генштабом. Они – это оружие, призванное разрушить Россию.
– Ты врешь! – жестко говорит Блок. – Я лично знаком с Троцким! Он – не немецкий шпион! Он порядочнейший человек! Человек с горячим и большим сердцем!
– Как я помню, – говорит Терещенко, – раньше ты предлагал «всех жидов перевешать», а я тебе говорил обратное. Хоть в одном прогресс есть, ты больше не антисемит.
– А я никогда им и не был! Есть жиды, а есть – евреи, и их не перепутать! Среди большевиков много евреев! Так что это ты, Мишель, антисемит! Что ты хочешь от меня услышать? Заверения в верности? Их не будет! Я тебя люблю по-прежнему, ты мой старый друг, но подумай, чего ты добиваешься? Победы? Любой ценой? А кому принесет пользу эта победа?
– России!
– Вранье! Вранье! Вранье! – Блок стучит кулаком по столу. Прыгают тарелки, опрокидывается рюмка с водкой. – России нужен мир! Да, я ненавижу Англию, люблю Германию и питаю склонность к большевикам! Да, Мишель! Мне нужны были деньги, но когда Гиппиус звала меня в газету Ропщина, я не пошел! Не пошел, потому, что Савинков такой же, как ты! Вы служите английскому империализму, а он должен проиграть! Должен! Наши исконные враги – это англичане! Не немцы, с которыми мы связаны династическими узами, не французы, культура которых – часть нашей культуры! А эти проклятые англичане, убийцы, грабители и милитаристы! Как их только земля носит?!
– Саша! – грустно произносит Терещенко. – Саша… Что ты плетешь?
– Да, Мишель, – говорит Блок. – Многое изменилось. Ты уж извини, но я пью твою водку и должен быть с тобой честным. Зина назвала меня и Борю Бугаева «потерянными детьми», а мы не дети… Мы наконец-то выросли. Мы нынче ходим по ступеням вечности. А в вечности мы все – большевики…
20 октября 1917 года. Петроград. Мариинский дворец
Заседание объединенной комиссии по обороне и иностранным делам Совета Республики.
Выступает военный министр Александр Иванович Верховский – молодой человек лет до тридцати, гладкие волосы зачесаны с аккуратным пробором, на худом скуластом лице очки в тонкой металлической оправе, стриженые усы, скрывающие верхнюю губу.
Его слушают множество людей, среди них и Михаил Терещенко.
– Численность армии на сегодня составляет более 10 миллионов человек. Это огромная армия, товарищи, которую надо кормить, поить и вооружать. У нас нет на это ни денег, ни сил. Причем армия эта большей частью небоеспособна…
Зал гудит недовольно.
– Спокойнее, товарищи, – говорит Верховский, вскидывая острый подбородок. – Я знаю, что правда неприятна, но кто-то должен ее сказать. Анархия и дезертирство нарастают с каждым днем. Это давно уже не армия – это деморализованная большевистской пропагандой толпа, которой невозможно управлять. Это не боевое оружие, а муляж, которым мы пытаемся испугать врага!
Гул становится громче, но Верховский тоже добавляет металла в голос.
– Нам не нужна такая армия, товарищи! Я предлагаю объявить демобилизацию старших возрастов, что сократит численность, но повысит качество вооруженных сил. Одновременно предлагаю создать отдельную группировку, численностью до 150 тысяч человек, для борьбы с дезертирством и погромщиками в тылу и ввести в качестве наказания смертную казнь за эти преступления. Если мы не справимся с разложением в армейских рядах, то погибнет вся страна, как гибнет здоровый организм от воздействия трупного яда…
– И как вы предлагаете победить разложение, товарищ военный министр? – спрашивает один из присутствующих – солидного вида мужчина в летах, с рыжеватой окладистой бородой, в гражданской одежде. – Расстрелами?
– Если надо, то расстрелами, – отвечает Верховский спокойно. – Но не только. Огромную опасность представляет большевистская пропаганда. Она опаснее, чем дизентерия в окопах, и распространяется быстрее дизентерии. Единственная возможность бороться с этими разлагающими и тлетворными влияниями – это вырвать у них почву из-под ног…
Он останавливается, набирает побольше воздуха в грудь и заканчивает фразу:
– …это самим немедленно возбудить вопрос о заключении мира!
Раздаются возмущенные возгласы. Некоторые из членов комиссии вскакивают с мест. Звучат оскорбительные выкрики: «Трус! Предатель! Большевистский шпион! Немецкий агент!».
Верховский слушает крики спокойно, обводя зал взглядом своих близоруких глаз.
– Товарищи! – голос его перекрывает шум в зале заседаний. – Мир – это то, что может спасти Россию от надвигающейся катастрофы! Весть о скором мире не замедлит внести в армию оздоравливающе начало, что даст возможность, опираясь на более-менее уцелевшие части, силой подавить анархию на фронте и в тылу! А так как само заключение мира потребует значительного времени на переговоры, то у нас есть шанс использовать это время для восстановления боевой мощи армии! Сильная армия поможет нам выторговать выгодный мир! У нас нет сил противостоять внутреннему и внешнему врагу одновременно! Продолжая войну, мы потерпим поражение и потеряем страну!
– Вы понимаете, что поддерживаете большевиков? – кричат ему с места. – Понимаете, что льете воду на мельницу Ленина и Троцкого?
– Я понимаю, – отвечает Верховский, – что у нас нет другого выхода…
– Это ваше Временное правительство довело страну до банкротства! Это ваши министры проиграли войну!
– Товарищи, – говорит Терещенко повышенным тоном. – Мы получили власть в феврале и сделали все возможное для победы России, для исполнения Россией ее обязательств перед союзниками! Вы хоть отдаете отчет, в каком состоянии досталась нам страна? Вы можете представить себе, с задачей какой сложности столкнулось наше правительство? Какой страшный кризис мы преодолели?!
– Михаил Иванович, – мужчина с бородой встает со своего кресла. – Я не военный и мало что смыслю в армейских делах, но даже мне понятно, что июльское наступление, разрекламированное вашим Керенским, оказалось глупейшей авантюрой. Ревель взят немцами, наши потери огромны, положение на фронтах, как сообщил нам товарищ Верховский, даже не катастрофическое, а вы говорите о том, что преодолели кризис? Да вы его создали, Терещенко! Вы и ваши министры-масоны! Не большевики виноваты в том, что сегодня происходит, – вы виноваты в укреплении большевизма!
– И бездарное руководство армией! – говорит худой, с высохшим лицом мужчина. – Полная некомпетентность во всем! Во всем!
Он несколько раз взмахивает рукой, как дирижер, делающий акцент на какой-то музыкальный инструмент.
– Товарищи, – говорит один из офицеров, присутствующих на заседании. – Хочу обратить ваше внимание на то, что сказанное здесь не должно стать общим достоянием. Подобного рода выводы могут создать ненужное общественное мнение, навредить и вызвать панические настроения…