– Другой план есть? – Керенский обводит военных тяжелым взглядом.
– Другого плана нет, – отвечает Полковников. – Мы полагаемся уже не на силу, Александр Федорович, а на хитрость, удачу и разногласия между большевиками и их союзниками.
– Скорее – на авось… – говорит Керенский. – И, готов заключить с вами пари, товарищи, если он не вывезет, то винить в этом будут меня…
Полковников, Войтынский и Багратуни выходят в коридор, жмут друг другу руки, прощаясь.
– И этот человек управляет Россией… Мне одному кажется, что мы ошиблись в своих ожиданиях? – спрашивает Полковников.
– Не имеет значения, полковник, – говорит Багратуни. – Теперь это уже не имеет значения.
23 октября 1917 год. День. Британское посольство в Петрограде
Британский посол Джордж Бьюкенен встречает гостей – он входит в гостиную, где его уже ожидают Терещенко, Коновалов и Третьяков.
– Добрый день, господа! – приветствует министров посол. – Очень рад, что вы приняли приглашение!
Мужчины жмут друг другу руки.
– Я уже и не надеялся на ваше появление, господа! Учитывая сложившуюся обстановку…
Гости переглядываются между собой.
– Простите, мистер Бьюкенен, – говорит Терещенко. – Мне кажется, что вы переоцениваете сложность обстановки. Слухи о большевистском восстании сильно преувеличены…
– Да? – спрашивает Бьюкенен, чуть приподняв бровь. – Будем надеяться, что это так… Господа, позвольте пригласить вас к обеду, продолжим за столом, если вы не возражаете.
Обеденный зал посольства.
За сервированным столом министры и посол Великобритании.
Атмосфера абсолютного спокойствия. Красивая сервировка, разнообразные блюда, услужливые лакеи.
Разговор за столом протекает неторопливо.
– Мы встречались с господином Керенским несколько дней назад, – говорит Бьюкенен. – Он был настроен оптимистично и декларировал готовность применить силу в случае выступления большевиков.
– Вы хотите понять, изменилось ли что-то за прошедшее время? – спрашивает Коновалов.
– Мне показалось, что сейчас в Петрограде все меняется за часы, – отвечает посол. – Например, еще вчера Петропавловская крепость была под вашим контролем, господа. А сегодня мои источники говорят, что гарнизоном руководят большевики… Это так?
За столом возникает неловкая пауза.
– Это так, господин посол, – отвечает Коновалов. – Действительно, гарнизон Петропавловской крепости поддерживает ВРК, но сами ВРК пока успешно противостоят попыткам Ленина подчинить их себе. Мне кажется, что правительство удачно использует разногласия между различными партиями и держит ситуацию под контролем.
– Значит, – констатирует Бьюкенен, глядя на Коновалова, – верные правительству войска уже выдвинулись на Петроград?
– Пока нет, – перехватывает инициативу Терещенко. – Но мы готовы к любому повороту событий. И если большевики выйдут на улицы… Я готов подтвердить слова министра-председателя – мы их раздавим.
– Отрадно слышать, – кивает головой Бьюкенен. – Мне импонирует ваше спокойствие господа, ваша уверенность. А что вы думаете по поводу возможных действий большевиков?
– Полагаю, они не решатся на вооруженное восстание, – улыбаясь, объясняет Коновалов. – Слишком свежо у них в памяти июльское поражение. Разгром многому учит, мистер Бьюкенен.
– О, да… – подтверждает англичанин, отвечая на улыбку. – Большевики быстро учатся. Например, официально они заявляют, что ничего противозаконного не замышляют, а господин Троцкий берет Петропавловскую крепость одними пламенными речами. Обращаю ваше внимание, господа, Троцкий действует, не применяя оружия, строго в рамках закона, но с весьма впечатляющим результатом…
– И строго говоря, – Терещенко кладет салфетку, предварительно аккуратно промокнув уголки рта, – Троцкий не большевик.
– Строго говоря, – отвечает Бьюкенен, – он давно большевик. Пока вы теряете время, преследуя Ленина, Троцкий давно возглавил подготовку к восстанию. Ленин, Зиновьев, Луначарский ему не ровня. Он сильный оратор и выдающийся артист.
– Он – демагог, – говорит Коновалов.
– Несомненно, – отзывается Бьюкенен живо. – Толпа любит демагогов. Это философов она недолюбливает, они сложны для понимания. А господин Троцкий не склонен усложнять простое. Посмотрите, на кого они опираются – вы видите там образованных людей? Их там нет. Большевики прибегли к самой эффективной тактике – привлечь на свою сторону низы – матросов, солдатскую массу, люмпенизированных рабочих.
– Среди большевиков есть образованные люди, – возражает Терещенко.
– Естественно! Среди руководства они есть, но я говорю о фундаменте движения. Большевики мастерски построили пирамиду – внизу готовая к любому действию масса. Их движение не нуждается в изучении сложных философских книг, экономики или юриспруденции – только действие. Недаром они позаимствовали у других партий исключительно примитивные лозунги, никаких сложных девизов. «В борьбе обретешь ты право свое» – малопонятно. В чем, собственно, это право заключается? Ведь можно проще: винтовка, пулемет, броневик и готовность умереть за власть Советов, которая даст землю, заводы и мир. Причем власти Советов никто не видел и что она даст, а что отберет, толком неизвестно. Господа министры, моя страна перенесла много потрясений, поверьте – в основе каждого поражения лежит недооценка противника. Тот, кто опирается на самые простые человеческие рефлексы, всегда побеждает того, кто взывает к разуму и добрым чувствам. Это опыт, господа. Горький опыт, ничего более…
– Вы не верите в перспективу нового Учредительного собрания? – спрашивает Терещенко.
– Новое Учредительное собрание обязательно будет, – говорит посол, – но вот сыграет ли оно хоть какую-нибудь значительную роль, господин Терещенко? Вот в чем вопрос. Все хорошо вовремя. Впрочем, мы с вами неоднократно обсуждали эту тему. Предупредить всегда проще, чем бороться с последствиями. Нынче Россия объявлена республикой, но кого это радует? Кто это вообще заметил? Господин Керенский последователен, не могу этого не отметить, но постоянно запаздывает с решениями…
Бьюкенен провожает гостей. Коновалов и Третьяков идут впереди, Терещенко с послом спускаются по лестнице чуть сзади. Бьюкенен говорит Терещенко вполголоса:
– Вы не задумывались, Мишель, что будет, если Керенский ошибается в своих оценках?
– Все мы можем ошибаться, Джордж.
– А если Керенский решит поменять политику?
– В это я слабо верю. Но если такое произойдет, то чем скорее он уйдет, тем будет лучше. Я тоже скажу не для протокола: правительство сейчас – это одно название, и хуже, чем сегодня, вряд ли будет. Даже если к власти придут большевики, в чем я лично, Джордж, сильно сомневаюсь, то долго им не продержаться. Слишком зависимы от немецких денег и слишком бездарны, чтобы удержать власть самостоятельно. Если падут немцы, то и большевиков сметет контрреволюция…
– Слишком зависимы и слишком бездарны… Хорошо сказано, Мишель. Как вы думаете, когда мы проверим ваш прогноз?
– В ближайшее время, господин посол, – говорит Терещенко с улыбкой, пожимая руку Бьюкенену. – В самое ближайшее время! На днях…
31 марта 1956 года. Монако. Вечер
– Быстро пролетел день, – говорит Никифоров.
Они с Терещенко сидят в очередном ресторане – столики, по-французски расположенные на тротуаре, гарсоны в белых куртках с полотенцами через руку.
– Жизнь пролетает так же, – Терещенко достает очередную сигарету и прикуривает. – Простите за банальность. Но это становится очевидным только после того, как пройдет большая ее часть.
– Не рановато ли жалуетесь, Михаил Иванович?
– Вы полагаете, что я рисуюсь? Отнюдь, молодой человек, я большой оптимист. Мне довелось пережить множество своих ровесников. Вы не представляете, сколько из тех, с кем я обнимался при встрече, отправились в мир иной…
– Ну, а что вы хотите? Две войны, революция…
– Мир убивает быстрее. Отчаяние, безысходность, пьянка, кокаин, игры… Надежнее всего свернуть себе шею, падая по социальной лестнице.
– Но вы-то выжили.
– Я же сказал, что оптимист. А ведь после того, как ваши отказались платить по долгам царского правительства, я внезапно стал нищим. Это было крутое пике! Вот только вчера я был одним из богатейших людей планеты, а завтра я не знал, смогу ли прокормить семью.
– Поэтому вы так не любите советскую власть?
Терещенко смеется.
– О, это только одна из причин… Ленин считал меня личным врагом не потому, что я не любил советскую власть. Он не любил меня за то, что едва не одолел его в 17-м.
– Как говорили в моем босоногом детстве: чуть-чуть не считается…
– Как бы я хотел возразить вам, месье Никифоров, – говорит Терещенко. – Но вы кругом правы… 24 октября с утра Керенский все еще мог повлиять на ситуацию. Мог раздавить вас в Смольном. Да, Полковников был слаб, но был Багратуни – решительный, жесткий человек! Были части гарнизона, верные правительству. Немного, несколько тысяч, но они были! Их бы хватило для того, чтобы разгромить штаб восстания. Да и нескольких сотен хватило бы с избытком! Несколько молодых офицеров, человек триста юнкеров, и мы бы жили сегодня в России, а не в том кошмаре, что вы там устроили…
– Зря вы так, Михаил Иванович, – с упреком говорит Никифоров. – Не за что нас не любить! Все-таки мы освободили Европу от гитлеровцев…
– Вы серьезно думаете, что победа ГУЛАГа над Освенцимом осчастливила человечество?
– Вот как вы все представляете… Ну, я знаю как минимум один народ, который должен этому радоваться.
– Этот народ по плану вашего усатого должен был радоваться чудесному спасению в Биробиджане. Если бы было кому радоваться после вынужденного переселения. Но не о евреях речь… Знаете, Сергей Александрович, обиднее всего знать, что все могло быть иначе, и понимать, что иначе уже никогда не будет. Керенский вечером 23-го был бодр и энергичен, как в лучшие свои дни. Он пришел на заседание правительства с готовым решением – арестовать членов ВРК, закрыть большевистские газеты, выставить караул на Центральной телефонной станции, но Малянтович уговорил его повременить с арестами. Наверное, боялся обвинений в наступлении на демократию…