– Стоять! – кричит человек в матросском бушлате.
Шофер бросает тяжелое авто в разворот. Машину заносит, визжат тормоза. За лобовым стеклом мелькают тени домов и фонарных столбов. Смоляков, не удержавшись, летит с подножки кубарем. С баррикады начинают стрелять.
– На пол, дамочка! – кричит водитель, выравнивая авто. – На пол падай! Убьют!
Маргарит сползает на пол.
Водитель тормозит, давая возможность упавшему запрыгнуть на ступеньку. Второй юнкер открывает огонь по нападавшим.
С баррикады отвечают с десяток стволов.
Пули попадают в машину, пробивают стекла, но авто уходит в темноту. Водитель, пригнувшись, крутит руль. За ними, прыгая на брусчатке, спешит небольшой развозной грузовичок, в кузове которого то и дело мелькают вспышки выстрелов.
Маргарит лежит между сиденьями и глубоко, со свистом дышит. Глаза ее полны ужаса.
Пуля преследователей попадает в напарника Смолякова. Он роняет винтовку и повисает на дверце. Маргарит, не обращая внимания на свист пуль, затаскивает его во внутрь. Она вся в крови – руки, платье, шуба, но все же пытается зажать рану в груди мальчишки. Рядом с ней на сиденье Смоляков, он стреляет по преследователям.
Автомобиль проскакивает через глубокую лужу, поднимая облако грязи и выезжает из переулка на Дворцовую площадь. Он едет к сверкающему огнями Зимнему дворцу. Машина преследователей тормозит и прекращает погоню.
Глава девятаяШтурм
Петроград. Ночь с 24-го на 25 октября 1917 года. Главный телеграф
Командир отряда ВРК кричит по направлению к дверям Главтелеграфа:
– Мы даже разоружать вас не будем! Выходи оттуда, паря. Если будем штурмовать – перебьем ведь нахер!
Из-за двери отвечают.
– Ты нас сначала отсюда выцарапай!
– Так! Объясняю в последний раз – у меня в руках бомба. Даю минуту. Если не выйдете – взорвем двери. Время пошло.
Командир смотрит на стоящего рядом матроса с гранатой.
– Как прикажу – кидай. Хер с ними, раз ума нет – пусть дохнут.
Но кидать не приходится. Из-за дверей кричат:
– Мы выходим!
– Ну, вот, – говорит командир матросу. – Так бы раньше. Боеприпас сэкономим.
И кричит.
– Выходи, паря! Не бось, не тронем!
Из Главтелеграфа начинают выходить с поднятыми руками юнкера, с ними офицер – грузный мужчина лет 35.
Командир отряда подходит к нему.
– Что, ваше благородие? Пацанят пожалел?
– Чего зря молодежь за бездарей класть… – отвечает офицер, прищурившись. – Будут у них еще свои битвы. Успеется.
– А ты чего за бездарей воюешь, поручик? – спрашивает командир, доставая из кармана портсигар. – Бери, угощайся…
– Так я присягу давал… – поручик берет папиросу.
Оба прикуривают от одной спички, бережно закрывая ее руками от ветра.
– Настоящий табак, – выдыхает дым поручик. – Хорошо живете, большевики…
– У буржуев экспроприировали.
– Так и ты, судя по рукам, не из чернорабочих.
– Наблюдательный… – ухмыляется командир. – Я насчет присяги… Ты ж ее царю давал, служивый. А царя вроде как свергли. Сечешь? Царя свергли – народ остался.
Оба глядят на проходящих мимо молодых юнкеров и на занимающих телеграф бойцов ВРК.
– Ты, конечно, прав, – говорит поручик. – Народ остался. Только сдается мне, что ты и твои дружки – это не народ. А присягу я не царю давал. Державе. Сечешь?
– Ну, не дурак… Понял. Дело твое, поручик. На этот раз живым отпускаю. А если еще свидимся – не обессудь. Как получится…
– И ты не обессудь, – отвечает офицер. – За курево – спасибо. Бывай.
Он уходит в темноту за своим отрядом, забросив винтовку на плечо.
Матрос и командир смотрят ему вслед.
– Надо было ёбнуть его, – говорит матрос. – Пролетарским чутьем чую, вражина, сука, законченная…
– Успеется, – отвечает командир. – Не суетись. Время придет, товарищ Железняк, всех кончим.
Петроград. Ночь с 24-го на 25 октября 1917 года. Франко-русский завод
У причальной стенки стоит крейсер «Аврора».
На причале горит дежурное освещение – блеклые желтые пятна за пеленой дождя со снегом. На «Авроре» тоже только стояночные огни. Трап поднят.
По пирсу едет автомобиль – воет трансмиссия, мечутся фары. Возле «Авроры» авто останавливается. Из машины выходят люди.
– Эй, на «Авроре»!
Тишина. Воет ветер, раскачивая фонари.
– На «Авроре»! Не спать! Замерзнете!
– Это кто там орет?
– Я тебе не ору! Я с тобой разговариваю!
– Чего надо?
– Белышева мне надо! У меня приказ от Петросовета!
Трап опускается.
Уже другой голос говорит:
– Поднимайтесь, товарищи!
Двое приехавших поднимаются по трапу.
– Кто товарищ Белышев?
– Я, – отвечает молодой парень – широколицый, крепкий, настороженный. – Я – Белышев.
– Приказ от товарища Антонова – восстановить движение по Николаевскому мосту.
– Не понял? – говорит Белышев, читая бумагу. – Как я движение восстановлю? Я ж не полицмейстер…
– Мост разведен, – поясняет приехавший. – Механизмы охраняют юнкера. Крепко зацепились, грамотно. С вечера выбить не можем.
– И как я вам их выбью? – спрашивает Белышев. – Сиреной пугать буду?
– Орудиями.
– Думаешь, испугаются? Ведь если стрельнуть по мосту – сводить будет нечего.
– Ничего. Дурных нет с крейсером спорить!
– Ну, приказ есть приказ… – говорит Белышев и поворачивается к офицеру, молча стоящему за его спиной. – Товарищ Эриксон, боевая тревога!
Звучит сирена. На «Авроре» зажигаются ходовые огни. Оживают машины внутри корпуса судна. Кочегары мечут уголь в топки. Ревет пламя. Дрожат стрелки на манометрах.
– Машинное! – кричит Эриксон в переговорное. – Доложите готовность!
– Получасовая! – раздается из машинного.
– Товарищ председатель судового комитета! Крейсер будет готов к отходу через 30 минут! – докладывает Эриксон.
Петроград. Ночь 24-го на 25 октября 1917 года. Зимний дворец. Малахитовый зал. Заседание кабинета
Присутствуют почти все члены кабинета, в том числе Керенский, сидящий на председательском месте. В пальцах он, как всегда, крутит карандаш.
Выступает министр внутренних дел Никитин.
– И можно говорить о реальной угрозе голода в Петрограде, товарищи. И дело не в том, что мы не наладили снабжения. Снабжение как раз налажено. Основная проблема заключена в разбойных нападениях на баржи с хлебом, которые совершаются вооруженными бандами. Такие нападения каждый день происходят на Волге, на Каме, на Ладожском озере. Практически мы имеем дело с флибустьерами, грабящими наши караваны. Для прекращения грабежей нам надо организовать вооруженную охрану каждого судна…
К сидящему за столом Терещенко подходит референт и что-то шепчет ему на ухо.
Михаил Иванович встает и выходит.
В коридоре его ждет Рутенберг.
– Михаил Иванович, новости плохие…
Терещенко меняется в лице и делает шаг вперед.
– Что-то с Марг? Что с ней, Рутенберг?
– Жива ваша супруга и здорова! Не волнуйтесь! Но ей пришлось вернуться во дворец. Похоже, что нас понемногу берут в кольцо, Михаил Иванович…
– Она не ранена?
– Слава Богу, нет. Я только что проводил ее в ваши комнаты. Мальчишку-юнкера зацепили, и машину мне продырявили, сволочи…
– Да черт с ней, с вашей машиной… – говорит Терещенко на ходу.
Рутенберг спешит за ним.
Навстречу им в сопровождении охраны проходят трое – Терещенко и Рутенберг здороваются с ними на ходу, жмут руки.
– Заседатели… – шепчет Рутенберг на ухо Михаилу Ивановичу, отходя. – Дан приехал, собственной персоной. Сейчас будут Александру Федоровичу «черную метку» вручать. Ох и понесет их Саша вдоль по бульвару… Ох и понесет!
Ночь с 24-го на 25 октября 1917 года. Петроград. Зимний дворец. Серебряная гостиная
Дан, Авксентьев и Гоц встают, когда входит Керенский.
– Александр Федорович!
Мужчины пожимают друг другу руки.
– Чем обязан, товарищи? – спрашивает Керенский.
– Мы привезли вам постановление Временного совета.
Дан передает Керенскому бумагу. Тот читает.
Ноздри его начинают раздуваться, он взбешен.
– Вы обвиняете Временное правительство в кризисе? – произносит он сдавленным голосом. – Вы имеете наглость говорить, что мы довели страну до ручки?
Керенский отшвыривает бумагу.
– Значит, это мы несем ответственность за революционные комитеты? За взбесившихся большевиков? За разложение в армии?
– Вы – правительство, – говорит Дан. – Вы не находите, что вывод о вашей ответственности за ситуацию вполне логичен?
– Это вы так думаете, товарищ Дан?
– Да, Александр Федорович, и я так думаю. И мое мнение совпадает с мнением Временного совета.
– Пре-вос-ход-но! – чеканит Керенский. – Все! Я складываю с себя полномочия! И заодно и ответственность! Я передаю власть вам, товарищ Авксентьев! Вы мой однопартиец, член Временного совета, вам и карты в руки! Давайте, товарищи, берите процесс под контроль! Борьба с большевиками теперь ваша обязанность!
– Товарищ Керенский, – говорит Авксентьев испуганно. – Ну что за ребячество!
– Никакого ребячества! Хватит! Это уже не недоверие, высказанное кулуарно! Это документ, в котором вы обвиняете правительство в бездействии…
– Да успокойтесь вы, Александр Федорович, – вступает в разговор Дан. – Никаких политических последствий этот документ не имеет, практических – тем более. Товарищи высказали мнение, вы это мнение услышали. Никому и в голову не приходит вас отстранять! И большевики готовы распустить свои боевые отряды, мы с товарищами осудили их тактику давления на правительство, и они просто обязаны нас послушать! Эта резолюция не направлена против вас, она призвана помочь вам определить приоритеты и заставить большевиков отказаться от мысли о вооруженном восстании. Есть же партийная дисциплина, в конце концов… Есть договоренности, которые фракции должны соблюдать!