В гостиную входит офицер связи.
– Простите, товарищи… Александр Федорович, срочная телефонограмма.
Керенский читает бумагу.
– Ну вот, товарищ Дан, – говорит он. – В соответствии с межфракционными договоренностями вооруженные отряды ВРК только что заняли Балтийский и Финляндский вокзалы, разоружив охрану. Завидую вашей вере в силу резолюций. Только вот Троцкий и Ленин плевать на них хотели! Если вы не возражаете, товарищи, я вернусь на заседание кабинета. Сейчас есть дела поважнее, чем пустая болтовня по поводу ничего не значащих бумажек.
Керенский выходит прочь.
Ночь с 24-го на 25 октября 1917 года. Петроград. Варшавский вокзал
В здание входит вооруженный отряд.
Командир отдает приказы.
Дружинники разбегаются по помещениям, возле входа устанавливают пулемет. Второй «максим» направляют на подъездные пути.
По улице едут грузовики с вооруженными дружинниками в кузовах. Машины подъезжают к Николаевскому вокзалу. Бойцы выпрыгивают с кузовов в снежную кашу и бегут к зданию.
Ночь с 24-го на 25 октября 1917 года. Река Нева. Крейсер «Аврора». Боевая рубка крейсера
В рубке – рулевой, председатель судового комитета Белышев и командир крейсера лейтенант Эриксон.
– Ну, товарищ Эриксон, теперь ваша работа… – говорит Белышев. – Сейчас на деле докажете вашу преданность революции. От имени Петросовета приказываю вам подойти к мосту на кабельтов и взять под прицел помещение механической части.
– Фарватер не обследован, товарищ Белышев, – отвечает Эриксон. – Посадим судно на мель.
– Ты, товарищ Эриксон, – голос у Белышева совершенно спокойный, – не рассуждай. Ты, блядь, делай, что тебе революционный совет приказывает.
– Революционный совет фарватер не знает, а я знаю, товарищ Белышев.
– Раз знаешь фарватер, контра, выполняй приказ.
– Фарватер не обследован, Белышев.
– Я тебе, суке, два раза приказывать не стану.
Белышев шагает вперед и вскидывает руку – в ней наган. Ствол упирается Эриксону в висок.
– Ты мне можешь голову прострелить, Александр, а глубины у меня на карте не появятся.
– Да мне похуй, – улыбается Белышев. – Мне Петросовет приказал возобновить движение по мосту, и я его восстановлю. Надо будет – пристрелю и тебя, и любого, кто начнет мешать делу революции. Понял?
– Товарищ Белышев, – вмешивается рулевой. Он испуган и косится то на Эриксона, то на наган в руке председателя судового комитета. – Давайте я попробую малым ходом подать к опорам. Полкабельтова не гарантирую, но на кабельтов подойду. Только давайте с промерами – пустите шлюпку вперед, пусть лотом дно стучат.
– Что, Эриксон? – с издевкой спрашивает Белышев. – У матроса голова работает, а у тебя нет? Он, блядь, соображает, как можно задание совета выполнить, а ты мне мозги ебёшь?
– Ты, Белышев, дурак, – отвечает Эриксон. – Если ты крейсер угробишь, как задание выполнишь? Ну застрели меня! И кто у тебя кораблем командовать будет? Петросовет?
– Так ты потому и живой, морда офицерская, что заменить тебя пока некем. Ну ничё… Заменим, дай срок.
– Замените, не сомневаюсь. А сейчас наган убери…
– Чо, уговорил я тебя? – осклабился председатель судового комитета.
– Ты и мертвого уговоришь, Белышев. Ты лучше подумай, что делать будешь, если они тебя не испугаются. На судне ни одного боевого заряда нет. Холостыми будешь мост разбивать?
– Надо будет, мы его на таран возьмем, понял?
– Конечно, понял. Шлюпку на воду спускайте, товарищ Белышев.
– Посадишь «Аврору» на мель, Эриксон, пристрелю нахуй.
– И сам застрелишься. Ты без меня и с буксиром не управишься, не то что с крейсером… Мостик! – говорит Эриксон в переговорное. – Что там на Николаевском?
– Стреляют, товарищ капитан, – отзываются с мостика, – бой там. Рассмотреть не могу, видимости нет, но стреляют страшно…
Ночь с 24-го на 25 октября 1917 года. Петроград. Николаевский мост
Перестрелка между юнкерами и отрядом ВРК.
Мост разведен.
Со стороны ВРК ведут ружейный и пулеметный огонь по позиции юнкеров. Но он малоэффективен. Часть юнкеров скрывается в механической, возле подъемного устройства. Часть огрызается винтовочным огнем из-за парапетов.
Еще один отряд РВК пытается зайти со стороны набережной, но тут у юнкеров небольшая баррикада с пулеметами и простреливаемое пространство метров на 150 вперед, на котором уже валяются с десяток неподвижных тел.
Командир отряда РВК смотрит за громадиной крейсера, маневрирующего на реке неподалеку.
– Наши подошли… – говорит он.
– А если не наши? – спрашивает молодой парень в студенческой фуражке и башлыке. Его слегка прыщавая физиономия залеплена мокрым снегом. – Это же крейсер!
– Не бзди, малыш… Наши это. На флоте все теперь наши.
Ночь с 24-го на 25 октября. Петроград. Река Нева
С «Авроры» спускают шлюпку. По ней немедленно начинают стрелять со стороны юнкеров.
Матрос поднимается в рубку по трапу.
– Не промеряем мы глубины, Саня, – говорит он Белышеву, стряхивая с бушлата мокрый снег. – Палят, суки… Мне чуть в котелок не попали, блядь… Ухо царапнуло. Шлюпке весь борт продырявили! У них винтари!
Белышев поворачивается к Эриксону.
– Придется тебе, лейтенант, рискнуть… Не сделаешь – я тебе башку прострелю. На мель посадишь – все равно прострелю. Говорят, у тебя мама и сестра в Петрограде? Любишь их, наверное? Не хочешь, чтобы с ними что-то произошло? Понял? Так что будь очень-очень осторожен…
Белышев кладет перед собой револьвер.
Некоторое время Эриксон и Белышев смотрят друг на друга. Они почти ровесники, оба светловолосые, но Эриксон высокий и нескладный и смотрит на Белышева сверху вниз. Взгляд у него недобрый, ничего хорошего председателю судового комитета не сулящий. Впрочем, ответный взгляд не лучше. Понятно, что Белышев свою угрозу выполнит.
– Рулевой, два румба влево, – говорит Эриксон через некоторое время. – Машинное – малый вперед…
Ночь с 24-го на 25 октября 1917 года. Петроград. Николаевский мост
Молодой прапорщик, командир отряда юнкеров, наблюдает за маневрирующим крейсером.
– Вот черт! Начал подходить.
– Ну и что он нам сделает? – спрашивает мальчишка-юнкер, сидящий на корточках возле офицера. Он опирается для удобства на «мосинку». – Раздолбает мост?
– У него носовые шестидюймовые… Даст осколочным, и от нас даже пыли не останется. Хоронить будет нечего. А потом высадит десант…
– И что будем делать?
– Умирать зря не будем. У меня береговой батареи под командованием нет.
Носовое орудие на крейсере начинает поворачиваться.
– Ну вот… – говорит прапорщик. – Беги, Павлуша, в механическую. Пусть ребята раскурочат, все, что могут. Будем отходить. Эх, жаль рвануть нечем все это хозяйство!
Ночь с 24-го на 25 октября 1917 года. Петроград. Зимний дворец. Бывшая спальня фрейлины, занятая семьей Терещенко
В комнате Терещенко и Маргарит.
Марг сидит на краю постели, охватив руками плечи. Она бледна, осунулась, под глазами синяки.
– Давай попробуем еще раз, – предлагает Терещенко. – Я поеду с тобой. Возьмем побольше охраны. Тут и пешком, в общем-то, пройти можно…
Маргарит качает головой.
– Я никуда не поеду, останусь с тобой. Хватит. Я только что отмыла кровь с лица и рук. Одежду надо сжечь, я больше ее не надену.
Терещенко смотрит на лежащие у дверей окровавленные тряпки.
– Мне жаль… – выдавливает из себя он.
– Не надо меня жалеть. Я знала, что выбираю. Не трать на меня время, Мишель – я посплю хоть пару часов. Приходи вздремнуть, если будет время. Или утром приходи. Я распоряжусь приготовить тебе завтрак.
Терещенко молчит.
– Иди, Мишель…
– Мне тебя не уговорить?
– Я сделала попытку, хватит. Я буду рядом с тобой.
Терещенко встает.
– Все будет хорошо.
– Ты все время повторяешь как заклинание. Сам в это веришь?
Он не отвечает.
Маргарит подходит к нему и кладет голову к нему на грудь.
Терещенко обнимает жену. Они целуются, и этот поцелуй будит в них страсть. Минута – и они падают на кровать, срывая друг с друга одежду, путаясь в юбках, брюках… Они занимаются любовью с пылом молодых возлюбленных. В тот момент, как они подходят к финалу, начинает звонить телефон. Он звонит и звонит, настойчиво громко, но супруги не отрываются друг от друга, пока Маргарит не кричит сдавленно, прижимая голову Мишеля к своему полуобнаженному плечу.
Телефон замолкает.
Мишель и Маргарит лежат рядом на кровати, растрепанные и раскрасневшиеся.
Снова начинает звонить телефон, Терещенко нехотя снимает трубку.
– Да, – говорит он в микрофон. – Конечно. Сейчас буду.
Он вешает наушник на рычаг и снова ложится на спину.
– Еще минутку, – тихо произносит он. – Мне надо идти.
– Я предлагала тебе уехать, – шепчет ему Маргарит. – У тебя было все, что ты хотел, и весь мир в придачу. Чего тебе не хватало, Мишель? Чего ты хотел? Зачем ты ввязался во все это? Ты еще не видишь – твоей страны уже нет… Это не ваша революция, Мишель, не ваш благородный заговор. Это бунт черни, и она вас сожрет… Пока не поздно, давай сбежим отсюда. Сядем в автомобиль, возьмем Мими… Хочешь, возьмем с собой твою мать и уедем вместе с ней…
– Это исключено, – говорит Терещенко, глядя в потолок. – Я не побегу. Есть вещи, после которых невозможно жить. Можно предать кого угодно – и найти оправдание. Но только не себя самого…
Ночь с 24-го на 25 октября 1917 года. Петроград. Зимний дворец. Кабинет Керенского
В кабинете Керенский, Полковников и Багратуни, Терещенко, Кишкин, Коновалов.
– Это шанс, – говорит Багратуни. – Если бы сделали это вчера, то я бы гарантировал вам успех, но сегодня – это всего лишь шанс.
Керенский слушает их сидя. Пальцы крутят пресловутый карандаш.
– Александр Федорович, – продолжает Полковников. – Я виноват, что вчера не призвал к крайним ме