– Вчера отряды, подчиненные Петросовету и ВРК, разбирали пути на подъезде к городу, – сообщает Кишкин. – Излюбленная тактика большевиков – они уже не раз действовали таким образом. Это тоже может быть причиной, Александр Федорович. Эшелоны просто не могут пробиться к Петрограду.
– Луга, – говорит Керенский задумчиво. – Луга и Гатчина. Скажите, товарищ Багратуни, сможем ли мы проехать в том направлении?
– Сложно сказать, Александр Федорович. Вот последняя сводка по расположению сил ВРК…
Он кладет на стол перед Керенским карту центра города.
– Сказать, что мы блокированы абсолютно, я не могу. Город живет обычной жизнью. На Невском толпы народа, работают все учреждения, даже проститутки вышли на свои обычные места. Трамвайное движение регулярное, магазины открыты. В десяти кварталах отсюда можно не понять, что в городе происходит переворот. Но если судить практически… Практически, товарищ Керенский, мы в окружении противника. Вся активность рабочих дружин и отрядов ВРК сосредоточена вокруг Зимнего дворца. Проезды со стороны улицы Миллионной и Адмиралтейства перекрыты. Публика, наверное, может проходить при желании, но автомобили и военных не пропускают. Все мосты находятся под контролем Петросовета. Мы отрезаны от военных частей, которые все еще могут быть верны нам, и можем рассчитывать только на гарнизон, находящийся сейчас в Зимнем. Большевики тоже не собрали тех сил, на которые рассчитывали. По моим соображениям, у них под ружьем сейчас не более десяти тысяч человек.
– Проблема не в том, сколько человек у Петросовета, – вступает в разговор Коновалов. – А в том, сколько штыков мы можем им противопоставить…
– Наша задача, – Керенский берет со стола карандаш и тот начинает привычную пляску в его руках, – продержаться до подхода частей с Северного фронта. Дальше с господами большевиками никто церемониться не будет. По-видимому, они успели забыть летние уроки, придется напомнить…
– Остается понять, когда подойдут части, – говорит Кишкин. – И подойдут ли вообще?
– Если мы отправим курьера в сопровождении небольшого отряда юнкеров? – спрашивает Керенский Багратуни. – У него есть шанс пробиться в Гатчину?
Багратуни качает головой.
– Я бы не стал ручаться. Его могут арестовать на первой же баррикаде. Да и что нам это даст? Положим, пути разобраны и части формируются для дальнейшего продвижения пешком. Тогда это вопрос техники и компетентности их командования.
– И времени, – вставляет в разговор Коновалов.
– И времени, – соглашается Багратуни. – Которого у нас, товарищи, нет. Но за сутки передовые отряды маршем доберутся до Петрограда обязательно. Даже если будут стычки, регулярная армия против дружинников – это несерьезно! А вот если войска деморализованы… Если большевистские агитаторы успели разложить фронтовые части… Тогда у нас огромная проблема, которую ни за сутки, ни за двое не решить…
– Можно подумать, – говорит Керенский, – что мы не знаем, как обстоят дела с большевистской пропагандой на фронте! Ленин считает агитацию в армии одной из основных своих задач. Естественно, даже в верных нам частях работают его агенты.
– Без подхода войск мы не продержимся и суток, – говорит Полковников.
– Ваша точка зрения нам известна, полковник, – резко говорит Керенский. – Ваша нерешительность и нежелание идти на конфликт и привели нас в тупик… Еще два дня назад мы могли праздновать победу, а сегодня думаем, как уцелеть…
– Александр Федорович… – начинает Полковников.
– Извините! Не время, – обрывает его Керенский. – Кто и как себя проявил, будем вспоминать после того, как разберемся с проблемой. Я прошу прощения, что поднял эту тему сейчас. У кого какие соображения, товарищи?
– Если отбить у большевиков Центральную телефонную станцию и восстановить связь… – предполагает Кишкин.
– Как вы предлагаете отбивать здание, полное женщин? – спрашивает Багратуни. – Штурмом? С применением артиллерии? Какими силами? Сколько времени? С какими жертвами?
– Исключено, – констатирует Керенский. – Единственный выход, который я вижу – это выехать навстречу войскам…
– Организовать прорыв? – спрашивает Коновалов.
Багратуни качает головой.
– Нет, – говорит Керенский. – Думаю, что если бы мне удалось вырваться из Петрограда в Гатчину или Лугу и лично говорить с войсками… Мой авторитет все-таки посильнее красной пропаганды – армия мне верит. Я уверен, что смогу повести их за собой. Понимаю, что это риск и для меня лично, но куда меньший, чем ничего не предпринимать. Я готов рискнуть, товарищи!
– И как мы сможем обеспечить вам выезд из Петрограда? – спрашивает Полковников.
– У меня есть идея, – выходит вперед Терещенко. – Думаю, что мы сможем это организовать… Генерал, могу я просить вас вызвать сюда начальника автомобильной части?
25 октября 1917 года. Петроград. Итальянское посольство
Адъютант начальника автомобильной части прапорщик Кирш и адъютант генерал-квартирмейстера прапорщик Соболев в приемной итальянского посла. Посол читает письмо и говорит:
– Господа, передайте министру Терещенко, что при всем моем уважении к нему и господину Керенскому я не могу предоставить в их распоряжение посольский автомобиль. Он сломан уже неделю – ни горючего, ни запчастей. Увы, господа…
– Извините, ваше превосходительство…
– Ничего, я все понимаю… Могу дать совет. Загляните в американское посольство – оно в двух шагах от Морской. У них есть авто на ходу – видел сегодня утром. Думаю, они вам не откажут…
Американское посольство в Петрограде
Прапорщики Кирш и Соболев в приемной.
К ним выходит молодой человек – усатый и улыбчивый. За ним следом поручик в армейской форме.
– Я – секретарь его превосходительства Уайтхауз, господа. Это мой шурин, барон Рамзай. Чем могу служить?
– Господа, – говорит Кирш. – Вот письмо министра иностранных дел правительства – Терещенко. Мы просим оказать помощь товарищу Керенскому… Нам нужна машина сопровождения под американским флагом.
Уайтхауз читает письмо.
– Мы, конечно, поддерживаем вас, господа, но вы вынуждаете нас принимать одну из сторон во внутреннем конфликте…
– Оставьте политес, – вмешивается барон Рамзай. – Эти господа – представители законной власти. Хотите, я сяду за руль?
– Господа, – говорит Уайтхауз гостям. – Ни я, ни его превосходительство господин посол не имеют понятия, как и зачем используется автомобиль посольства. Мы просто дали вам его по просьбе министра иностранных дел. Для ваших внутренних надобностей… O’key?
25 октября 1917 года. Здание штаба
По лестнице спускается Керенский в сопровождении адъютантов и членов кабинета.
Он в широком сером драповом пальто английского покроя и серой шапке – что-то среднее между фуражкой и английской шапочкой. Озабочен, изможден, сосредоточен, глаза больные, тусклые. Взгляд у него совершенно не «правительственный», полный боли и растерянности. Тревожный.
– Вместо меня остается товарищ Кишкин, – отдает Керенский распоряжения на ходу. – Времени на оформление бумаг нет, считайте это устным приказом. Постараюсь быть на месте к ночи. Хоть самокатчиков, но с собой приведу. Держитесь, товарищи! Помощь будет.
Возле подъезда роскошный «пирс-эрроу», за ним – черный «рено» с американским флагом на капоте. Прапорщик Кирш вяжет такой же на капот машины Керенского.
Керенский жмет руку провожающим его людям и садится на заднее сиденье «эрроу». С ним два адъютанта и помощник начальника штаба округа поручик Козьмин.
Лимузин трогается с места, «рено» двигается за ним.
Керенский из окна наблюдает за стоящими у подъезда Терещенко, Кишкиным, Коноваловым, сотрудниками штаба – Багратуни, Полковниковым.
Машины выезжают на Мариинскую площадь, сворачивают на Вознесенский проспект.
Керенский откидывается на спинку сиденья и прикрывает веки. Из угла глаза выкатывается слеза. Он смахивает ее быстрым движением руки с зажатой в ней перчаткой.
25 октября 1917 года.
Петроград. Зимний дворец
Терещенко и остальные члены кабинета возвращаются в здание. Навстречу им бежит офицер связи.
– Товарищи! Товарищи! Есть хорошая новость! Обнаружили резервную линию телефонии! Ее не засекли с Центральной телефонной, и у нас есть связь!
– Ну, – говорит Коновалов, – по крайней мере, мы сможем узнать, доехал ли Александр Федорович до Луги. Товарищи, прошу всех собраться в Малахитовом зале через сорок минут. Правительству надо решить первоочередные вопросы…
К Терещенко подходит Рутенберг.
– Михаил Иванович! Это, наверное, по вашей части… Там в казарменных помещениях журналист бродит. Вроде американский. Судя по желтым ботинкам, точно американский… Зовут Джон Рид.
Рутенберг смеется.
– Очень удивился, когда я с ним по-английски заговорил. Скажите, Михаил Иванович, я действительно произвожу впечатление необразованного головореза?
Терещенко невольно улыбается.
– Я бы так категорично не сказал…
– Ну, спасибо, успокоили… В общем, бегает этот самый Рид и с ужасом смотрит на наш российский бардак. Выгнать? Пропустить?
– Не трогать, Петр Моисеевич. Пусть смотрит, записывает. Человек хочет попасть в историю, а если история попадет в него, мне придется долго объясняться с послом. Проследите, чтоб не пристрелили случайно – и все.
– Понятно. Как ваша супруга?
– Спасибо, лучше.
– Сильная женщина. Я понимаю, что это не всегда звучит как комплимент, но так, как она вчера держалась после обстрела…
– Благодарю.
– Не переживайте вы так, Михаил Иванович. Уверен, Александр Федорович приведет помощь. Большевики трусоваты, они еще два дня будут ходить вокруг да около. Нам надо продержаться 48 часов, а может, и меньше. Вы слышали, нам подкрепление пришло – сводный батальон прапорщиков. Правда, войска инженерные, но зато целый батальон! Я теперь как товарищ министра по наведению порядка в городе думаю, что с этим добром делать!