– Быстро сюда! – командует она. – Быстро сюда, клуши! Александра! Звони доктору! Любые деньги – нужен немедленно!
Мадам Терещенко крутит в руках ружье, не зная, что с ним делать. Сует двустволку в руки подбежавшей служанки, а сама с еще одной горничной поднимает Маргарит, без сознания привалившуюся к дверям.
Они заносят Марг. Пальто, которое наброшено на невестку, распахивается, обнажая окровавленный низ живота и покрытые красно-липким загустевшим бедра.
Елизавета Михайловна на миг закусывает нижнюю губу, а потом кричит твердым звонким голосом:
– Александра! Где доктор?!
Снаружи на особняк Терещенко смотрит Смоляков. Он видит, как зажигаются окно за окном, как мелькают за стеклами быстрые тени, а потом уходит в темноту. За плечами у него винтовка.
Петроград. 26 октября 1917 года. Особняк мадам Терещенко
Гостиная второго этажа.
Доктор закрывает саквояж.
– Денег я с вас, Елизавета Михайловна, не возьму. Глупости не говорите… – мягко говорит он мадам Терещенко.
– Буду должна, – отвечает она. – За мной не станет, Илья Иванович, не сомневайтесь. Вот, чаю выпейте…
– Не откажусь, спасибо.
Доктор садится за стол. Служанка наливает ему чаю.
Елизавета Михайловна сидит напротив него с ровной как доска спиной, одетая в темно-серое платье под горло.
– Скажите, насколько все плохо?
– Особо хорошего сказать не могу, – разводит руками врач. – Большая кровопотеря. Разрывы. Возможна инфекция. Переохлаждение. Психическая травма неизбежна. Я сделал все, что мог, Елизавета Михайловна, – зашил, промыл, прижег. Остальное в руках Божьих…
Мадам Терещенко крестится.
– Надеюсь, что Он поможет. А что еще можем сделать мы?
– Ждать, как минимум два дня. Если инфекция ее не убьет, то она жить будет.
– Рожать сможет?
– Сомнительно. Простите, что огорчил вас…
– А вы меня не огорчили, – говорит мадам Терещенко, чуть скривив рот.
26 октября 1917 года. Псков.
Квартира шурина Керенского генерала Барановского
Керенский и Барановский обнялись в прихожей.
– Саша, ты какими судьбами? А то у нас тут уже разные слухи ходят! Что в Петрограде?
– Когда я уезжал, Володенька, большевики готовились к штурму Зимнего. Пока ничего больше не знаю. Я за помощью приехал…
– Проходи.
Мужчины входят в комнату.
– Ты голоден? – спрашивает Барановский.
– Не откажусь. Я обедал в Луге в последний раз. Мне срочно нужен Чемерисов!
– Он в городе, в Ставке.
– Можешь пригласить его к себе?
– Владимира Андреевича? Наверное, могу… – улыбается Барановский. – Могу, конечно, Саша! Что ты от него хочешь?
– Позови его, – повторяет Керенский. – Только не говори, что я здесь.
– Хорошо… А чего ты боишься?
– Сейчас все изменилось, Володенька. Я боюсь предательства, ареста… Там без меня люди погибнут! А здесь у вас… Столько корниловцев! Ты же понимаешь, что они меня ненавидят? А сейчас, когда большевики… Пойми, это не страх! Это разумная предосторожность!
– Хорошо. Давай я пошлю за ним! А пока – садись, поешь. Вот холодная телятина, вот хрен, вот хлеб…
Керенский садится и ест. Видно, что делает он это автоматически – взгляд его обращен куда-то внутрь. Глаза остановившиеся.
В столовую снова входит Барановский.
– Обещал приехать. Сильно удивился моей скрытности.
– Спасибо, Володенька, – говорит Керенский, продолжая жевать.
– Погоди, я распоряжусь, чтобы Прохор нам чаю сделал… Как раз к приезду Чемерисова самовар поспеет.
26 октября 1917 года. Псков. Квартира генерала Барановского
Генерал Черемисов явно не пышет дружелюбием.
Чай он едва пригубил. Сидит ровно, поставив шашку между колен, опирается на эфес рукой. Он старше Барановского, ровесник Керенскому, строг лицом, усат, на носу пенсне.
– Да, – говорит он. – Я распорядился погрузить войска в вагоны и назначил ответственным за операцию генерала Краснова, и я же приказал остановить составы.
– Зачем? – спрашивает Керенский с надрывом в голосе. – Петроград, Россия, все свободные люди России ждали вашей помощи, генерал!
– Давайте оставим подобный тон, – говорит тот с раздражением. – Вы сами распорядились задержать отправку…
– Это не так! – восклицает Керенский. – Я не давал такого распоряжения!
– Значит, кто-то из ваших дал, – говорит Черемисов резко. – Я не обязан перед вами отчитываться. Здесь, товарищ Керенский, Северный фронт. Здесь война, если вы еще не заметили…
– Судьба этой войны решается в Петрограде, генерал, – отвечает Керенский на повышенных тонах. – Если временное правительство падет – падет фронт. Задача большевиков – сдать все немцам!
– Я не сочувствую большевикам, – морщится Черемисов. – Постарайтесь воздержаться от пафосных высказываний, Александр Федорович! – Но и вашему Временному правительству я не сопереживаю. Я тем, кто умирает в окопах, сочувствую и сопереживаю, а не упырям, что делают политическую карьеру на наших трупах.
– Это вы обо мне? – возмущается Керенский. – Мы – эти упыри? Да вы знаете, как мы ждали обещанной вами помощи?
– Значит, не дождались, – резюмирует генерал. – Взяли Зимний уже или еще не взяли – роли не играет. Ваше правительство, Керенский, вышло в тираж. Помогать ему – это пытаться оживить покойника. Вы обречены. Моя задача – держать фронт и, по возможности, бить противника. Простите, товарищи, мне пора на заседание фронтового комитета.
– Генерал, – говорит Керенский ему в спину. – Вы предали свободную Россию…
– Если бы умение красиво говорить могло победить армию, вы, Александр Федорович, были бы великим полководцем… Разрешите откланяться.
26 октября 1917 года. Псков. Ставка главнокомандующего
Генерал Краснов входит в кабинет Чемерисова. Тот пишет что-то, поднимает на вошедшего взгляд, кивает и продолжает работать.
– Владимир Андреевич, разрешите?
– Входите, генерал… Слушаю.
– Части, которые должны были идти на Петроград, больше суток в вагонах…
– Выгружайте эшелоны, Петр Николаевич.
– Простите, Владимир Андреевич… Я давал присягу Временному правительству!
– Выгружайте эшелоны, генерал Краснов. Временного правительства больше нет. Зимний взят. Министры арестованы. Я вам искренне советую – выгружайтесь и оставайтесь в Острове. Ничего не делать в этой ситуации – самое правильное решение. Поверьте, так будет лучше…
– Могу я получить письменное распоряжение?
– Нет, не можете. Не занимайтесь глупостями, Петр Николаевич. Забудьте.
Краснов выходит из кабинета в растерянности. К нему подходит полковник штаба Попов.
– Распорядился?
– Слушать не стал.
– С утра не в настроении.
– Были вести из Петрограда?
– Ну, да… Дело политическое, Петр Николаевич. Давайте-ка к Войтинскому сходим. Он все-таки комиссар, меньшевик, интеллигент, большевиков на дух не переносит, с политическими делами – это к нему…
– А как же вы?
– Меня подменят. Да и по делу зовут меня редко. У меня с Владимиром Андреевичем достаточно сложные отношения. Не сошлись характерами. Пойдемте?
– Я на авто…
– Не стоит привлекать внимание. Давайте-ка пешочком. Благо, погода позволяет.
Квартира Войтинского. Ночь
Краснов и Попов ждут хозяина, попивая чай. Судя по всему – давно.
Войтинский входит, сначала хмурится, а потом расплывается в улыбке.
– Рад вас видеть, товарищи! Несмотря на поздний час…
Комиссар смотрит на часы.
– Господи! Полчетвертого уже! Давно ждете?
– С полуночи, – говорит Краснов. – Если кто-то из ваших адъютантов предложит мне еще стакан чаю, я его убью! Простите за поздний визит. Но дело не терпит отлагательств…
– Догадываюсь. Проходите в кабинет.
В кабинете на столе мягко светит лампа, обстановка похожа на домашнюю.
– Слушаю вас…
– Только что, – говорит Краснов, – я имел разговор с Главковерхом. Он не позволил мне выдвинуться на помощь Временному правительству. Без письменного распоряжения, но не позволил.
Войтинский кивает.
– Я не знаю, поставил ли вас в известность Владимир Андреевич, но по нашей информации, а она весьма достоверна, Зимний взят вчера ночью, Временное правительство арестовано вместе с частью штаба округа. Так что Главковерх прав. Помощь правительству несколько запоздала. То, что предлагаете вы, генерал, это, скорее, поход на Петроград, занятый большевиками…
– Этим сбродом? – резко произносит Краснов. – Да мы их в порошок сотрем!
– Возможно, – осторожно соглашается комиссар. – Я бы на вашем месте, Петр Николаевич, не стал бы пренебрежительно относиться к противнику. У них сформировано вполне боеспособное ядро, дисциплинированное и мобильное, а, как вы изволили выразиться, сбродом они пользуются для решения других задач. Верите, что я знаком с их тактикой и стратегией? С тех пор как к Ленину присоединился Троцкий, большевики стали реальной силой. Я полагаю, что вы, генерал, справитесь с ситуацией в Петрограде, но шапкозакидательство здесь не поможет.
– Согласен, Владимир Савельевич, – лаконично отвечает Краснов.
– Надеюсь, вы умеете хранить тайну, товарищи, – продолжает Войтинский, чуть подумав. – Дело в том, что Александр Федорович Керенский сейчас здесь, во Пскове, на квартире Барановского. Думаю, что он будет рад встрече с вами…
26 октября 1917 года. Псков. Дом генерала Барановского
– Проходите, товарищи…
Барановский в кителе, хоть и с расстегнутым воротничком. Видать, ждал гостей.
– Час ранний, но мы не спим, не до сна… Могу предложить завтрак – бутерброды, чай…
Дверь в гостиную на втором этаже распахнута, навстречу им идет Керенский.
Выглядит премьер-министр неприглядно – опухший, красноглазый, мятый от множества бессонных ночей. Бритое лицо, френч, галифе, ботинки с гетрами – он похож не на беглого премьера, а на собравшегося на верховую прогулку пьяницу.
– Генерал! – говорит он с надрывом. – Генерал, где ваш корпус? Он уже идет? Он здесь, уже близко? Я надеялся встретить его под Лугой!