Утро 27 октября 1917 года. Остров. Расположение корпуса генерала Краснова, штаб
У штаба – экзальтированные дамы с цветами, но их немного. Вокруг них толпа солдат и матросов. Судя по разговорам, Морской артиллерийский дивизион настроен враждебно.
– Вы слыхали, Керенский здесь!
– Собирает войска на Петроград, против Ленина…
– А Ленин-то – немецкий шпион!
– Рот закрой, курица! Керенский твой немецкий шпион! Ленина она трогает! Ленин за мир! За народ!
– Пришла сюда, сука, с веником…
– Да как вы смеете!
– Смею я, смею! Мы теперь все смеем… Отойди от греха подальше! А то щас ёбну!
– И чего эта проблядь к нам приехала? Думает, что мы за него умирать пойдем? Против таких же, как мы?
– Александр Федорович здесь! Мне сказали, он речь говорить будет!
– Нашли чему радоваться! Речи надо было раньше говорить! Теперь, когда большевики в Петрограде…
– Это мы ему «наши»? Умоется! Наши теперь в Смольном сидят и Зимний взяли. Вчера приезжал человек оттуда, ночью был у нас… Рассказывают, все правительство в тюрьме, расстреляют их за измену. Ленин и Троцкий теперь вместо царя и за временное правительство…
– А Керенский?
– Говно лошадиное твой Керенский, никто он теперь! Тьфу!
– Да я чё? Я ничё… Чё мне?
На крыльце штаба появляется Керенский.
За ним маячат Краснов, Барановский, Попов, несколько казацких сотников и другие штабные.
– Товарищи! – кричит Керенский хрипло, стараясь накрыть гомон толпы. – В этот страшный для Отчизны час я обращаюсь к вам, братья и сестры, к вам, солдаты и матросы великой армии российской! К вам, сохранившим честь, не изменившим долгу и присяге, не ставшим на сторону внутреннего врага, протянувшего руки к сердцу державы!
В толпе слышен негромкий свист, смешки.
Краснов с недоумением смотрит на Барановского.
Тот пожимает плечами.
– Братья и сестры! – продолжает Керенский. – Сейчас вся Россия смотрит на вас! В Петрограде, в славной нашей столице, большевики и разагитированные ими части совершили злодеяние – арестовали и заключили в Петропавловскую крепость законное правительство. Они обезглавили страну и поставили армию в страшное положение! Их задача – открыть немцам путь из Ревеля в город Петра, заставить Россию предать своих союзников, обесчестить славное имя русского солдата и матроса, втоптать в грязь все, что было свято для нас!
В толпе слышны выкрики:
– Правильно их арестовали!
– Долой Временное правительство!
– Долой войну!
– Правильно! Правильно!
– Да пасть свою закрой, дай послушать!
– Сам закрой! Что эту падлу слушать! Схватить, блядь, и предоставить Ленину – вот и все!
– А казаки?
– Да хуй, что они сделают! Казаки! Казаки нам до сраки!
Раздался хохот.
Керенский бледнеет.
Барановский говорит на ухо Краснову.
– Обычно он действует на толпу, как факир на змей. Первый раз вижу, что его не слушают.
– Мне кажется, что его сейчас попробуют арестовать… Толпа настроена агрессивно. Вызвать, что ли, казаков для охраны?
– Думаю, что не повредит…
Краснов отдает приказание.
– Товарищи! Солдаты и матросы! Граждане свободной России! Победа большевиков – это новое рабство! Рабство, которое будет страшнее, чем оковы царизма! Рабство, из которого России уже не вырваться! Я приехал просить вас о помощи! Я приехал просить вас протянуть руку Петрограду, прийти на помощь Временному правительству и завоевать свое светлое будущее! Мы победим большевизм, мы победим немцев в этой войне и равными и свободными войдем в семью европейских народов! Ура, товарищи!
Толпа свистит и хлопает. Раздаются матерные оскорбительные выкрики.
Появляется конный казачий взвод.
Керенский идет к автомобилю в окружении бравых казачков. Подобравшиеся к нему поближе дамы бросают ему под ноги цветы и те падают в октябрьскую грязь. Александр Федорович делает им ручкой, на его лице улыбка.
Автомобиль едет мимо солдатской массы. В окна заглядывают лица, некоторые из которых достойны кисти Босха.
– Они любят меня, – говорит Керенский сидящему рядом Барановскому. На глазах беглого премьера слезы. – Господи, Володенька, они меня любят!
Барановский молчит.
Громадный, забрызганный грязью «пирс-эрроу» въезжает на железнодорожную станцию.
27 октября 1917 года. Вагон поезда
В купе Керенский, который смотрит на перрон.
Перрон оцеплен.
В купе входит Барановский, за ним Краснов.
Краснов смотрит на часы.
– В чем дело? – спрашивает он кого-то в коридоре.
– Машинист сбежал! Начальник станции говорит, что другого найти не может.
– А если я его расстреляю? – говорит Краснов.
– Грозили уже, Петр Николаевич! Я лично обещал! Говорит, что нет другого.
– Товарищ генерал!
Краснов выходит в коридор.
– Что, есаул? Говори…
– Так я ж до войны помощником машиниста был, Петр Николаевич!
– Ну ты даешь, Коршунов, – улыбается Краснов. – И сможешь управиться?
– Сам не смогу, товарищ генерал, а ежели двух толковых ребят взять, на уголек, посменно… Так чего ж не управиться?
– Давай, есаул, с Богом…
По путям мчится поезд – паровоз, теплушки с бойцами, с лошадьми, платформы с орудиями, штабной вагон, снова теплушки…
За окном штабного вагона – Керенский.
Он глядит через стекло за проносящимся мимо пейзажем.
Вот поезд проходит через Псков – Керенский и Краснов смотрят на плотную людскую массу, заполнившую вокзал, платформы, подъездные пути…
Солдаты глядят на проносящийся мимо поезд недоброжелательно, провожают вагон непристойными жестами и мрачными взглядами.
За Псковом поезд притормаживает. За окнами небольшой полустанок в лесу, в штабной вагон подсаживаются несколько казачьих офицеров. В коридоре шум голосов.
Керенский выходит послушать разговор.
– Зимний охраняют большевистские караулы, – рассказывает сотник, только что севший в поезд. – Город под их контролем – мосты, Петропавловка, Арсенал. Все министры сидят в Петропавловке, к ним никого не пускают…
– Никого не расстреляли? – спрашивает один из офицеров.
– Вроде, никого… Охрану в Зимнем побили. Много юнкеров полегло, мальчишек совсем, инвалидов, кто первый этаж держал, постреляли. Женщин из ударного снасильничали… В общем, война… Сейчас они стараются училища блокировать, там многие против большевиков.
– И что в гарнизонах? – спрашивает Краснов.
– По-разному, товарищ генерал… Народ не знает, что ему делать, кого защищать. Большевиков вроде немецкими шпионами называли, а они рассказывают, что теперь каждому землю дадут…
– И верят…
– Кто-то верит, – говорит сотник. – Разброд, товарищ генерал. Люди в революциях не понимают. Кто прав, кто виноват – им побоку. Кто землю даст – тот и хороший. Сейчас куда их подтолкнуть, туда и покатятся.
– Скажи-ка, братец, – говорит Керенский сотнику, – а ты точно знаешь, что никто из Временного правительства не пострадал?
Сотник смотрит на Керенского, и лицо у него становится каменным.
– Точно знаю, что никто не пострадал.
– Спасибо, поручик! – в голосе Керенского слезы.
Он шагает вперед и протягивает сотнику руку.
Тот вытягивается в струнку, но руки не подает.
– Поручик, – говорит Керенский. – Я подаю вам руку!
– Виноват, товарищ Верховный Главнокомандующий, я вам руки подать не могу. Я – корниловец.
Керенский краснеет, резко разворачивается и скрывается в своем купе.
Ночь на 27 октября 1917 года. Гатчина. Вокзал
Поезд стоит на вокзале. Идет выгрузка.
По перрону шагает генерал Краснов. Рядом с ним Керенский и офицеры.
– В Петрограде 200 тысяч гарнизона, – говорит Краснов Керенскому. – Штурмовать город с нашими силами – все равно, что сдаться врагу. У меня пять сотен бойцов, шестнадцать конных орудий и восемь пулеметов – это дурная шутка, а не карательный отряд. Нам нужны сутки, Александр Федорович. Я не пошевелюсь, пока не буду понимать, как действовать дальше… Ждем подхода основных сил. И не спорьте со мной! Поберегите нервы – ваше красноречие и авторитет понадобятся нам в Петрограде…
28 октября 1917 года. Петроград. Комитет Спасения Родины и Революции. Вечер
В штабную комнату входит Станкевич.
– Слава Богу, – говорит Полковников с облегчением. – Вам удалось, Владимир Бенедиктович?
Члены центрального бюро комитета – Брудерер, Гоц и остальные – жмут прибывшему руку. Чувствуется, что Станкевича ждали.
– Не просто удалось, товарищи! – Станкевич весел, в приподнятом настроении. – Все складывается как нельзя лучше! Царскосельский гарнизон частично сдался генералу Краснову, частично разоружен силой. План восстания согласован с Петром Николаевичем и Александром Федоровичем. В разработке плана принимал участие товарищ Савинков. Наша задача – ударить в тыл большевикам в тот момент, как отряды генерала Краснова войдут в Петроград. Генерал начнет наступление в понедельник, 30 октября, с утра. Естественно, прошу, чтобы эта информация дальше нашего узкого круга не выходила.
– Воззвания Комитета Спасения напечатаны, – подключается Гоц. – Приказы подписаны. Мы поставили в известность всех верных Временному правительству начальников училищ. Есть прямой приказ Керенского из Гатчины об аресте комиссаров ВРК. Мы поднимем весь Петроград!
– Превосходно, – говорит Полковников. – В принципе, юнкера готовы к выступлению в любой момент. Есть одно «но», товарищи… Сегодня днем поступила информация – большевики готовят разоружение училищ, но со сроками пока не определились. В любом случае, это может случиться сегодня-завтра…
– Что вы предлагаете? – спрашивает Станкевич. – Действовать на опережение опасно. У большевиков значительный численный перевес.
– Это не так, – вмешивается Брудерер. – Множество частей нейтральны… Я не могу точно сказать, что большевики превосходят нас численностью. Пусть у них десять тысяч преданных, но плохо стреляющих сторонников. На нашей стороне подготовленные бойцы, военнослужащие! Неужели они не справятся с красногвардейцами-дружинниками?