И здесь здание плотно окружено силами РВК.
Идет бой. Захватившие телефонную станцию юнкера успешно отстреливаются. Стоящий у входа броневик, поливает из пулемета пытающуюся подойти пехоту большевиков. На мостовой валяются мертвые тела атакующих. Пули щелкают по металлу брони и рикошетируют, не нанося вреда экипажу.
29 октября 1917 года. Смольный. Кабинет Ленина
В кабинете Ленин, Троцкий, Свердлов, Луначарский.
– Войска Краснова остаются в Царском Селе, – говорит Троцкий. – Ничего не пойму… Он не собирается сегодня начинать наступление? Бросает восставших на произвол судьбы?
– Тем лучше, – улыбается Ленин. – Значит, нам нужно все закончить за сегодня, пока они с Керенским не успели опомниться. Как вы думаете, Яков Михайлович, Муравьев справится до вечера?
– Уверен, – говорит Свердлов. – Справится…
– Не сомневаюсь, – подтверждает Троцкий. – Как известно, самые большие фанатики – это новообращенные…
Владимирское училище
Идет настоящий бой. На мостовых лежат десятки трупов, все стены вокруг окон в отметках от пуль, грохот выстрелов заполнил все улицы и переулки. В защищенный от огня переулок въезжает машина Антонова-Овсеенко.
К ней подбегает тот самый военный, что был с Муравьевым.
– Я смотрю, успехи невелики? – спрашивает Антонов.
– Без артиллерии не справимся быстро, – говорит военный. – У них патронов много.
– Везут, везут тебе орудие, – успокаивает его Антонов. – Будет им сейчас артиллерия.
29 октября 1917 года. Царское Село. Расположение частей генерала Краснова
Савинков вбегает в штаб к Краснову.
– Петр Николаевич! Только что прибыл курьер из Петрограда. Там началось восстание. Большевики обложили Владимирское училище, Полковников в осаде в Инженерном. Юнкера удерживают телефонную станцию, гостиницу «Асторию» и банк. Идут бои, генерал…
– Ну, и что прикажете делать, Борис Викторович? – спрашивает Краснов. – Вы же понимаете, что я не смогу выступить до завтрашнего утра. Между нами и Петроградом больше 25 верст и Дыбенко со своими головорезами-балтийцами.
– Дайте мне две сотни казаков…
– Вы с ума сошли, Савинков, – говорит генерал устало. – Придите в себя! Конная атака на Петроград – что за глупость! Вы же умный человек, с военным опытом… Нельзя же так. Вы думаете, мне не жаль юнкеров? Жаль. Но тем, что я положу своих солдат, мы им никак не поможем. Если у нас и есть шанс прорваться в город и разбить силы ВРК, то не сегодня. Они должны были выступить тридцатого. Ничего не могу поделать…
– Проклятье! – рычит Савинков и выходит из кабинета, сжимая кулаки.
В коридоре он сталкивается с Керенским.
– Борис!
Савинков свирепо смотрит на Керенского.
– В Петрограде сейчас гибнут мальчишки, – говорит он, едва сдерживая крик. – Гибнут из-за того, что ты все бездарно просрал, Саша. Несчастья не преследуют тебя, Керенский, ты сам – несчастье. Говорил я Краснову, что тебя надо арестовать. Что ты вышел в тираж. Что ты давно уже не герой революции, а ее позор. Перевернутая страница. Но он меня не послушал. Каждый, кто сегодня умрет там от пуль большевиков – на твоей совести. Ты мог выкорчевать эту заразу с корнем, но испугался, что Корнилов превзойдет тебя… Тьфу! Я проклинаю тот день, когда поверил твоим лживым словам!
Керенский стоит, прижавшись к стене. Он бледен, лоб покрыт испариной. Глаза безумные, больные. В коридоре полно штабных офицеров, которые слышат все сказанное. На их лицах нет ни капли сочувствия.
– Борис…
– Не попадайся мне на глаза, Саша. Я понимаю тех, кто хотел тебя убить…
Савинков уходит прочь.
Керенский идет по коридору, как сквозь строй.
Офицеры красновского штаба отворачиваются от него.
29 октября 1917 года. Петроград. Владимирское училище
Трехдюймовую пушку устанавливают во дворе дома, за дровяными сараями. Суетится расчет, орудие наводят, заряжают…
Выстрел.
Внутренние помещения второго этажа.
Снаряд проламывает стену. Летят осколки камней, столбом дым и пыль от разбитой штукатурки. Испуганные крики.
Куропаткин бежит по коридору.
Навстречу ему прапорщик – молодой парень, весь засыпанный мелом.
– Убитые есть? – говорит полковник.
Прапорщик машет головой, показывает на уши.
– Убитые есть? – орет Куропаткин.
– Нет! – орет прапорщик. – Меня контузило, и Сидорова с Бабочкиным кирпичной крошкой посекло. Живы все.
Куропаткин вбегает в комнату, разбитую снарядом. Осторожно выглядывает в пролом.
– У них орудие во дворе. Вот там… В четвертом доме. – подсказывает полковнику юнкер с исцарапанным лицом.
– Вижу.
Куропаткин быстро выходит в коридор.
Снаружи снова грохочет пушка.
Чуть дальше по коридору взрывом выбивает дверь, летит битый кирпич и пыль.
– Юнкера, мне нужен десяток метких стрелков, – командует полковник. – Две пятерки с самыми лучшими результатами… Быстро. Занять позиции во втором и восьмом кабинете. Кто-нибудь, дайте мне карабин… Спокойно, мальчики…Чтоб как на стрельбище!
Он занимает позицию. Рядом с ним Смоляков заряжает винтовку и кладет ствол на подоконник, приникая к трубке прицела.
Двор дома № 4 по Малой Разночинной
Расчет заряжает орудие.
Наводчик наклоняется к трубке. Пуля попадает ему в голову.
Заряжающий со снарядом в руках поворачивается к орудию и падает на спину с простреленной грудью. Пули свистят по двору, попадают в пушку, рикошетируют. Расчет разбегается. Последним отходит командир орудия. Он, пригибаясь, пытается скрыться за дровяными сараями.
Владимирское училище
Внутренние помещения.
Куропаткин глядит за бегущим через прицел карабина, ведет стволом. Выстрел. Командир расчета падает мертвым.
– Ну что, господа большевики? – говорит полковник, передергивая затвор. – Помолясь, начнем?
Позиция войск ВРК
К комиссару с красной повязкой подбегает боец.
– Товарищ комиссар, орудийный расчет расстреляли, суки…
– Поменяйте позицию…
– Так стреляют они. Я уже с десяток бойцов положил! Не могу забрать пушку, не подпускают.
– Нам нужно орудие, – говорит комиссар. – Мне все равно, как ты это сделаешь.
Дом двора № 4 по ул. Малой Разночинной
Во дворе минимум два десятка трупов и несколько раненых.
Пушку на руках выталкивают из двора, оставив раскрытый ящик со снарядами.
Юнкера бьют метко – красногвардейцы оставляют во дворе еще нескольких убитых. Но пушку…
…катят по улице и располагают на углу переулка Геслеровского и Большой Гребецкой, прямо рядом с булочной Хлюстова. Теперь орудие смотрит на боковой фасад училища, против него всего шесть окон, по которым большевики открывают ураганный огонь из винтовок и пулемета, не давая юнкерам прицелиться. Стрелять же со стороны главного фасада невозможно. Высунуться из окна равносильно смерти.
29 октября 1917 года. Владимирское училище. Внутренние помещения
– Отойдите от боковых окон, – приказывает Куропаткин. Он снова в коридоре, весь обсыпанный пылью, с карабинов в руках. – Сейчас…
Снаряд проламывает стену. Вспышка. Грохот. Летят осколки кирпича. Над забаррикадированным оконным проемом дыра от трехдюймовки.
Полковник встает с пола, отряхиваясь от кирпичной крошки.
– Убитые? – кричит он.
Дым рассеивается.
– Трое, – отвечает ему прапорщик. Он сидит под проломом, держась за раненое плечо. Рядом с ним на осколках битого камня мертвые юнкера.
Еще один снаряд пробивает стену рядом с первым.
Артиллерийская позиция большевиков
– Заряжай!
– Целься!
– Пли!
Пушка подпрыгивает, плюет пламенем.
Снаряд попадает в стену училища, рядом с окном на первом этаже.
Владимирское училище. Внутренние помещения
Куропаткин рядом с телефоном.
– Да! Расстреливают из орудия! Прямой наводкой! Прошу помощи! Мы не продержимся до подхода войск… Я понимаю, что вы сами в окружении, подполковник. Но у вас там тихо, а меня из трехдюймовки херячат! Если их не выбить с позиции, то через час тут будет некого хоронить!
29 октября 1917 года. Петроград. Ул. Большая Морская. Центральная телефонная станция
Бой. Броневик по-прежнему прикрывает центральный вход в здание станции.
Очередная атака ВРК захлебывается. Затишье. Из броневика выбирается поручик Дубов, пригибаясь, перебегает к дверям и скрывается за ними.
Там его встречают осажденные.
– Ребята, – говорит Дубов. – У нас с боеприпасом беда – несколько коробок осталось. Что в штабе? Подвезут патроны?
– Штаб в окружении.
– Значит, патронов не будет. Ну так сами съездим – до манежа и обратно! – улыбается поручик. – Нам не привыкать. Как закончатся, придется на прорыв идти. Продержитесь часик без нас?
– Попробуем.
– Ну и ладненько, – улыбается Дубов. Лицо у него черное от пороховой гари, а улыбка хорошая, белозубая. Вокруг глаз следы от очков-консервов. – Я обратно, за инструмент! Сыграем большевичкам «железную фугу»! Жаль, нот маловато!
29 октября 1917 года. Инженерный замок
Полковник Полковников, комиссар Комитета Спасения Мартьянов глядят из окна на окружившие здание отряды солдат Павловского полка и дружинников-красногвардейцев. Прямо перед фасадом установлены четыре трехдюймовых орудия. На флангах стоят бронемашины.
– Ну, комиссар, – говорит Полковников, закуривая, – решать придется: сейчас или никогда.
Он бледен, но рука, держащая папиросу, не дрожит. Глаза злые, рот сжат.
– Боюсь, что раздавать прокламации поздновато. Вы их хотели разагитировать? Переманить на нашу сторону?
– Вы видели другой выход? – спрашивает Мартьянов. – Я верю в силу пропаганды. Начните стрелять в них, и нас раздавят – снесут замок до фундамента.
– Вы, комиссар, как и я, верите в силу оружия. Зачем себя обманывать? Пропаганда, агитация – это все хорошо до того, как начали стрелять. Что делаем, комиссар? Умираем или сдаемся?