– Не хотите принимать решение самостоятельно?
– Не хочу, – кивает Полковников. – Поражение – всегда сирота.
Мартьянов гасит окурок в пепельнице.
– Какие шансы у нас дождаться помощи Краснова?
– Павловский полк, дружинники, два броневика, четыре трехдюймовки? Нулевые.
– Уйти с боем? На воссоединение с Владимирским училищем?
Полковников грустно качает головой.
– Нет шансов. Нас перестреляют. Мне не себя и не вас жалко, комиссар. Мне ребят жалко. Вы или я?
Он тоже гасит папиросу в пепельнице.
– Пойдемте вместе, – говорит Мартьянов.
– Господа юнкера! – кричит на лестнице Полковников. – Нами принято решение о капитуляции, идем на переговоры с большевиками. Это не трусость с нашей стороны, это попытка сохранить вам жизнь в совершенно безнадежной ситуации. Прошу не стрелять и ничего не предпринимать до нашего с комиссаром возвращения. Сказанное мной передать дальше.
Полковников и Мартьянов выходят из дверей Инженерного замка и идут к шеренге солдат Павловского полка, из-за которой появляется Муравьев.
– Мы пришли обсудить условия капитуляции, – говорит Полковников.
– Разумно, – отвечает Муравьев. – Хотя я ожидал от вас большего мужества, полковник.
Полковников проглатывает оскорбление молча, только желваки ходят на запавших щеках.
– Замок освободить, сопротивление прекратить. Организаторы и руководители восстания будут арестованы.
– Что ждет юнкеров? – спрашивает Полковников.
– Разоружение, – говорит Муравьев. – И пусть идут по домам. Тех, кто откажется сдать оружие или окажет сопротивление, я расстреляю. Условия удобоваримые?
– Да.
– Послушайте, Муравьев, – обращается к нему Мартьянов. – Вы же, кажется, эсер?
– Я уже четыре дня большевик, – отвечает Муравьев. – И мне это, черт побери, нравится…
29 октября 1917 года. Владимирское училище
Возле главных ворот дымит перекособоченный броневик.
Дымится здание – боковой фасад разбит, внутри что-то тлеет.
На мостовых, на проезжей части лежат трупы атаковавших. Мертвых много.
Со стороны большевиков появляется человек с белым флагом.
– Не стрелять! – раздается команда внутри училища. – Парламентер!
Парламентер выходит на середину улицы, неподалеку от ворот и кричит:
– Юнкера! Только что капитулировал штаб восстания в Инженерном. Полковник Полковников арестован! Члены штаба арестованы! Ваши товарищи – юнкера – разоружились добровольно и отправлены по домам! Руководство Военно-революционного комитета и Совет Народных Комиссаров в последний раз предлагает вам сдаться! Виновные в организации заговора будут наказаны. Остальным – ничего не угрожает.
Внутри училища речь парламентера слушают юнкера и офицеры, среди них много раненых и убитых. Здание сильно пострадало изнутри – выбитые взрывами двери, разрушенные перегородки.
– Даем вас пять минут на то, чтобы открыть ворота и капитулировать!
По лестнице бежит молоденький юнкер.
– Ну, – спрашивает Куропаткин. – Дозвонился.
– Дозвонился, товарищ полковник. Ответили, что штаба там больше нет…
– Не врут, значит… Ну, что, ребятушки? – кричит Куропаткин громко. – Сдадимся? Или будем драться до конца?
Позиции отряда ВРК
Антонов смотрит на часы.
Пожимает плечами.
Машет рукой, начиная атаку.
К зданию училища снова двигаются пешие бойцы. Из окон начинают огрызаться пулеметы, хлестко бьют винтовки.
Звучит орудийный выстрел.
Снаряд влетает в пролом на боковом фасаде и взрывается внутри здания.
Снаружи видно, как из окон вылетают плотные клубы пыли и дыма.
Внутри крики, кровь, разорванные тела.
Что-то кричит, командуя, Куропаткин.
Стреляет орудие.
Еще один снаряд рвется внутри. Куропаткина сметает огненным вихрем.
Еще взрыв.
Влетающие внутрь училища осколочные заряды разносят в клочья все живое и неживое.
Каждое новое попадание сотрясает здание до основания. Рушатся перегородки. Уцелевшие юнкера бегут прочь от бокового фасада, оставив в комнатах и коридорах со обстрелянной стороны не менее полусотни убитых.
Большевики занимают позиции для штурма ворот.
По улице катится последний из броневиков ВРК. В это время из окна училища вывешивают простыню, как белый флаг.
С криками атакующие врываются в незащищенные ворота.
У входа с десяток юнкеров с поднятыми руками. По ним открывают огонь, раненых добивают штыками и прикладами. Озверевшая от вида крови толпа врывается в здание училища, продолжая убивать раненых и безоружных.
Внутри училища и так творится ад. Снаряды перемешали полсотни человек с осколками кирпича, дранкой и досками, но нападающих это не останавливает. В ход идут шашки, кортики, штыки.
Муравьев и Антонов входят в здание и видят лежащие у входа обезображенные тела. Тела лежат на лестнице, в коридорах. Слышны крики ужаса, предсмертные стоны, яростный рев убийц.
Один из победителей видит еще шевелящееся тело и переворачивает его ударом ноги. Это Смоляков. Осколками ему разворотило грудь, лицо в кирпичной крошке, разбито до неузнаваемости. Он хрипит. Убийца стреляет ему в голову из нагана и отворачивается.
Муравьев, обходя поле боя, нарочито спокоен. Он перешагивает через разорванные трупы, не меняясь в лице. Антонов же бледен и явно не в своей тарелке. И вправду, человек, имеющий хоть какое-то подобие души, не может без содрогания смотреть на такое зрелище.
– Не пора ли это остановить? – спрашивает Антонов.
– Хотите рискнуть? – отвечает вопросом на вопрос Муравьев. – Там, на улице, лежит около двухсот мертвецов, которых настругали вот эти мальчики. Я не могу приказать людям не мстить. Они остановятся, когда почувствуют, что – хватит…
– А если не почувствуют?
– Значит, не остановятся. Вы же военный человек, Владимир Александрович. Все сами понимаете. Вам же товарищ Троцкий сказал – с максимальной жестокостью. Не нужно самому казнить, вам достаточно отвернуться… О, старый знакомый!
Муравьев останавливается и ногой перекатывает какой-то предмет, попавшийся ему под ноги, садится перед ним на корточки – это оторванная голова Куропаткина. Лицо изуродовано взрывом, но узнать его все-таки можно.
– Ну, здравствуй, Куропаткин… – говорит Муравьев, ухмыляясь. – Вот и снова свиделись. Честь, говоришь, я потерял? А по мне – лучше честь, чем голову…
Он встает и отталкивает мертвую голову пинком ноги.
– Написали бы о таком в репортаже, Владимир Александрович? Нет? И правильно… Не надо.
Он поворачивается и дальше шагает по битому кирпичу, высокий и сутулый.
29 октября 1917 года. Петроград. Ул. Большая Морская. Главная телефонная станция
Броневик ведет огонь короткими очередями. По броне щелкают десятки пуль. Из здания по солдатам и красногвардейцам продолжают стрелять юнкера. Выстрелы с их стороны теперь гораздо реже.
Из забаррикадированных окон осажденного здания видно, как броневик перестает стрелять, заводит мотор и срывается с места. Выхлоп у него масляный, черный.
– Все, – говорит один юнкер другому, – ребята за патронами поехали!
– Им хорошо, – отвечает другой. – нам за патронами ехать некуда. Вот, у меня три десятка осталось да две ручных гранаты.
– До вечера надо продержаться…
– А там что?
– Не знаю, – говорит первый юнкер. – Пока есть патроны – надо держаться.
Броневик едет по улице, по нему продолжают стрелять.
Внутри бронемашины тесно и жарко, да еще и дымно.
– Похоже, радиатор нам пробили, Серега… – кричит Вихлевщук, крутя баранку. – Мотор греется, сейчас клина поймаем.
– Тяни сколько можешь! – отвечает Дубов с заднего сиденья – он заряжает револьвер. – Если станем здесь, то нам конец!
Броневик выкатывается к мосту, через который как раз движется отряд красногвардейцев. Завидев бронемашину, они бросаются врассыпную. Водитель направляет автомобиль на мост, солдаты стреляют, пули с лязгом отлетают от стальных листов, прикрывающих кабину и борта.
– Гони! – кричит Дубов. – Игорь! Гони на тот берег!
Броневик стреляет выхлопом, раз, другой, третий… Под капотом что-то оглушительно грохочет. Машина катится еще несколько метров и останавливается.
Внутри автомобиля вдруг становится тихо.
– Ну, все, Серега… – говорит Вихлевщук. – Приехали…
К машине со всех сторон бегут вооруженные люди с красными повязками.
Дубов достает револьвер и несколько раз стреляет в смотровую щель, то же самое делает Вихлевщук. Со стороны это выглядит трагикомично – бронемобиль, огрызающийся на толпу револьверным огнем. По броне уже грохочут сапоги, колотят приклады. Кто-то пытается подцепить штыком крышку люка, но штык ломается со звоном.
– Гранаты, гранаты давай! – кричат голоса снаружи.
– Что, так и будем сидеть, командир, – спрашивает Вихлевщук, – пока нас не зажарят?
– Да мне тоже больше свежий воздух нравится… – скалится Дубов. – Прости, напарник, если что не так! Жаль, не полетали… Пошли?
Он распахивает дверцу и стреляет в первого же, ставшего у него на пути.
От неожиданности нападавшие начинают сыпаться с брони, и экипаж успевает выскочить наружу. Но на этом успехи оканчиваются. Красногвардейцы открывают огонь из винтовок. Падает с пробитым боком поручик Дубов, Вихлевщук несколько раз пытается подняться, но оседает на брусчатку.
Толпа окружает офицеров, топчет, бьет их прикладами, колет штыками. Когда тела превращаются в месиво, их перебрасывают через парапет, в темные воды Невы.
29 октября 1917 года. Смольный. Кабинет Троцкого
Звонит телефон.
– Алло, – говорит Троцкий в аппарат.
Он слушает позвонившего и довольно кивает головой.
Повесив трубку, поворачивается Ленину и Луначарскому.
– Вот и все, товарищи… Телефонная станция в наших руках. Выступление юнкеров можем считать законченным. Мы одержали промежуточную победу. Осталось только закрепить пройденный урок расстрелами…