Он подмигивает.
– Быстро и эффективно – это хорошо только когда надо убить. Я же всего-навсего хочу с вами поговорить. И не просто поговорить, а договориться…
– О чем? – спрашивает Маргарит.
– Мне понравилось ваше предложение, мадемуазель. Я имею в виду алмаз. Он действительно так хорош, как вы говорили?
– Он уникален.
– Дорого стоит?
– Бесценен. Хотя… Все имеет свою цену. Особенно, если распилить.
– Вы готовы поменять его на мужа?
– Да.
– Наверное, вы его сильно любите?
– А вы сильно любите драгоценности?
– Равнодушен. Это больше по части товарища Свердлова – говорят, ему нравится коллекционировать разные безделушки. Мне же больше нравится мысль об армии, которую я могу создать на эти деньги.
– И стать Главковерхом… – негромко говорит Дарси.
Троцкий глядит на француза с улыбкой, но от этой улыбки в комнате становится еще на пару градусов холоднее.
– Слушайте, – произносит Троцкий, – Дарси! На кой черт вам прозябать в военном представительстве загнивающей державы? Вы кто по званию? Капитан? Майор? Я дам вам бригаду! А возможно, и армию, как сложится! Давайте ко мне! Не пожалеете! Неограниченные возможности для роста! Полное удовлетворение всяческих амбиций! Вы будете иметь возможность вписать свое имя в историю!
– Или лечь в братскую могилу… – отвечает Дарси.
– Это как повезет, – соглашается Троцкий. – Можете лечь, а можете и не лечь! Но разве такие мелочи останавливали по-настоящему смелых людей?
– Наверное, я недостаточно смел.
– Сомневаюсь. Скорее, недостаточно решительны. Конечно же, вы правы. Мне нужно стать Главковерхом. Потому что организовать переворот и выйти в нем победителем – не главное. А что главное, месье Дарси?
– Главное – потом остаться живым, месье Троцкий.
– Совершенно правильная мысль, месье Дарси. Откуда вы знали?
– О, ничего удивительного! Просто, в моей стране уже случались революции.
– Я понимаю, что противоречия между соратниками неизбежны, и очень не хочу оказаться проигравшим в этих скачках. Пока я не вижу себе соперника, но ситуация может измениться. Слишком много решительных людей оказалось в одной лодке.
– Вы боитесь? – спрашивает Маргарит.
– Я? Нет. Я просто стараюсь глядеть вперед. Вы мне выгодны со всех сторон, мадемуазель Ноэ. Мне нужен ваш бриллиант, чтобы создать армию и сохранить наши завоевания в неприкосновенности. Мне нужен живым ваш муж. На всякий случай. Что-то подсказывает мне, что мы с Владимиром Ильичом не всегда будем единомышленниками и друзьями…
– Мне неинтересны ваши планы и побудительные мотивы, месье Троцкий. Что вы предлагаете?
– Я предлагаю вашему мужу свободу.
– Вы устроите ему побег?
– Почему нет? Ему и… Кишкину, например – говорят, они там ходят вместе, как Шерочка с Машерочкой. Перевезем их в Кресты и там решим все вопросы. Вашего мужа я даже вывезу за рубеж, чтобы не рисковать зря таким ценным источником информации.
– Взамен вы хотите бриллиант?
– Ну да. И гарантию того, что когда мне понадобятся документы, изобличающие сотрудничество Ленина с немцами, ваш муж их мне предоставит. Немногого я прошу, правда?
– Возможно. Могу я задать вопрос?
– Конечно же, мадемуазель!
– Вы хотите свергнуть Ленина?
– Ну что вы! – искренне негодуя, восклицает Троцкий. – Эти бумаги могут мне понадобится исключительно в целях защиты! Мы с Владимиром Ильичом прекрасно находим общий язык. Пока находим. У революции не может быть много отцов, мадемуазель. Спросите у Дарси, он в курсе – рано или поздно, но останется кто-то один. Впрочем, почему это должно вас волновать? Вы хотели купить жизнь мужа, я согласен ее продать. У всего есть цена. Я ее назвал. Так да или нет?
– Да!
– Пре-вос-ход-но! – на лице Льва Давидовича кошачья ухмылка. – Поздравляю вас, мадам, только что вы спасли человеческую жизнь!
– Вас, месье Дарси, – Троцкий поворачивается к французу, – я попрошу быть посредником в сделке – в той ее части, что касается передачи бриллианта, естественно. Я бы не хотел, чтобы мадемуазель Ноэ думала, что я сомневаюсь в чистоте ее намерений, но…
Троцкий разводит руками.
– Сами знаете, что первый признак происходящих великих волнений – это падение нравственности масс.
– Когда вы хотите совершить сделку? – спрашивает Маргарит.
– Немедленно. Завтра. Послезавтра.
Троцкий улыбается.
– Как только месье Дарси скажет мне, что бриллиант у него. Ну, что? Договорились?
– Договорились, – говорит Маргарит и протягивает Троцкому руку для рукопожатия, но тот галантно целует узкую ладонь.
– Надо бы шампанского, – вкрадчиво произносит он, – Но времена тяжелые, придется обойтись чаем.
Маргарит и Дарси спускаются на улицу, у подъезда стоит их автомобиль. Они садятся в салон, Дарси трогает машину с места.
– Уф… – говорит он, – давно мне не было так неуютно! Какой людоед, однако, получается из революционера во власти… Что думаете делать, Марг?
Маргарит поводит плечами.
Потом открывает сумочку и достает небольшой замшевый мешочек.
– Да вы с ума сошли! – бледнеет Дарси. – Все это время…
– Ну да… – отвечает Маргарит спокойно. – Все это время камень был со мной. Вы можете звонить Троцкому, Пьер. Сразу, как приедете.
Дарси кладет мешочек в карман.
– Никогда еще не носил на себе армию…
– Не стоит привыкать, Дарси, – говорит Марг. – Армия – вещь недешевая, но жизнь все равно стоит дороже.
Февраль 1918 года. Петроград. Смольный. Кабинет Троцкого
Троцкий и Терещенко сидят друг напротив друга. Ночь. Лампа под зеленым абажуром рисует круг мягкого света. Остальной кабинет в полумраке.
– Я не прошу, – говорит Троцкий, – немедленно передать мне эти бумаги. Я понимаю, что сейчас их нет в вашем распоряжении. Но я готов поверить вам на слово.
– А расписку? Кровью? – кривит рот Терещенко.
– Обойдусь. Слова будет достаточно. Я же неплохо вас изучил – для вас обещание по-прежнему не пустой звук. Давайте, Михаил Иванович! Он же ваш враг, это он мне – союзник. В конце концов, что бы ни случилось – это будет в ваших интересах. А вдруг? Вы же хотите его падения? Если честно?
– Хочу, – говорит Терещенко. – Но я не хочу и вашего взлета.
– Ну, я-то не получал денег от немецкого Генштаба! Вы сами расследовали дело, знаете, что я не вру…
– Знаю.
– Ну, тогда давайте вспомним, что враг моего врага – мой друг. Даете слово?
– Даю.
– А я вам дам на прощание совет. Хороший совет, рекомендую прислушаться. Учитесь жить с оглядкой – Ленин никогда никому и ничего не прощает. То, что я отпускаю вас, вовсе не значит, что в один прекрасный день… В общем, надеюсь, что я высказался понятно. Прощайте, господин Терещенко.
Троцкий опускает взгляд в бумаги.
– И это все?
– И все, – говорит Троцкий. – Если возникнет необходимость найти вас – я вас найду. Спасибо можете не говорить. Все уже оплачено.
За спиной Терещенко возникает телохранитель Троцкого.
Терещенко встает.
Троцкий читает бумаги, не обращая на Михаила Ивановича никакого внимания.
Терещенко выходит в сопровождении конвоя.
Февраль 1918 года. Петроград. Ночь
По заснеженным улицам едет машина.
В салоне сидит Терещенко, на коленях у него узел с вещами.
Пурга.
Машина проезжает мимо идущего по Набережной наряда – матроса и двух солдат. Они смотрят «паккарду» вслед. Автомобиль исчезает в снежной круговерти.
Железнодорожные пути.
Двое конвойных ведут Терещенко через рельсы, тот спотыкается, оглядывается, видно, что ему не по себе.
Возле одного из вагонов их ждет еще один часовой.
Дверь теплушки откатывают, сопровождающий берет у Терещенко узел и швыряет его в вагон.
– Пошел, – командует он. – Что стоишь? Лезь в вагон, чучело!
Терещенко без возражений лезет в теплушку. Двери захлопываются.
Из станционного здания за этой «посадкой» наблюдает Дарси. Рядом с ним оперуполномоченный Бубенцов.
– Видели? – спрашивает он француза и закуривает.
Дарси кивает головой.
Поезд, увозящий Терещенко из России, медленно трогается с места и набирает ход.
В вагоне холодно. В углу стоит буржуйка, на полу иней и грязная солома. Поезд трогается, в щели между досками видны мелькающие огни.
Терещенко разворачивает узел. В нем его гражданская одежда, та, в которой его арестовали в Зимнем. Он находит в кармане пальто зажигалку. Она провалилась за подкладку – красивая золотая безделушка, подарок Марг на Рождество 13-го года, фетиш из прошлой жизни. Во внутреннем кармане костюма – паспорт, измятый, но не рваный. Терещенко с трудом натягивает пальто на свитер, укутывается в куртку. Его бьет дрожь. Он находит в углу вагона несколько кусков угля, щепу, обломки досок и разводит огонь в буржуйке. Огонек слабенький, но лучше, чем ничего.
Поезд режет темноту светом головной фары. Стучат колеса на стыках. Вокруг лес.
Простят ли чистые герои?
Мы их завет не сберегли.
Мы потеряли все святое:
И стыд души, и честь земли.
Мы были с ними, были вместе,
Когда надвинулась гроза.
Пришла Невеста. И Невесте
Солдатский штык проткнул глаза.
Мы утопили, с визгом споря,
Ее в чану Дворца, на дне,
В незабываемом позоре
И наворованном вине.
Ночная стая свищет, рыщет,
Лед по Неве кровав и пьян…
О, петля Николая чище,
Чем пальцы серых обезьян!
Рылеев, Трубецкой, Голицын!
Вы далеко, в стране иной…
Как вспыхнули бы ваши лица
Перед оплеванной Невой!
И вот из рва, из терпкой муки,
Где по дну вьется рабий дым,
Дрожа протягиваем руки
Мы к вашим саванам святым.
К одежде смертной прикоснуться,