ого судна
Капитан – еще нестарый мужчина с испитым лицом – мрачен.
– У меня нет мест, гражданка.
– У меня на руках ребенок.
– Я вижу. У меня нет мест. Я же не могу никого высадить, чтобы взять вас?
– У меня пропуск, подписанный самим Троцким.
Капитан ухмыляется.
– Да хоть Керенским, хоть Троцким. Нет мест. Можем попробовать следующим разом.
– Мы не доживем до следующего раза.
Капитан пожимает плечами.
– Жаль, гражданка, но мест нет.
– А если так? – Маргарит протягивает капитану затянутую в перчатку руку. На ладони лежит достаточно крупный бриллиант. – Я бы с удовольствием дала бы вам меньший, но это – последний. Сколько вы зарабатываете, капитан? Этого хватит, чтобы отдать мне свою каюту?
Капитан отрывает взгляд от бриллианта, и смотрит на нее с интересом.
– Моя каюта стоит больше, – говорит он, наконец. – Ненамного, но больше. Этот бриллиант и твоя уступчивость во время рейса. Тогда еще будете столоваться в корабельном камбузе – ты и дочь. Идти сутки, проголодаетесь. Я бы взял деньгами или бриллиантами, но ты говоришь, что у тебя их нет.
Маргарит смотрит на капитана с презрением, как на насекомое. Он же на нее – со злорадством и ожиданием.
Она разворачивается и начинает спускаться по трапу.
– Ты куда? – спрашивает капитан.
– За багажом. Освободите мою каюту, капитан. Я устала. И не рассчитывайте на мою уступчивость. Бриллианта достаточно.
Апрель 1918 года. Норвегия. Трондхейм. Порт
К пирсу, гудя, подходит судно.
Встречающих немного. Среди них Терещенко и Бертон.
Корабль швартуется.
Бертон и Терещенко взбегают по трапу навстречу выходящим пассажирам. На палубе, на чемоданах с Мими на руках, сидит Маргарит. Терещенко бросается к ним, обнимает обеих. Маргарит оседает в его руках. Она без сознания.
Трондхейм. Больница
Врач – пожилой мужчина в белом халате – беседует с Терещенко.
– Минимум две недели, а то и больше. Она истощена физически и морально – ей просто необходимо пройти курс лечения. И потом… Я вижу у нее сильное гинекологическое воспаление, тут нужна особая терапия. Все будет сделано, можете не сомневаться!
– Я могу пройти к ней?
– Конечно, но ваша жена под действием успокаивающих микстур. Не утомляйте ее. Ей нужно спать – это главное лекарство для нервной системы. Мозг должен отдохнуть, чтобы не было лихорадки…
Больница. Палата Маргарит
Терещенко садится рядом с постелью Марг и берет ее за руку. Она приоткрывает глаза.
– Мишель…
– Все в порядке, любимая. Тебе уже лучше…
– Я все время сплю.
– Так надо.
– Мишель?
– Она в доме у Бертона. Лотта за ней присмотрит.
– Мишель…
– Что, милая?
– В черном чемодане, за подкладкой, два чека… Их надо обналичить…
– Давай потом…
– Нет, – говорит она твердо, хотя и слабым голосом. – Выслушай меня. В коричневом чемодане зашиты в подкладку пять тысяч царских рублей золотом и тысяча марок. Это все, что удалось выручить от продажи вещей. Я не смогла бы взять их с собой. В кукле Мишет – все драгоценности, что ты мне подарил. Твоя мать отдала их мне перед отъездом. Но бриллианта там нет, Мишель.
– Ты отдала его за меня? – спрашивает Терещенко.
Она молча кивает и закрывает глаза.
16 июля 1918 года. Швеция. Стокгольм.
Русская церковь Преображения Христова
Маргарит в белом платье, с букетом, Михаил в смокинге. Свидетели, гости, среди которых и семья Бертонов. Священник проводит бракосочетание по православному обряду. Поют певчие. Рядом с мамой стоит светящаяся Мишет – тоже в белом платье и с маленьким букетом.
У Маргарит совершенно счастливое лицо.
Дом, который снимают супруги Терещенко. Ночь
Мишель и Маргарит лежат в кровати. Оба не спят.
– Ты, наверное, соскучился, Мишель? – спрашивает она.
– Ничего страшного, – говорит Терещенко. – Я подожду. Выздоравливай.
– Тебе вовсе не обязательно ждать.
Маргарит откидывает легкое одеяло и снимает с себя ночную сорочку. В темноте ее тело светится молочно-белым. Она начинает целовать мужа в шею, в грудь, постепенно спускаясь все ниже и ниже. Распущенные волосы Марг скользят по животу мужа, ее голова над его пахом.
Терещенко тихо стонет.
Маргарит поднимает на него взгляд, отбрасывает челку:
– Вот видишь, тебе вовсе не обязательно ждать.
Август 1918 года. Посольство Англии в Стокгольме
Вице-консул вручает Терещенко документы.
Тот смотрит на сопроводительное письмо, потом с недоумением на клерка:
– Мне отказано в визе?
– Я весьма сожалею, мистер Терещенко, – говорит вице-консул, смущаясь. – Мистер Финли весьма озабочен ситуацией, но вынужден сообщить вам, что его правительство полностью против вашего въезда на территорию Великобритании. Пока против. Но ситуация, естественно, будет меняться. Мы свяжемся с вами дополнительно.
– По крайней мере, дайте мне транзитную визу для поездки в Америку – ее требует правительство США. В моих планах – встретиться с президентом Вильсоном.
– Увы, мистер Терещенко. Распоряжение членов правительства касаются и транзитных виз, а также виз кратковременных. Это политическое решение.
– Вы полагаете, что я несу ответственность за заключение сепаратного мира с Германией? – спрашивает Терещенко, закипая.
– Простите, мистер Терещенко, – говорит вице-консул подчеркнуто вежливо. – Если бы разрешение на выдачу вам визы зависело от меня, то вы бы уже ее имели. Но я не принимаю решений, а всего лишь транслирую вам волю своего правительства. Я понимаю ваше возмущение, но ничего не могу изменить…
Терещенко выходит, не прощаясь.
Август 1918 года. Стокгольм. Гостиница «Роял»
Терещенко и Ротшильд сидят в гостиной апартаментов.
Терещенко – с усами, постаревший, но не потерявший лоска.
Ротшильд – седой, спокойный и рассудительный, как и во время их последней встречи.
– Не думаю, что смогу изменить решение Финли, – говорит он. – Похоже, что это политика по отношению ко всем бывшим министрам и высокопоставленным чиновникам вашего правительства. Как я и говорил, интерес к вам утрачен. Теперь нужно договариваться с большевиками, а это сложно и дорого, любые контакты с вами могут привести к срыву переговоров. Финансовые круги понимают, что Россия вышла из войны, и хотят вернуть обратно свои деньги. Это плохо, Мишель, так как большевики, скорее всего, не захотят платить по долгам, а твое поручительство осталось в действии.
– Боюсь, что сейчас у меня нет доступа к моим активам в России…
– Я знаю, но это никак не влияет на наличие обязательств и уменьшение суммы выплат, Мишель. Твои зарубежные активы существуют и будут конфискованы в покрытие долга. Я бы на твоем месте подумал о личных деньгах, а не раздавал бы их направо и налево.
– Что ты имеешь ввиду?
– Твой платеж на счета посланника России Гулькевича. Я не уверен, что Колчак и его армия будут хорошим вложением. Это крайне сомнительное мероприятие, на исполнение которого ты направил свои последние деньги. Не слишком разумный поступок.
– И как это стало известно тебе?
– Один из банков-корреспондентов принадлежит моей семье. Все платежи из Загреба в Великобританию и Францию проходят при его посредничестве. Иногда полезно забыть о ненависти, об амбициях – даже если речь идет о большевиках. Сохранить лицо, Мишель, сохранить доброе имя.
– Отказаться от борьбы?
– Ты думаешь, о тебе забыли? Ты был слишком заметной фигурой, чтобы исчезнуть бесследно. И то, что тебе не дают въезда в Великобританию и Америку, вполне объяснимо, если поглядеть на сегодняшнюю ситуацию в мире.
Терещенко со злостью бьет кулаком по ладони.
– Им было мало сломать мою жизнь. Им было мало уничтожить мою страну. Теперь они заперли меня в Скандинавии самим фактом своего существования! Я ненавижу их, я не хочу иметь ничего общего с их властью. И если они останутся править в России, то не хочу иметь ничего общего и с Россией! Но пока есть надежда выгнать эту сволочь, моя Родина нуждается во мне!
Ротшильд разводит руками.
– Корни не вырвать, мы всегда те, кто мы есть, но я тебя понимаю и не призываю смириться – я призываю тебя всего-навсего проявить благоразумие. Ты можешь потерять все, Мишель. Я был бы рад подставить тебе плечо, но боюсь, что нынешнее финансовое положение не позволит мне полностью решить твои проблемы.
– Я сам отвечаю за свои поступки, дружище, – говорит Терещенко. – Ты предупреждал меня, я знал о рисках… Но за намерения – отдельное спасибо.
– Ты всегда можешь обратиться ко мне, Мишель.
Терещенко улыбается.
– Обращусь, не сомневайся. Когда буду искать работу.
– Я уже говорил о тебе, – невозмутимо отвечает Ротшильд. – Если тебе понадобится работа, то в финансисте твоего класса заинтересован Маркус Валленберг, мой близкий приятель…
– Ты уже говорил обо мне? – переспрашивает Терещенко недоуменно.
– Конечно. Ты же знаешь мою любовь к стратегическому планированию. При случае я вас познакомлю.
Терещенко закуривает очередную сигарету.
– Значит, клерком в чужой банк?
Ротшильд разводит руками.
– Это все, что можно предложить тебе здесь. Валленберг поможет тебе встать на ноги.
– И отдать вам долги?
– И отдать нам долги. Возможно.
Ротшильд улыбается и добавляет:
– Когда-нибудь, если получится… Эти долги – мертвый актив. Без тебя, Мишель, эти векселя дешевле бумаги, на которой напечатаны. И ради Бога, не забивай себе голову проблемами страны, которая уже никогда не будет твоей.
– Все так плохо?
Ротшильд некоторое время размышляет, а потом начинает говорить.
– Я не хотел бы посвящать тебя в некоторые подробности, Мишель, но промолчать будет неправильно с моей стороны. Не по-дружески. Я не назову тебе источник информации, но, поверь, он достаточно надежен.