1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским — страница 21 из 39

Любопытный момент, возвращающий от Гершенкрона к Покровскому. У того на конференции историков-марксистов был доклад «Ленинизм и русская история»[68]. Там такой ход мысли: в России революция победила в качестве пролетарской революции, минуя законы экономики, – напролом. По этому поводу многие осуждали Покровского: как это – в обход законов экономики? Разве это марксизм? Покровский отвечал, что имел в виду узко экономическое (по-немецки nur ekonomische), а подход к таким событиям, как революция, не может быть узким. Он включает много составляющих и сложную их реакцию, дающую неожиданный результат. Гершенкрон пытается ситуацию революции рассмотреть узко экономически. Показывая, что путь мог быть другим и вел к другому варианту революции – более мирному, буржуазному, с перспективой государственной мощи и процветания на долгие годы.

Что до экономического развития России, я им немало занимался. Бесспорно, что в предвоенные годы был большой экономический сдвиг. Но экономический анализ покажет, что в нем преобладало не создание новых рабочих мест, а наверстывание упущенного за годы кризиса и депрессии. Возникли «ножницы» между промышленным развитием и социальными процессами в деревне. Здесь был последний шанс России, и здесь же созревали условия радикального социального переворота. Для Гершенкрона цифры роста методологически означают собой почти все. Но эти цифры роста не представляют панорамы развития – с нарастанием конфликтов, которым экономический рост не преграда, а стимулирующий момент. Толчок к умножению очагов социальной напряженности.

Второе соображение касается самой схемы: от аграрной реформы – к индустриализации. По отношению к России схема до известной степени применима. Но могла ли Россия, продвигаясь по буржуазному пути, повторить, хотя бы тяжелой ценой, западный прецедент? Нет. Как раз Россия показала границы раннезападного прецедента. Здесь произошел мировой перелом, обнаруживший предел эпохи классического капитализма.

Буржуазное развитие в том виде, как оно шло в России, включая монополии, банки и так далее, – питалось отсталостью. Развитие не могло доразвиться до целостности, до нормы. Концентрация производства в некоторых отраслях, легкость создания монополий и движение финансового капитала стимулировались узостью внутреннего рынка и крайне специфичной политикой государства. Об этом у меня есть статья «Империализм в России» в Большой советской энциклопедии, и в Исторической энциклопедии я кратко излагаю эту проблему.

Опыт «третьего мира» показал, что западный прецедент имеет границы, как и пограничный русский вариант, во времени и в пространстве. В последних высказываниях Ленин часто применял понятие «пограничности» России по отношению к Западу и к Азии. Это старая русская, чаадаевская идея, вернувшаяся поздним и на другой основе возникшим ходом ленинской мысли.

Часть 6. Последняя русская революция

50. 1917: революция, знавшая, кто она

– О русской революции говорят – вот она, ваша Евразия, вот ее темные мужицкие массы. У нас не понимают, что значит революция. Это вообще не производная марксизма – думаешь, либералы в революциях лучше марксистов? Ничуть. Понятие «врага народа» в 1917 году пустили в ход либералы. Людьми в революции вообще распоряжаются как прототрупами!

Великие европейские революции начинались, не подозревая, что они именно революции. Но в России 1917 года люди с февраля уже знали – все, что они делают, называется «революция». В этом был их плюс, и был страшный минус перехода от бессилия к дьявольской самоуверенности. Пойми, люди впервые с самого начала узнали, что они – здесь и сейчас! – вершат революцию. Держась логики этого знания, им следовало бы знать, что революцию очень трудно закончить. Но они же этого не хотели! Зная, они шли против своего знания – такая сила у феномена революции.

С этой точки зрения надо сказать, что русская революция была последней – после нее больших европейских революций быть уже не могло. Октябрьская революция 1917 года была последняя революция.

51. Неокончательный Ленин. Кромвель, а не Робеспьер

– Покровский в лекциях для курсов секретарей укомов сказал, еще тогда меня это удивило: «Ленин не Робеспьер – это Кромвель». Внешне они ничуть не похожи, конечно. Кромвель сам воевал, вел в бой своих «железно боких». Но понимаешь, Ленин имел силу нечто в себе менять, бросая в действие силы, заранее им не предусмотренные. Он бы страшно удивился в 1905-м, узнав, как будет действовать в 1917-м. Будущему себе Ленин подивился бы больше Льва Давыдовича!

– Тот авантюрнее или проще Ленина?

– Тот был рожден исторической бурей и умел с нею быть на «ты». Но если вычеркнуть любого из них, революция была бы другой. И 1917-го, и 1919-го, а уж 1921-го… Раздавленный Кронштадт – их общее деяние, Ленина с Троцким. Но в каждом событии Ленин неокончателен.

Казалось, более окончательного Ленина, чем в 1917 году, вообразить нельзя. Но к тому времени он дважды побывал по-разному «окончательным». Впервые к исходу первой революции, к 1908–1910 годам, каким он представлен в своей книге «Аграрная программа социал-демократии». Затем был перелом, пере создание себя. И вновь законченный Ленин 1917 года, в трилогии статей – «Грозящая катастрофа», «Государство и революция», «Удержат ли большевики государственную власть». Но тут Гражданская война – и опять Ленин теряет себя, идет от себя прочь. Там возникает предпоследний, нэповский Ленин.

Поэтому есть основания говорить о трех Лениных. О том, как они соотносятся между собой и какой из них более вошел в историю.

52. Радикализм и промедления 1917 года. Взять власть не значит ее удержать

– Его новая формула решения выйдет на свет Божий только в апреле 1917 года. А именно, что радикальная демократическая революция в России станет интегральной частью всеобщей социалистической революции в Европе – то есть мировой революции. Но она способна на это лишь в меру радикальности новой демократии в России. А демократический радикализм несостоятелен, если не ввести в него элементы социализма. Так революция, оставаясь демократической, связывает для него эти вещи – Россию, социализм и Мир.

Отсюда его подход к кризису внутри большевизма апреля 1917 года. И стремление провести свою «сектантскую» линию, придав ей конкретную форму. Ленин решает вопрос будущего созданной им партии как личный вопрос. В сентябре-октябре 1917-го власть валится – место для взятия власти есть. Но позволительно ли брать эту власть? Можно ли, взяв власть, остаться собой при данных условиях в данной России? И можно ли такую власть удержать? Одна из его работ осени 1917 года не случайно называется «Удержат ли большевики государственную власть». Не возьмут ли, а удержат ли! Вопрос для Ленина биографический, вопрос судьбы для него. Вопрос, который он станет решать лично и, как известно, решение найдет.

53. Утопия негильотинного регулирования. «Мы снова станем отсталыми»

– Личный момент явно выступает в записке Ленина Каменеву (август 1917-го) о «синей тетрадке», с выписками из классиков о государстве[69]. Знаменитое «если меня укокошат, опубликуйте» – отчего Ленин придавал этому конспекту такое значение? В нем найдена двоякая формула, соединяющая разрешение на власть с условием ее удержания. Государственный капитализм плюс государство типа Коммуны – в единстве обоих понятий.

В основе ленинского «госкапитализма» 1917 года – эталон Германии, теоретически им осмысленный. То есть фрагменты европейской реальности, продвинутые в теорию, где они выступают политической альтернативой. Для Ленина еще и новая версия идеи «американского пути развития», переведенная на язык европейской актуальности.

Есть маленькая его заметка против Плеханова о Французской революции. По мысли Ленина, Французская революция почти вплотную подошла к социализму, но не было ни крупной машинной индустрии, ни банков и железных дорог – и место всего заняла гильотина. Нам, говорит Ленин, гильотинировать не нужно – есть техника экономического контроля без милитаризации собственности. Современную экономику надо лишь политически уравновесить включением множества людей в управление делами через государство типа Коммуны.

Так рождается его идея замещения гильотины. Я уже сказал, что во Французской революции робеспьеровская гильотина играла двоякую роль. Не только средства борьбы с врагами революции, но и поддержания равнодействующей: гильотиной отсекали крайности. Здесь риск «гильотинного» увековечивания революционного состояния, Ленин его угадывает. Маленькая статейка с большим значением для оценки будущего.

Полноценная аграрная революция даст свободу мелкотоварному производству при условии гибкого экономического регулирования. А Советы предоставят политический механизм, в рамках которого люди, вовлекаясь во власть, остаются самими собой. С этим Ленин пойдет на октябрь 1917 года.

– Чем это не утопия централизма? Из единого центра контролируется все!

– Услышав слово «утопия», я негодовать не стану. Я в конспективной форме излагаю биографию его мысли, и она именно такова. Да, из одного центра осуществляется «негильотинное регулирование». Парадокс III съезда решен: Лениным найден чудо-эквивалент гильотины, позволяющий оставаться у власти – без социализма, но сохраняя контролирующие позиции. С перспективой движения дальше, а дальнейшее подскажет мировой процесс. Отсюда любимая тобой фраза Ленина, в ожидании победы революции в Европе: «Тогда мы снова станем отсталыми». Мысль, от которой он испытывал интеллектуальное облегчение.

Все это в общих рамках Начала. Название ленинского логического романа – чем начать? Русская проблема, малоактуальная для Маркса, поглотила все мозговые силы Ленина. Идея