1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским — страница 30 из 39

– Русским словом «интеллигенция» соразмеряет себя с властью как сувереном пространства. Пространства населенного, но вместе с тем как еще на него посмотреть? Оно и не вполне человеческое. В чем вызов несоразмерности власти? Что-то есть гоголевское в этих перемещениях, в легкости замещения одних другими. Воланд, у которого своя шайка, приехав, имеет дело с другой шайкой в Москве. Суммируя персонажей, с которыми он обделывает дела, все они бесконечная шайка. Фарца.

Вспоминаю старинное предчувствие нашего общего друга Печерского. Как-то в диссидентские годы собралась у меня молодежь, и слышу из кабинета их разговор, детские речи – что в Союзе будет потом, когда власть переменится? Сменит же кто-то партийных, но вот кто? …Как кто, говорит Марк. Придут фарцовщики! Это он тонко учуял. Фарцовщики пришли. Булгаков что-то предвидел: и Воланд в Москве имеет дело с фарцовщиками. Но у Воланда еще есть сверхзадача, кроме вечной возни беса со швалью.

82. Генезис русской интеллигенции. Борьба с властью за народ. Альтернативна ли постсоветская интеллигенция?

– Не удобнее ли нам сперва договориться, что понимать под интеллигенцией? Это слово применимо только к России? Это наша уникальная особенность? Или интеллигенция и делает Россию уникальной?

– Попробую назвать, чем она не является: интеллигенция – не народ и не власть. Через эти два «не» исторически определяется интеллигенция в России. В классической западной ситуации, когда та отвердела, нет глубинной потребности в интеллигенции. Есть слой образованных людей внутри общества, состоящих в определенных отношениях с властью: интеллектуалы. В России же напряженное несовпадение людей мысли, людей духа с властью и с таинственным, постоянно неизвестным «народом».

У Шекспира (в его хрониках и особенно трагедиях) нет понятия «народ». Есть горожане, солдаты, офицеры, люди разных статусов и страт. Русские переводчики XIX века переводили все их как «народ», употребляя слово, которое Шекспир не употреблял. В России народ не обозначение, а проблема. Это искомое, а не социальная реальность. Его нужно опознать, найти, соотнестись с ним и на него опереться. Для ищущей мысли народ равновелик власти. Которая в России абсолютна и распространяется на территорию и на все акты человеческого существования, от колыбели до могилы.

– В чем особенность русской интеллигенции? В чем ее главная идентификация? Говорят, она слишком идеалистична.

– Это не является отрицательной характеристикой. Она идеалистична, когда заново возникает проблема нахождения и отстаивания себя. Для интеллигента типично отстаивать себя против данной власти при самонахождении, распространяемом на все, включая дух. Но предмет ее всегда остается вне. С одной стороны, это народ и власть, с другой – Россия. Потерянная в человечестве, она должна себя в нем заново найти.

Интеллигенция пыталась отнять у всемогущей власти народ в функции опоры власти. Отнять как основание власти, сделав его основой преобразования! Вот ситуация: отмена крепостного права, ряд реформ, особенно судебная, – период великих преобразований. Вслед одиночкам поднялся целый слой людей. Откуда такой драматический конфликт между интеллигенцией и реформирующей властью – конфликт, который кончится террором? Интеллигенция – проект нового общества и требует себе места в процессе. Отныне ничего без нас! Только вместе, а не захотите, то готовьтесь к борьбе с нами.

Интеллигент движим жаждой внутренней свободы. Однако трагизм ситуации, в которой он себя отстаивает крайними средствами, ставя предмет и цель деятельности вне себя, порождает стимул добровольной несвободы. Только с этой точки зрения можно понять русский террор XIX века.

Кто начал движение, которое в его персональном составе от хождения в народ в 1870-е годы дошло до 1 марта 1881 года – убийства царя? Примерно один и тот же состав людей! А с чего они начинали? В зародыше, в начале они антинечаевцы[86]. Вера Ивановна Засулич[87], имевшая прикосновение к нечаевскому делу, перед смертью сказала: мы ушли от Нечаева, так как он ненавидел интеллигенцию. Он хотел присвоить их добровольную несвободу. От Нечаева намечается пунктир и к Сталину. Узурпация слабо-сильной стороны русского интеллигента – сочетания жажды внутренней свободы с жаждой добровольной несвободы, диктующей долг перед народом.

Интеллигенция вошла в революцию большей частью по доброй воле – надеясь снять конфликт чувства внутренней свободы и обета добровольной несвободы. В надежде, что внутренняя свобода станет свободой всех.

– Но так не случилось?

– А в революции это не могло случиться. Революция требует полного растворения в себе. Диктат растворения, вытекающий из ее природы, привел к трагической самоутрате интеллигенции. С этой точки зрения такие разные люди, как Платонов, Зощенко и даже Булгаков, – это духовная критика революции изнутри ее самой. Но та не принимает и дружественной критики, ведь тогда она перестает быть революцией. Булгаков, прося в письме правительству дать ему возможность жить в СССР, пишет, что клеветать на революцию невозможно: явление чересчур грандиозно, чтобы его пародировать. Но ультраабсолютизм и универсализм революции отвергает критику себя даже изнутри себя самой.

– И коммунизм отсюда, из жажды абсолютизма, присущей русским?

– Коммунизм привнесен извне. Важно место интеллигенции как переводчика: она перерабатывает то, что пришло извне (не один коммунизм, но в нем это различимо в концентрированном виде). У коммунизма были и корни в России. Имея в виду не «общинный дух», а невозможность решить аграрный вопрос без уравнительного передела земель. Коммунизм действовал в революции, будучи ее крайней формой. Он сближал оба фундаментальных начала развития – свободу и равенство. Но способ, которым это совершал, и привел сперва к ущербу свободе, а через это – к ликвидации равенства. При Сталине режим действовал уже только в интересах самовозобновления, принося в жертву позиции равенства, добытые революцией. Особенно в деревне. Есть и третий элемент формулы – братство, но история его гибели требует другого разбора.

– В чем тогда шанс для интеллигенции?

– Роль, которую интеллигент мог сыграть, но которой революция не принимала, – трагический пункт для них обоих. В неприятии духовной критики, идущей изнутри революции, содержится гибель интеллигенции. Которая частью гибнет в буквальном смысле слова, частью перестает быть интеллигенцией. Самоутрата интеллигента ведь тоже идет от него самого. Это не спор между сторонниками и противниками революции!

Я против того, чтобы вешать грехи нашего прошлого на интеллигента. Но переизбыток завтрашнего дня, который несла в себе радикальная русская интеллигенция, может еще повториться. Сегодня важно определить альтернативу реформе внутри ее самой. Люди должны устроиться жить, не закрывая возможности другим поколениям начать жить иначе. Как бы эти наши 50–60-летние интеллигенты не помешали 30–40-летним.

83. Тип интеллигентного экстремиста

– Обстоятельство, сыгравшее большую роль в прологе событий 1993-го, что монополия на выражение социального недовольства ушла на правый фланг. На правый фланг ушла и тема того, что будущее России не может строиться путем воспроизведения западного опыта. И я, проживший жизнь космополитом, повторяю: ужасно, что интеллигенты отдали эту проблему Фронту национального спасения[88]. Здесь идейная капитуляция в нервном узле, в солнечном сплетении всех проблем!

– А почему они так делают?

– Много причин. Начиная от бытовых и кончая сложными проблемами мировоззрения. Много соблазнов: железного занавеса нет, есть возможность ездить на Запад. Там бесконечно слушают одних и тех же людей, их приглашают – когда тут думать? У нас выработался какой-то невероятный психический тип интеллигентного экстремиста. Вообще кажется, что само такое словосочетание немыслимо. Ему подай Пиночета[89], ему подай сильную власть, подай экономику по единому образцу, созданному чикагской школой!

Наконец, поверхностный, односторонний взгляд на историю России, на историю русской мысли. Вчера интеллигент писал, что сборник «Смена вех»[90] – контрреволюционная книга; сегодня это его новое Евангелие, будто не было других позиций. Новая мысль должна строиться на очень радикальном и беспощадном по отношению к себе переосмыслении прошлого. На антикоммунизме ее не выстроишь. Склонность строить убеждения на голом антикоммунизме сыграла не последнюю роль в слабости интеллигенции. Поэтому редактор массовой молодежной газеты спокойно говорит: а я – монархист. Потом, немножко выждав, добавляет: конституционный. Вспомнив, что не очень удобно быть просто монархистом. Переплетение всех этих моментов, начиная от бытовых и психологических, в условиях действительно трудной жизни и открывшихся соблазнов обогащения.

84. Как исчезает интеллигент? Крах партии интеллигенции в России. «Кадеты»

– Ладно, довольно о большевиках, поговорим о добропорядочных людях – о кадетах. 1905 год: октябрь, царский манифест. России обещаны свободы. В стране впервые появляе тся правительс тв о, ко торого она не имела (до того министры отдельно докладывали императору). Возникает партия конституционалистов-демократов, которая ради полуграмотной России зовет себя Партией народной свободы. Большевики, и я сам когда-то, называли ее «буржуазно-помещичьей». Но это была именно партия интеллигенции.

Впервые в России интеллигенты создали партию, которую слышит народ и которая не безразлична для придворной камарильи, царя и правящих верхов. Боже мой, дожили! В ней академик Вернадский, в ней такие люди, как Андрей Иванович Шингарёв, как Дмитрий Иванович Шаховской, светлые умом и сердцем. Во главе ученик Ключевского и действительно крупный историк Павел Милюков, многое понимающий. А что происходит? Партия возникает в 1905-м, в дни первой русской революции, и уже в 1917-м фиаско! Перевести революцию в продуктивную и некровавую реформу чудовищно трудно, революция этому сопротивляется. Одно из главных свойств революции – ее тяготение к самоувековечению.