1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским — страница 31 из 39

Но меня занимает другое: почему интеллигенции не удалось? Почему конституционные демократы оказались бессильны по отношению к власти, которая поначалу их испугалась? Кстати, испугалась чего? Сперва готова была пойти на серьезные уступки по отношению к кадетам, может быть, призвать их к власти. А то и в будущем, в рамках монархии им власть передать – когда волны революции накатывались на империю особенно мощно. Почему рассчитывали и почему ничего не вышло?

Вот партия интеллигентов – она слышима, видима, очень влиятельна. Царь и его окружение в июне 1906-го разгоняют первую Думу – кадеты отвечают на это знаменитым Выборгским воззванием. Призывом к населению Российской империи не поставлять правительству солдат и не платить налогов – сокрушительнейший призыв. Но уже в сентябре от него отказываются! Думаю, здесь роковой момент, когда партия интеллигенции потеряла шанс стать действительно партией народной свободы. А ведь историк Павел Николаевич Милюков мог ожидать, что правительство, столкнувшись с таким призывом, если не капитулирует, то пойдет на решающие уступки. Что ж, пробуй, испытывай. А раз не способны пробовать, тогда что? Одним из несчастий кадетов, по моему убеждению, стало лидерство Милюкова. Некоторым даже знание истории идет во вред.

Любопытный момент: в декабре 1905-го года издан избирательный закон. Давая привилегии имущим классам, он отвалил существенную долю крестьянам. В надежде на их монархические чувства, но и не без расчета на то, что кадеты в крайнем случае привлекут крестьян на свою сторону. А крестьяне к кадетам не пошли! Они создали в Думе свою фракцию, и появились трудовики. В ответ на проект кадета Герценштейна (довольно разумный: часть помещичьих земель конфисковать за выкуп, раздав крестьянам) крестьянин-монархист сказал: нет! Земля Божья, значит – ничья!

И оказалось, что русские интеллигенты, сформировав партию, очутились вне народа и в глазах властей стали бессильными. А пытаясь было перед концом монархии стать влиятельной силой, интеллигентами уже не были, считаясь ими по биографии. Недавно я перечитывал книгу воспоминаний Шульгина, великолепная книга. Там его разговор с Милюковым уже во времена Прогрессивного блока, – 1916 год, дело к концу. Шульгин тому говорит: а есть у нас хотя бы черновые наметки состава будущего правительства? Милюков ему: нет, это неудобно. И Шульгин – монархист, националист, но разумный человек, ему говорит: что же будет, раз мы неспособны даже об этом договориться заранее?

Интеллигенты себя потеряли, не уходя. Роль-то они и далее играли, но не свою роль, перестав быть собой. Их поражением мы сегодня примеряемся к нашей действительности. Раз вступил в плоскость политического существования, взял на себя отсюда проистекающие обязательства – обернись назад, взгляни на чужие опыты и учись! Если у тебя нет прошлого, ты безнадежен. Вот мой политический итог: если нет прошлого, ты безнадежен. Если не в состоянии сказать – пусть все наши живые мертвые воскреснут, – ты безнадежен.

85. Дрессировка сталинского интеллигента

– Есть в записи Каменева разговор с Бухариным о Сталине. Как они «голоснули расстрел вредителей», а Сталин расстреливать не захотел. Эти в Политбюро решают, что расстрел оправдан, а Сталин решил иначе. Он-то знает про подлог шахтинского дела. Но ему надо заставить старую интеллигенцию принять большевистскую программу и работать на нее.

Сумасшедшее время, лихорадочное, горячечное. Складывавшееся из разновеликих величин – и ко всему привыкали, все принимали. Кто-то нет, конечно, а кто-то мучился. Помню массу бытовых эпизодов, как это делалось. У меня был давний друг, Витька Циппельштейн. Мамаша его считала себя писательницей, Любовь Тейн. Отец был химик-технолог, крупный специалист. А дядя вообще самый знаменитый в Советском Союзе специалист по соли. Оба были посажены как «вредители» и где-то потом работали. Вспоминается масса деталей, как шла переориентация инженеров. Рабинович – он был одно время наркомом нефтяной промышленности, несколько позже. Инженеры ему объясняют, что нельзя поднять добычу разом без новых скважин. Что есть определенный буровой режим – это можно, того нельзя. Вот где был основной пункт, из-за которого их ломали. А Рабинович им отвечает: царский режим сломали – неужели какой-то «буровой режим» для нас проблема?!

Вообще можно сделать коллаж: записки советских безумцев, которым вдруг стало стыдно быть интеллигентом. Интересный текст из выступления Олеши. Как он сказал – вправляю линзы в глаза, чтобы смотреть, как пролетарский писатель. То ли вставляет линзы, то ли заменяет глаза линзами, что-то в таком духе, и говорит – я уже стыдился видеть. Стыжусь быть интеллигентом. Но Олеша еще отчасти юродивый. А дневник Булгаковой если прочесть? Первая запись 1937 года: 1 января – дай бог, чтобы новый год был не хуже 1936-го! Помню, мне Чудакова рассказала, когда у нас зашел разговор о Булгакове. Конечно, у Булгакова трагическая судьба и нереализованность, но, говорит, не в материальном отношении. Она была потрясена, увидев, сколько договоров он заключал. Конечно, все это унизительно, но нищета ему не грозила.

86. Травма выхода из революционного взлета. Комикс «Россия, которую потеряли». Кремль как симптом

– Есть два выхода из революционного взлета. Один – когда люди ощущают, что пережили великую трагедию. Второй – когда прошлое убило в человеке способность воспринимать происшедшее с ним и с другими как трагедию. Тогда на месте истории рисуют комиксы, с хорошим гонораром за комикс. Теперь эти комиксы нам предлагают как духовный опыт «России, которую мы потеряли» – почему? Потому что эпохи искореняли в нас чувство трагического, убивали трагедию. Фальсификация в образах величия, в образах всемогущества, в образах присутствия в истории, ежедневно связанная с фигурой Сталина, стерла из нас чувство трагического. И в тот момент 1980-х, когда стало возможно и дóлжно воспринять как человеческую трагедию все прошлое – и революцию, и сталинское время, и капитуляцию советских 1960-х, – мы из трагедии дезертировали. Всей страной. Культура интеллигенции не сработала.

– Молодая история – история больших чисел, а трагедия – гибель, это сложно.

– Нет, сложно – пустой звук! Для этого нужна была философия истории. Для этого нужны мы сами. Должен был появиться новый интеллигент, который догадается, что без прошлого ему не жить. Что у него затруднение с прошлым, и нужна помощь, чтобы преодолеть препятствие. А если интеллигент препятствий не ощущает, он выдаст апологетическую либо разоблачительную подделку. Банальщину, комикс… Потому важно найти слова, с помощью которых опознаешь свою трудность. Та к начинается понимание – ты нашел слова и опознал свою трудность, как я свою, и на этой почве мы встретились.

Один мой молодой друг – они же так уверены в себе, эти мальчики 1960-х, – пришел мне рассказать, какой Чернышевский паршивец и как плохо для нас это кончилось! Я ему тихо: допустим, ты прав. Сделай только одно допущение: они были люди, как ты. И как ты, как все мы, не могли знать ничего из того, что другие узнают через 50 лет. Я требую сперва признать, что они были люди! Неведение – вот признак человечности.

21 сентября 1993-го было еще только покушение на спорные конституционные привилегии. Позднее, когда Белый дом окружили «спиралью Бруно», выключив в нем свет, телефоны, отопление и клозеты, это стало покушением на человеческое достоинство. Вслед за чем сразу перешли в третью фазу – покушений на человеческую жизнь. Мне важно показать, что в Кремле шли к этому бессознательно, и я говорю: тем страшнее. Тем страшней.

87. Сервисная лексика. Легитимность и единая неделимая

– Временщики, конъюнктурщики. Если им и удастся изменить ситуацию, то легитимным способом – любимое их словцо, будто клеймо на лбу.

Юрист Алексеев придумал им формулу: «Незаконно, но легитимно»! Тавро подлеца этот «легитимный способ».

– И еще приватизация вместо частной собственности. Чтоб не сказать «частная собственность», говорят о приватизации.

– Потому что последняя проводится вне формы частной собственности, исключая демократию собственников. Это прежний монополизм приобрел извращенную форму. То, что они делают, – это же огосударствление собственности. И звучные иностранные неологизмы – легитимизация, приватизация – им очень удобны. Все, что состоялось рядом бессистемных импровизаций, теперь вводят по-тихому, как государственный строй России. Скоро затянут про единую неделимую, вот увидишь, и тоже под легитимным соусом. Говорухины будут править бал. Потому что Говорухин[91] говорит то, что думают кремлевские, но зато как говорит!

– Он говорит то, что в Кремле хотели бы, но не решаются сказать вслух.

– Да, этим пока еще неудобно.

88. Интеллигентский миф приватизации. Потеря переходной повестки. К будущей фашизации

– Любая приватизация ведет к тому, что управляющий слой чем-то завладевает. Но отчего такую слепую ярость у интеллигенции вызывает идея передачи собственности трудовым коллективам? Конечно, она таит нечто рискованное. Можно подумать, что противное ей не таит! Вот Шмелев, вчера слушал его интервью. Его спрашивают про трудовой вариант приватизации – мол, что же в конце, ГУЛАГ? – а он отвечает: «Вообще-то да, ГУЛАГ». Итак, передача собственности предприятиям ассоциируется с Советами, которые – по ничуть не доказанным представлениям о прошлом – дают в итоге ГУЛАГ. Но взглянем на вариант директорской приватизации в коалиции с силами, обладающими деньгами или властью, полезной Кремлю.

А здесь почему в конце не будет ГУЛАГа? Почему здесь не ждать беспредела во многих сферах политики? Который может кончиться ГУЛАГом, а может чем-то еще. В это вовлечется армия с ее хозяйственниками, силовые службы и прочие. Идет раскрут гигантской машины. В основе ее растущая среда, шкурный интерес разнородных лиц, групп и слоев. Военно-паразитический плюрализм, который никто не контролирует, ищет и находит себя на бюрократическом рынке. Отсюда «пиночетовская идея» твоего Найшуля, что диктатура вовсе не плохо и стала бы выходом из положения. Он не принимает во внимание, что диктатура зиждилась бы на раскруте силовых приемов. И что децентрализация в силовой сфере для России чудовищно опасна.