1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским — страница 38 из 39

– Просто мы имеем дело с новой русской революцией, такой же несправедливой к предшественнице, какой была та. Эта якобы у нас «демократическая», та была якобы «социалистической».

– С революцией? Брось, это школьный взгляд. Который состоит в том, что людям плохо жилось, их интересы попирались и некое «передовое мышление», осмыслив ситуацию, приводит протест в движение. Но ничуть не подтверждено, что потребность улучшить положение масс когда-либо осуществилась в форме революции. Революция не имеет в виду реализацию нужд протестующих, а пересоздание начала Homo sapiens. В человеческом мире переначатие – самая человеческая вещь. Оно осуществляется словом. Слова вдруг будто глохнут к старому словарю, и люди говорят по-другому. Они будто все начинают сызнова: вначале было Слово, и так каждый раз – Слово всегда вначале. Тайна истории – в наборе условий, который скрыто патронирует существование человека и задает его антропологию.

– А как происходит это твое «переначатие» в русской истории?

– Изволь. Исторический взгляд в предельно концентрированном виде – Мир, рассмотренный как генезис. Если в мировой истории осуществлялось переначатие, то в России мы имеем дело с территорией протоначала, что всякий раз отражается в оборванных циклах недоначатий. Конечно, остается вопрос: где был исходный пункт? Когда заложена эта способность, импульс переначатия человеком себя – откуда он?

– От обезумевшей обезьяны. Помнишь, по Максу Волошину: «Когда-то темный и косматый зверь, сойдя с ума, очнулся человеком».

– Скажем грамотнее: между обезьяной и человеком состоялось промежуточное существо, вытеснение которого и есть история.

Оттого в истории ты всюду найдешь промежуточное звено, вытесняемое «переначатием».

– Что же такое твое переначатие у нас сейчас?

– Преодоление хрущево-горбачевско-ельцинского промежуточного звена. И уж никак не «сталинского наследия», о котором попусту твердят!

– Пресса выдумала себе простого Сталина, и им блокируют обсуждение сложностей русской истории.

– А нет у тебя мысли, что Сталин засел в нас и готов выпрыгнуть неожиданно для нас, его отвергших и проклявших? Вот моя мысль. Конечно, мы уступали слишком многое власти, чем воспользовались те, кого по свойствам натуры к тому тянуло. Но дело в другом. Ходом неостановленной революции мы отделили власть от себя. Предоставили Сталину власть над существованием и душами, согласились с его властью над смертью и жизнью. Распад власти этого типа и образовал новый вакуум человечности, а действительность не отпускает. Не забыто ли, что в прошлом не сплошная поножовщина и ГУЛАГ? Россия же не раз перестраивалась. У нас было по меньшей мере три перестройки, которые нехудо сопоставить между собой.

О НЭПе, недостроенном до «нэповской России», мы уже с тобой говорили. Вторая – 1934-1936-й, сталинская «оттепель». Попытка политической перестройки в рамках освоения итога коллективизации. Антифашизировать и демократизировать Союз, не посягая на сталинский результат. Наоборот – сокрушенный НЭП сделать отправным пунктом империи антифашистского могущества.

Третий – хрущевский вариант, начинающий многоактную перестройку 1950-1980-х годов. В нем импровизированно сосуществовали фрагменты прошлых перестроек без того, чтобы распознать их связь. Развенчание личности Сталина. Неполные реабилитации и новочеркасский расстрел. Мирный исход Карибского кризиса – с вооружением всех, кого посчитали «прогрессивными», раз не признали «социалистическими». Враздробь там были все необходимые элементы альтернативы, но… По принципу игры, где все разбегаются, потом вдруг каждый садится на стул – как она называется? Известная игра, где всегда кто-то остается без места. Довершением стала перестройка Горбачева, в начале не имевшая вообще своего предмета. Кроме сознания, что все идет под откос, и кадровых перестановок. Но затем перестройка все ж вышла на свой предмет – изменения мирового порядка. И нужно было привести себя в соответствие с заявкой на новый мировой порядок, при лишении себя сверхдержавного статуса. Но лишив себя статуса сверхдержавы, Союз вступил в полосу распада. Только через распад проясняется будущий предмет перехода.

В каждой из этих развилок неооальтернативность сочеталась с дефицитом лидерства: трагедия Ленина. Коллективное самоубийство сталинских неореформаторов 1930-х. Горбачев – человек, подменивший собой предмет. А недоальтернативой ему выступил также не предмет, а человек Ельцин.

Конечно, Ельцин – фигура глубочайше симптоматичная: человек, единственным предметом которого является он сам. Он до такой степени не выражает ничьих интересов, что укрепился миф, будто Ельцин выражает всеобщие! Хотя очевидно, что, не выражая ничьих, ему кажется, будто он выражает интересы всех. Да нет же – никого и ничьи! К политическому выражению интересов еще надо привыкнуть, это нам странно и считается не очень приличным. Легче вообразить хозяина, который выражает «все» интересы и кладет их себе в карман.

Меня увлекает наша система власти, которая в принципе не умеет стать демократической. Не хочет тоже, но чаще не может, чем не хочет. И которую указами Ельцина превращают в фантом «государства». А она всего лишь испорченная сталинская система власти.

– О, сильно испорченная. Система боится быть вскрытой, боится ясности. Здесь, кстати, одно из ее уязвимых мест.

– Конечно! Она боится и будет сопротивляться. Эффективности оппонирования себе эта система не потерпит.

– Сегодня власть пишет на фасаде слова из европейской традиции: демократия, конкуренция, суверенитет. Ничего такого не допуская. Я смотрю теперь на вещи, прости, прагматически: система в западне. Раз есть возможность продлить русским допуск к свободе, это я предпочту тому, чтобы клеймить ее «сталинской». Она ведь еще похуже Сталина может наворотить.

– Здесь и моя заповедная мысль – освобождение рабов. Я же сейчас говорю о том, что высвобождает нас от худшего в ее порченности. В отношении системы Сталина определенно одно – что та не превращаема ни в какую другую. К сожалению или к счастью, этого не знал тот, кто начинал перестройку. Однако революционная риторика волшебного преображения одного в другое «в сжатые сроки» России знакома и царит по сей день. А мы знаем, что системная катастрофа запрещена, мы не смеем пойти на риск катастрофы. Императивы ситуации расположены между двумя полюсами – непревращаемостью системы и табу на катастрофу революций.

А поскольку эта система непревращаема и революция в ней запрещена, нам некуда деться от компромисса как смысла. Как того, что пора перевести на язык политических задач. Сталинское целое мертво, но живуч ли искомый компромисс? Неизвестно. Однако переходное состояние должно получить целостность, дружественную человеку. Иначе оно станет несносным для меня, и для нас, и для тетки с улицы.

– Но я не вижу альтернативы балансу Центра и Федерации.

– Ладно, посмотрим на вещи иначе: нужна альтернатива. Нужен проект государственного устройства России, при котором процесс местной суверенизации дорос бы до потребности жить вместе! Россия – гигантское пространство от Смоленских земель до Тихого океана. Здесь живут 81 процент русских, распределенных по областям, краям, автономиям. Москва старается удержать республики, добавляя им прав в статусе прежних областей, краев? Но это не альтернатива, а, если угодно, «антиальтернатива». Что же, уступая автономиям, мы откажем в повышении планки суверенности русским? Автономные республики в РФ – это народы, это малые страны. А русский Север? А Сибирь? Кто там раз побывал, знает, что Сибирь – больше чем страна, это цивилизация!

Конечно, сегодня нужно обустраиваться жить, а не временно существовать. Но так, чтоб не закрыть возможность для вступающих в жизнь устроить ее по-другому. Искать пропорцию для различий, отказаться от таких слов, как «дезинтеграция» и «сепаратизм». Не мешать процессу, идти ему навстречу. Нужно опережающее приспособление к реальностям будущего, а этого нет. Нурсултан Назарбаев отклонил вопрос интервьюера, спросившего, не усматривает ли он связь между территориальными претензиями России и ее экономическими неурядицами. Назарбаев сказал, не усматривает. А я усматриваю!

Дело в том, что российская власть вынуждена будет проводить непопулярную политику. Политика могла быть более обдуманной и весомой, и все же останется непопулярной. В таких ситуациях возникает соблазн уравновесить непопулярность чем-то успокоительным для человека из очереди. Уступить призракам с лампасами? Или что-то еще неожиданное, продиктованное искушением сохранить массовую базу, обращаясь к преданиям российской традиции (действительной и измышленной), выдвигая ее на первый план? Здесь виден источник опасности.

В ходу спущенный сверху термин: «единый российский народ». Я не убежден, что это слово нам на пользу. Это напоминает измышленную в СССР «новую историческую общность – советский народ». Вроде неплохо, а мешает переносу акцента с единства на жизнепоказанные различия, которые приведут к новому «вместе». Я не против интеграции в формах, которые выстроятся снизу. И выстроят их реальные суверены, нащупавшие суверенность и ознакомившиеся с ее изнанкой. Пускай попробуют! Пусть узнают, что за тяжкая штука власть.

Нарисовались и опасные пункты. Поскольку ситуация с властью у нас запутывается, не втянутся ли Штаты в искушение ею воспользоваться? Защищена Америка внутренне против такого соблазна? И как сложится контекст мировой ситуации, если неожиданно выйти к каким-то формам интеграции? Назарбаев любопытен его идеями и предложениями. А Ельцин не вечен. Все еще может перевернуться, и даже быстро.

– Все необратимо в том смысле, что события бесповоротны. Но на событие можно соорудить контрсобытие.

– У меня другое ощущение – пороговая ситуация. Уже отчетливо видно, что порог будет перейден, но не ясно, что там за ним. Обнаружилось, что никто не может идти вперед. У нас вбит в голову гвоздь, будто главное – лишь бы не вернулось прошлое. Чтоб не было «реакционной попятности». А сами не выходим из попятности революционной, спутник которой – пресловутая «бескомпромиссность».