Оттого я категорически против употребления слов «демократическая революция» по отношению к тому, что здесь произошло. Это слова из иного мира. О революции можно говорить что угодно, но она всегда больше того, что содержится в предпосылках. Она сама творит свои предпосылки, а после вам их расхлебывать. Самое роковое в революциях, что те исключают компромисс. Тактические компромиссы еще возможны, но по природе революция бескомпромиссна.
– Если история лишь вымысел историка, ничто не довлеет над нами как рок.
– Ты сказал – историк «измышляет», а я говорю, что таков и есть историк. Людям почему-то необходимо, измышляя историю, ее иметь. Будто предписаны нам и самодетерминация, и еще много занятных вещей, составляющих историю. Непонятно, как вообще человек выдумал историческое время? И как, ортогонально стреле времени, он извлек роль малых добавок? То, что космологи называют «курковый эффект». Роль малых добавок грандиозна, может быть, все зависит от них. Можно сказать, какая разница человеку – Ленин или Сталин? Разница в курковых эффектах.
– Я не про то, что роль персонажей ничтожна. Я про то, что они отражают закономерности существования – как любой человек, как ты да я. Только на крупных фигурах все рельефнее.
– Я вообще не знаю, что такое «закономерности существования» в ис тории!
– Это когда одинаково простыми мотивами можно определить и наше поведение, и поведение героев революции.
– По моему убеждению, история – нечто, возникшее поздно, почти недавно. Но она возникла внутри человеческого существа, а оно обладает ненасытной алчностью: превращать нечто во все! Быть всем и всюду. Экспансия истории воплощалась в отдельных персонажах с невероятной силой, наделяя роковой властью над судьбами. Впрочем, и тут игра кончена – машинка сломалась.
– Не думаю. Наше представление о времени не изменилось.
– То есть как это – не изменилось? Да никакого прошлого уже нет! Прошлое же не то, что отсчитывается календарем. Это странная реальность, обладающая непоправимостью, но возвращаемая нами себе как зачем-то нам нужная часть существования. Эта современность существований, в сущности, паранойя исторического человека. Хорошо зная, что прошедшее непоправимо, ты это непоправимое возвращаешь в себя – зачем? Потому что в той мере, в какой человек есть Homo historicus, он отказывается жить от рассвета до заката, он хочет менять! Хочет достичь чего-то, что отсутствует в так называемых «упущенных возможностях». Но именно с этой точки зрения на историю я и говорю – машинка сломалась!
Все, что было в хронологическом отдалении от нас, измеряемом календарем и могильными плитами, стало равнозначно. Все прошлые из хронологической вертикали опрокинулись в горизонталь, все они – тут, налицо. Кроме темных времен человеческого начала, которых никто не помнит, но они скрыто живы в каждом. И всегда там будут существовать, прямо не выступая. Зато все, что мы знали как прошлое, теперь синхронно размещено в современности. Все времена здесь, но уже не прошлые.
Человечество придумано Иисусом и Павлом, от них история начинается. Это они выдумали время человечества как время Суда.
И гениальна мысль Павла, что в этой точке все мертвые оживут, а все живые станут иными. Между прочим, сила христианства та, что уже в исходном пункте оно заключало в себе ересь. В отличие от конфуцианства и ему подобных. Колоссальная перемена! Некто Христос сказал, что благодаря тому, что Он есть, и тому, что с Ним произойдет, все люди поравняются. И что истина Его лучше всего доказывается на грешниках. Мертвые восстанут, живые изменятся, и все – история завертелась!
– Ты думаешь, представление о времени вернется от христианского к естественному ходу?
– Да, к естественной аритмии. Но я человек эпохи, когда даже театр, переставая быть зрелищем, имел характер события. Все вокруг нас дышало событием. Страшное наваждение – власть события! Зачем я сейчас слежу за всем вот этим их балаганом? Телевизионный же фарс дешевый, эти «новости»? Потому что все ж и они Событие. Мое наваждение – в приверженности Событию с молодости. Генетическая вмятина в душе.
И твердая мысль, что я не могу согласиться с отождествлением советского времени с гитлеризмом. По очень глубоким соображениям. Не потому, что у нас было столько-то миллионов смертей, а там столько-то, – пустые речи. Мы в СССР раньше начали и к финалу шли медленнее. Но само начало наше было принципиально иным. Конечно, высвобождая запертого зверя из клеток, мы догадывались, чем станет освобожденный человек. Максимализм снятия табу стал праздником для многих, страшным праздником. Но когда Сталин и его отменил, мы с ним заодно пошли в сторону нации. Слава богу, к нацизму не дошли, но топчемся, топчемся… Странная ситуация, шли ведь именно туда. Не дошли, слава богу, но не дойдя – топчемся.
– А «генетическая вмятина», о которой ты сказал, – от нехватки событий или от их избытка?
– Думаю, от приверженности к событиям, жажды их. Пусть бы события были, и чтобы ты сам был в Событии! В основе истории лежит Событие. Революция – это религия События.
Вот сейчас я ухожу, куда – не совсем ясно. Великие исторические события, собственно, иудео-христианская затея. Иудео-христианская традиция ожидания События. Поразительный момент – иудеи ждали мессию, а мессия оказался ложным. Не было для иудея худшего преступления, чем лжемессия, мессия-обманщик. И каким казалось поражение Иисуса в роли мессии, самый способ поражения – крест! Но крест и оказался осуществлением миссии, а породивший и выносивший идею оказался лишним.