[172], чем мелкие хозяева. Урожаи, правда, далеко не достигали западноевропейского уровня, но все же урожайность в крупных хозяйствах была примерно в полтора раза больше, чем в мелких. За десятилетие 1904–1913 гг. соответственно: рожь 90 и 61, озимая пшеница 82 и 66, яровая пшеница 71 и 53, ячмень 79 и 63, овес 95, 72 и т. д.
Весь ход мобилизации собственности перед войной показывал, что экономически будущее именно за крупными трудовыми крестьянскими хозяйствами. От «кулаков» перейду теперь к «беднякам». Уже Таблица 1 показывает, что у одной пятой селян Полтавской губернии были микроскопические участки (менее одной десятины), да и следующая по малоземельности категория (1–3 десятины) очень многочисленная – 23,9 %. Еще показательнее следующие цифры, относящие также ко всей губернии:
Таким образом, малоземелье в губернии было резко выражено: 40 % всех хозяйств не превышали двух десятин и около 20 % вовсе не имели пахотной земли. В Лубенском уезде 4,2 % хозяйств вовсе не имели земли.
Надо заметить, что, хотя «малоземелье» часто совпадало с «бедностью», однако не все безземельные и малоземельные крестьяне были «бедняками», так как хлебопашество являлось в уезде главным, но не единственным источником существования сельского населения. По данным земской переписи 1910 г., в Лубенском уезде на 100 хозяйств приходилось живших от:
1. Хлебопашества – 62 %
2. Занятий неземледельческих – 11 %
3. Поденщины, заработков и зажона – 9,5 %
4. Хлебопашества и занятий неземледельческих – 9,9 %
5. Хлебопашества и поденщины, заработков – 6,5 % и т. д.
Для нас представляют интерес главным образом группы 3 и 5, составляющие в сумме 15 % хозяйств. Именно эта беднейшая часть населения – сельскохозяйственные рабочие, батраки и полубатраки являлась наиболее опасным элементом для буржуазно-демократической, да и для всякой иной, не большевистской государственности. По преимуществу из их среды рекрутировалась Красная армия во время пребывания большевиков на Украине. Они же пополняли всевозможные повстанческие отряды и просто разбойничьи шайки, свирепствовавшие в Полтавской губернии во время Гражданской войны. Крестьяне, так или иначе жившие хлебопашеством, хотя и захватывали землю и инвентарь помещиков и своих более богатых односельчан, но разбойные нападения и убийства почти всегда были делом людей, относившихся к этим беднейшим 15 %.
Таким образом, внутриселянская Гражданская война в Лубенском уезде была по преимуществу борьбой между 10 % зажиточных и 15 % беднейших крестьян и козаков. Конечно, главная масса селян – остальные 75 % тоже не была вполне пассивной, но все же несомненно проявляла гораздо меньше активности, чем первые две группы.
Было бы, однако, крупнейшей ошибкой считать, что в украинских, в частности в Лубенских селах, была налицо та же ясность и четкость сознания своих интересов, которая существует у западноевропейских крестьян. Это относится как к «беднякам», так и к «кулакам» – к последним, пожалуй, еще в большей степени, чем к первым.
Летом 1924 г. мне пришлось работать в Южной Чехии, недалеко от Табора, у крестьянина – собственника 40 мер[173]. Он побывал в русском плену, видел революцию и больше всего удивлялся «глупости» русских зажиточных мужиков, совершенно, по его мнению, не понимавших, что их интересы совпадают с помещичьими.
– Я голосую вместе с нашими помещиками и всегда так буду голосовать. Ну, у меня мало, у них много, но начнись революция – всех ограбят, и князя Шварценберга, и меня.
На Полтавщине в 1918 г. классовое самосознание у зажиточных крестьян только начинало пробуждаться. О ясности и четкости не приходится, конечно, и говорить[174]. Лубенский уезд еще шел до некоторой степени впереди остальных, благодаря наличию энергичных организаторов (инженер С. Шемет и др.). В Константиноградском на выборах в Учредительное собрание хуторян, владелец 300 десятин земли – в Полтавской губернии к началу Великой войны такое имение стоило 250–300 тысяч золотых рублей, голосовал за социалистов-революционеров. Офицер-односельчанин спрашивает, чего ради он это делает.
– Социалисты-революционеры за землю и волю. Мне кроме земли и воли больше ничего не нужно.
По правде сказать, от этого ответа до знаменитого и, кажется, не анекдотического «Ура, Константин, ура, конституция!» не так уж далеко. В том же Константиноградском селе самые настоящие пролетарии – сельскохозяйственные рабочие голосовали за список весьма по существу буржуазного союза хлеборобов-собственников. Опять тот же вопрос отпускного офицера – почему.
– А мы кто такие? Мы хлеборобы – за своих и голосуем. Не за панов же нам листки подавать[175].
– Какие мы граждане? Это жиды – граждане. Мы крестьяне.
Большевики, как показали позднейшие события, ясно понимали, что зажиточное крестьянство может стать опасным врагом. Однако сами богатые селяне, по-моему, очень плохо представляли себе, чем грозит им успех большевизма. Наряду с проблесками здоровой политической мысли часто чувствовалась атавистическая общекрестьянская вражда к барину. Мне нередко казалось, что в глубине души все почти неинтеллигентные крестьяне – и богатые, и бедные – хотят одного и того же. По возможности не платить налогов, не давать солдат – вообще как-нибудь отделаться от государства, придуманного в своих интересах «господами» в широком смысле слова – всеми, кто носит европейское платье и живет не физическим трудом. В этом отношении было бы чрезвычайно интересно исследовать махновское движение, этот типичный пример крестьянского анархизма. Должен признаться, что в отдельных случаях мне приходилось наблюдать по существу столь же антигосударственные настроения и среди высококультурных чешских крестьян. Должно быть, корни крестьянского бунтарства лежат глубже, чем это кажется на первый взгляд.
Однако, несмотря на всю расплывчатость крестьянских политических настроений, была все же заметная разница в настроениях тех категорий, которые большевики обозначили впоследствии названиями «бедняков», «середняков» и «кулаков». О большевицких устремлениях первой из этих групп я уже говорил. В этом отношении мои личные впечатления вполне совпадают с теми многочисленными и интересными наблюдениями, которые приведены в «Воспоминаниях» Петрова. Автор местами совершенно забывает об официальной концепции русско-украинской войны и подробно рассказывает о том, как одна часть украинского населения ожесточенно боролась с другой.
Я не разделяю марксистского положения, согласно которому бытие определяет сознание. Надо, однако, сознаться, что на низших стадиях культуры «сознание» определяется все-таки по преимуществу «бытием». Во время Гражданской войны на юге России бедняки-гимназисты, дети мелких чиновников, а нередко и рабочих, все почти шли в Добровольческую армию. Наоборот, бедное село почти всегда значило в то же самое время большевицкое село. Если поблизости от него было крупное имение, большевицкие настроения, как общее правило, еще усиливались.
Надо еще прибавить, что как в русской, так и в украинской мемуарной литературе и беллетристике господствует в отношении 1918 г. определенный трафарет. Были бедные, мирные безоружные крестьяне и не помышлявшие о большевизме, и были разбойные гайдамаки, на них нападавшие вместе с немцами, грабившие, убивавшие, и в конце концов подготовившие торжество большевиков. Читатель моих воспоминаний найдет, мне кажется, немало материала для того, чтобы решить, в какой мере это представление соответствует действительности. Приведу пока одну корреспонденцию из «Робiтничої газети» – № 247 от 12 апреля 1918 г. – органа украинских социал-демократов меньшевиков, которых трудно заподозрить в контрреволюционности: «Мисто Лютенка на Полтавщинi. У нас пануют большевики[176].
Селяне настроэнi по большевистьски. В селах повно всякой зброï, яку приховують селяне, як caмi кажуть, до служного часу. Большевики агштуют, настроюючи селян вороже против штелiгенцм i хуторян. Пiдчас спектаклю, якого упаштовано було, в мiстечку мюцевими iнтелiгентами, большевики намiрялись, викликами проти iнтелiгентiв погром, який тiльки завдяки холодному i поважному поведенж не удався»[177].
К идее украинского государства большевистская часть крестьянства относилась резко враждебно и считала Украину панской выдумкой. Наоборот, «кулаки», наряду с сельской интеллигенцией и частью помещиков, являлись собственно единственно серьезной опорой украинского движения. Впрочем, более или менее ярко выраженными самостийниками были лишь члены партии «хлеборобов-демократов», основанной С. Шеметом. Что касается другой, численно большей организации – «Союза земельных собственников», ее национальные устремления были значительно более умеренными. Самостоятельность Украины воспринималась не как цель, а как средство избавиться от красных. Для меня не было никакого сомнения в том, что, пади большевики в Великороссии, союз огромным большинством высказался бы за федерацию или даже удовольствовался бы автономией Украины. В этом отношении гораздо непримиримее была настроена, по крайней мере в Лубенском уезде, сельская интеллигенция и в особенности полуинтеллигенция – главная опора самостийников.
Монархических настроений среди зажиточных селян я почти не наблюдал. Исключениями были некоторые, очень немногочисленные кадровые солдаты, преимущественно унтер-офицеры гвардейских частей. С другой стороны, не было и резко выраженной враждебности к монархии. Зато социалистическую Центральную Раду, провозгласившую социализацию земли, «кулаки» ненавидели дружно и действенно, Гетманство в значительной мере было создано напором зажиточных селян, встретивших поддержку со стороны оккупационных