Остальные не захотели бросать Куриня. На обратном пути никаких приключений не было. Только на станции Гребенка на нас набросился комендант-поручик, неистовый самостийник.
– Ганьба! Украинские козаки говорят между собой по-русски. Я их всех арестую…
Мы спросили поручика, какому правительству он подчиняется, прошлому или настоящему. Заявил, что официально о гетмане ничего не знает и его не признает. Посоветовали признать, не то самого, в конце концов, арестуют. Вооруженной силы у него не было, а нам разрешили взять с собой выданные в Киеве винтовки. Поехали дальше.
В Лубнах хозяин местного кинематографа хотел предоставить ездившим в Киев постоянные бесплатные билеты, но мы от этой чести отказались.
Много позже – в феврале 1920 г. – на Дону я, сидя в казачьей хате, рассказывал товарищу по батарее малоизвестные подробности гетманского переворота. Неожиданно из соседней комнаты, дверь в которую была полуоткрыта, послышался уверенный голос:
– Господин поручик, вы в охране гетмана не были!
Вошел среднего роста худощавый офицер лет под тридцать. Представился – корнет Постников. У меня нет полной уверенности в том, что я не перепутал фамилий. Однако тогда же я для памяти связал его с одним Постниковым, которого знал раньше. Недоразумение быстро выяснилось. Корнет не расслышал, что я говорю об императорском, а не о гетманском дворце, и решил разоблачить самозванца. Мы разговорились. Постников превосходно знал гетманское окружение, знал все детали переворота и несомненно принимал в нем близкое участие. Тогда же он рассказал мне интересную деталь, которая кажется мне весьма правдоподобной.
Сцена вторжения немцев в зал заседания Центральной Рады 28 апреля хорошо известна. Она описана в целом ряде мемуаров. Алданов весьма тщательно восстановил ее в «Бегстве». Все источники согласно говорят о том, что в 3.30 часа, кто-то крикнул по-русски без всякого акцента:
– Именем германского правительства приказываю вам поднять руки вверх!
Корнет Постников категорически утверждает, что этим офицером был он. Германцы будто бы переодели его в форму лейтенанта и дали соответствующие инструкции. Рассказ этот можно проверить, если жив и захочет говорить полковник граф Альвенслебен, состоявший представителем германского командования при гетмане. По словам Постникова или, во всяком случае, того кавалерийского офицера, которого я обозначаю этим именем, Альвенслебен хорошо его знал. По своему служебному положению германский представитель не мог не знать и о будто бы произведенном маскараде. Некоторое сомнение вызывает у меня тот факт, что Постников, по его словам, был личным адъютантом гетмана. Между тем Д. Дорошенко, перечисляя адъютантов Скоропадского, такой фамилии не называет. Ничего не знает о нем и В. Н. Леонтович. Возможно, однако, что либо я перепутал фамилию, либо Постников состоял адъютантом лишь временно. Во всяком случае, мне удалось выяснить, что офицер с такой фамилией и такого же приблизительно внешнего облика в русской коннице действительно был. Кроме того, вряд ли бы сам самозванец решился уличать другого в самозванстве, как это было в начале нашего разговора.
О том, как подготовлялся переворот, пока известно довольно мало. Главные действующие лица, Скоропадский и другие, в своих воспоминаниях, судя по всему, до конца не договаривают. Думаю, поэтому будет небезынтересно привести здесь еще некоторые сведения, за достоверность которых я ручаюсь. Они получены мною от лица мне хорошо известного. Назвать его не имею права.
В Киеве в 1918 г. существовала масонская ложа «Нарцисс», входившая в состав «Великого Востока». Заседания ложи в последние месяцы гетманства происходили на квартире лица, от которого данные сведения исходят. Гетман Скоропадский состоял членом ложи и неоднократно участвовал в собраниях. Приезжал вместе с адъютантом в закрытом автомобиле. Осенью 1918 г. состоялось посвящение Скоропадского в следующую степень или «товарища», или «мастера». В какую именно – мой информатор не помнит. В его памяти остались также расхождения между украинскими и русскими членами «Нарцисса» по национальному вопросу. Гетман защищал украинскую позицию. Однако, уходя, он сказал в передней, что произнес свою речь, исходя из существующей политической обстановки, но, если она изменится, он, Скоропадский, первый готов передать власть императору.
В конце концов было решено разделиться на две ложи – украинскую и русскую.
Одним из мастеров ложи состоял небезызвестный Маркотун. Кроме того, в нее входили: г. Брюхатов, Анохин, кавалерийский офицер Борис Данковский и другие лица.
Соблюдался весь масонский ритуал, шпаги, перчатки, черная материя с черепами по стенам. Сведения эти могут показаться маловероятными, но, повторяю, за достоверность их я ручаюсь. Был ли генерал Скоропадский масоном до избрания гетманом, мой информатор не знает, предполагает, однако, что был, так как иначе трудно объяснить посвящение в следующую степень через очень короткий промежуток времени. Это не соответствовало обычаям «Нарцисса».
Было бы, мне кажется, интересным выяснить впоследствии: участвовали ли киевские масоны в подготовке переворота. Мне лишь известно, что «ученики» ничего не знали о том, что он готовится. Не исключена, однако, возможность, что, по крайней мере, «мастера» принимали участие в организации киевского действа 29 апреля 1918 г.
Глава XV
В Лубнах установление гетманской власти прошло без всяких инцидентов. Внешне переворот был отмечен лишь арестом начальника милиции. Генерал Литовцев приказал мне взять трех юнкеров и отправиться в здание, которое последовательно занимали менявшиеся власти. Как я узнал впоследствии, атаман возложил это не слишком приятное поручение на артиллеристов, так как был уверен, что ни юнкера, ни я не допустим «эксцессов». Через несколько дней начальника милиции освободили.
Большая часть городской интеллигенции, в том числе и украинцы, кроме левых самостийников, торговцы, военные, учащиеся, все почти «русофилы», за исключением социалистов, встретили переворот с искренней радостью. Всюду, в Курине, в общественных местах, в частных домах, в первые дни чувствовался большой подъем. Безразлично отнеслись к установлению гетманства те немногочисленные в Лубнах русские круги, которые отвергали украинскую государственность, даже «на время» и даже с русским свитским генералом во главе. Там чувствовалось даже известное озлобление против гетманства. Пока «изменой» занимались социалисты, это было в порядке вещей. Генерал-адъютант Скоропадский, с русскими гвардейцами, Генеральным штабом, сенаторами-профессорами, полицейскими, устрояющий украинское государство, вызывал, насколько я мог судить, более враждебное чувство, чем Центральная Рада с ее галицийскими стрельцами и с синежупанниками. Повторяю, однако, что людей, смотревших таким образом на вещи, в Лубнах было чрезвычайно мало.
Гораздо сильнее чувствовалась украинская оппозиция – и национальная, и социальная. О большевизированных фронтовиках, горожанах и селянах и говорить не приходится. При Центральной Раде власти в деревне почти не чувствовалось. С установлением гетманства «начальство пришло»[214]. Лично я уверен в том, что недовольство гетманской властью, поскольку речь идет о деревне, было в значительной мере недовольством властью вообще.
Украинская оппозиция гетману в первые же дни после переворота отозвалась и на составе нашего Куриня.
До киевского переворота в Курине, несмотря на очень пестрый его состав, было нечто объединяющее – ненависть к большевикам. Одни думали так, другие – иначе, но все находили возможным служить вместе. Гетманский переворот заставил уйти сторонников революционной власти. Офицеры из сельских учителей, часть семинаристов, кое-кто из крестьян решили, что власть перешла к «русским панам» и им больше делать в Курине нечего. Каждый день генералу стали подавать рапорты об исключении из списков. Козаки конной сотни жестоко избили двух семинаристов, явившихся в казарму агитировать за восстановление Центральной Рады.
Однако численный состав Куриня не уменьшился. Наряду с отливом шел прилив. Начали усиленно записываться сыновья хлеборобов, главным образом молодые 17–20-летние хлопцы. Наш отряд принимал все более и более классовый характер. Противники новой власти в селах тоже не оставались пассивными. Назревало столкновение.
В Лубенском уезде во время Великой войны во всех волостных правлениях были развешаны портреты подпоручика Дробницкого, человека выдающейся храбрости, произведенного в офицеры из подпрапорщиков за ряд действительно блестящих дел. После распада фронта Дробницкий вернулся в свое село. Он был ярый украинец, ходил в каком-то фантастическом синем жупане, расшитом желто-голубыми лентами и, как свой человек, пользовался большой популярностью среди части крестьян. Одно время собирался поступить в Куринь[215]. Приезжал даже посмотреть и познакомиться, но нашел, что в отряде слишком мало украинского, и уехал обратно. После гетманского переворота скрылся с горизонта.
Вскоре из Оржицкой волости приехали несколько мужиков, членов союза хлеборобов, и сообщили генералу, что Дробницкий организует восстание против гетманской власти, открыто обучает вернувшихся по домам солдат-фронтовиков и терроризирует хуторян. Назвали и центр всей организации – село Денисовку. Мужики просили Куринь ликвидировать организацию, так как иначе их, хуторян, неминуемо перережут.
Не было никакого сомнения в том, что к Дробницкому примкнули деревенские большевики.
Фронтовики уже сожгли несколько хуторов и зверски замучили две крестьянские семьи.
…Начиналась Гражданская война, начиналась в самой толще крестьянской массы».
Предпринять что-нибудь без согласия германского коменданта было невозможно, несмотря на отличные отношения между генералом Литовцевым и немцами. В результате переговоров они назначили в экспедицию взвод гаубичной артиллерии, несколько пулеметов и взвод пехоты. С нашей стороны должен был идти весь Куринь под командой генерала. Предполагавшуюся экспедицию хотели держать в большой тайне, но за два дня в Курине все уже было известно.