17 мая чины Куриня получили приказание явиться после обеда в казарму и остаться в ней на ночь. Рано утром 18-го мы должны были двинуться в поход.
Большое, свыше 3000 душ, село Денисовка расположено в западной части уезда при впадении в речку Оржицу ее притока Чевельчи. Места эти довольно глухие. До железной дороги и до уездного города далеко. Население смешанное – крестьянско-козачье, причем довольно много богатых козаков – хуторян. Покойный владелец имения, либеральный украинский деятель Лисевич, продал в свое время по дешевой цене значительную часть земли крестьянам, а остаток завещал Земству. Таким образом, «помещичьего» вопроса в Денисовке не существовало. Зато был силен внутриселянский антагонизм между большевизированной беднотой, особенно фронтовиками, и зажиточными селянами. К северо-западу от Денисовки лежит село Чевельча, считавшееся еще в довоенное время крайне неспокойным – не в политическом, а в уголовном отношении. Большинство хозяев там малоземельные крестьяне.
По данным разведки, фронтовики Денисовского района были настроены весьма воинственно. Вероятно, встретят нас огнем. У них много винтовок и патронов. Говорят, есть и исправные пулеметы.
Решено было во что бы то ни стало запрячь куринные пушки. Лошадей обещали временно дать подгородние помещики. Наступил вечер. В казарме шла оживленная суета. Чистили винтовки, набивали пулеметные ленты, смазывали пулеметы, кавалеристы точили шашки. Я присматривался к невоевавшей молодежи. Впечатление хорошее. Работают с увлечением. Слегка волнуются, но волнение радостное[216]. Завтра первый раз в бой.
Мы с Овсиевским тоже волновались, но из-за другого. Как-то наши будут работать под огнем… Ни одной боевой стрельбы не было. Ни разу не упражнялись в выезде на позицию. Придется маневрировать с совершенно несъезженными запряжками. Хорошо еще, что ездовые опытные. Не оскандалиться бы нам перед немцами…
На Великой войне мы, артиллерийские офицеры, носили шашки и казенные револьверы только на походе и во время смотров. В бою браунинг или какой-нибудь другой автоматический пистолет в кармане, и больше ничего. Только работая с конницей, принято было надевать шашку. Для денисовской экспедиции я собирался ею ограничиться. Знающие люди посоветовали взять и винтовку. На Гражданской войне мало ли что может быть. Из своего маленького арсенала, привезенного из Ольвиополя, выбрал австрийский карабин. Ремень пригнал туго, так, чтобы карабин не набивал в походе спину. Вычистил браунинг, положил его обратно в застегивающийся суконный футляр. Останавливаюсь на этом, потому что туго натянутый ремень карабина и чехол браунинга имели для меня немалые последствия.
На рассвете дневальный всех разбудил. Поручик Овсиевский и я пошли прежде всего смотреть лошадей, приведенных ночью. Вдоль ограды сквера понуро стояли весьма печального вида животные.
«На тебе, убоже, что мне негоже»… Помещики, не желая рисковать хорошими лошадьми, прислали для орудийных запряжек таких, которые еле были годны для полевых работ. Будь что будет… Мы все-таки решили запрячь эту заваль. Не оставаться же дома из-за помещичьей несознательности. Предназначенные под верх тоже немногим лучше. Мне было стыдно класть свое отличное седло от Вальтера и Коха на спину поседевшей от старости рабочей лошади.
Часов в семь все было готово. Брали с собой только орудия и запас снарядов на подводах. Пулеметная команда тоже не закончила формирования. В экспедицию шел один взвод. Зато конная сотня и три пеших – полностью. Перед гимназией пестрели голубые шлыки пехотинцев, желтые – конников и наши красные – артиллерийские. Подошли германцы. Взвод пехоты в походной форме с двумя пулеметами и взвод десятисантиметровых гаубиц под командой обер-лейтенанта Артопеуса. В этот день я впервые встретился с ним и с его младшими офицерами. – лейтенантом Визеке, сыном сигарного фабриканта из Гамбурга, и еще одним лейтенантом, фамилию которого забыл, хотя впоследствии мы были очень дружны. Буду называть его лейтенантом X.
Послышалась русская команда «по местам!», потом по-украински: «Куринь, в струнку!» – и немецкая «Gewehr!» Из флигеля вышел генерал Литовцев. Подошел к германским пехотинцам и по русскому обычаю поздоровался, а немцы, по своему обычаю, молча стояли «смирно», так как у них здороваться с войсками не положено. Нас всех немножко рассмешила форма приветствия, которую генерал выбрал:
– Guten Tag, Kameraden!
В колонне шутили, что атаман Куриня, видно, здоровается только с социал-демократами, которых в германской армии очень много, но все-таки не большинство. Впрочем, как надо здороваться с иностранными солдатами, об этом ничего в уставе не сказано.
Вытянулись длинной кишкой. Впереди Куринь, сзади германцы. День теплый, лошади и повозки взбивают пыль, и скоро у нас всех лица становятся серыми.
…Меня преследует неотвязная мысль. Вот едет со мной рядом командир германской батареи. Он – доктор философии Гейдельбергского университета, бывший инспектор женской гимназии в Баден-Бадене. Я – бывший студент. Никогда раньше не виделись, а в походе разговорились с полуслова. О Рабиндранате Тагоре, германском рейхстаге, статьях «Берлинер Тагеблатт», гистологических работах итальянского профессора Гольджи. Мы – недавние враги, идем сейчас стрелять из пушек в бывших русских солдат. Я отлично знаю это, но все-таки чувствую, что между мной, нашими добровольцами и этим германским офицером в стальном шлеме сейчас гораздо больше общего, чем с теми фронтовиками, которые готовятся встретить нас в Денисовке. Отлично понимаем друг друга, сговоримся с кем угодно, но с ними – никогда.
На малом привале адъютант Куриня ротмистр Белецкий, широкоплечий, жизнерадостный человек, показывает мне на конников-гимназистов, отдыхающих на обочине с лошадьми в поводу. Они лежат на животах. На загорелых смеющихся лицах густая пыль, размазанная потом. Желтые шлыки с «дармовисами» лихо свесились на плечо.
– Посмотрите, эти ребята точно никогда не были штатскими. Удивительно быстрое превращение…
К большому привалу выяснилось, что наши горе-артиллерийские лошади совершенно выбились из сил. Генерал решил временно реквизировать хороших крестьянских. Поручился честным словом, что по окончании экспедиции вернем[217].
Быстро подобрали шесть отличных пар. Переменили и вербовых. Я выбрал себе бойкую рыжую кобылу, рабочую лошадь, но совсем приличного вида. Беда только, что она, конечно, ни повода, ни шенкеля не понимала вовсе. Чтобы заставить повернуться, приходилось тянуть повод по-извощичьи и по-крестьянски действовать ногами. После обеда конную сотню выслали вперед. Я получил приказание сопровождать ее в качестве артиллерийского разведчика. Взял с собой прапорщика Мочерета, козака-поляка Д. и еще одного разведчика.
За селом Савинцами перешли речку Оржицу, повернули на юг. Показались крыши и окутанные зеленой дымкой сады Денисовки. Командир конной сотни ротмистр Гречка выслал вперед разъезд. Мы пошли шагом. Надо было выяснить, есть противник или нет. Я ехал рядом с ротмистром. Кругом зеленели озими, пели жаворонки. Ивы стояли, распустив зеленые волосы. Впереди кучка всадников приближалась к селу. Мы поминутно вскидывали бинокли. Спокойно. Ничего нет. Ничего. Ничего…
А нам всем хотелось, чтобы было. Ротмистру, мне, прапорщику-еврею, «казаку поляку», хуторянам, гимназистам со штыка», молодому черкесу, служившему в конной сотне. Поднимались на стременах, вглядывались в местность. Сдержанно нервничали, не оттого, что будет бой, а оттого, что его может не быть. Неужели просто сдадутся… Ротмистр сказал вслух:
– Никогда я так сильно не чувствовал, как много значит на войне спортивное начало. О нем не принято говорить, но военная психология знает это хорошо. Два дня тому назад мало кто из нас знал о существовании села Денисовки. Лично никому из чинов Куриня тамошние фронтовики ничего не сделали. Соображения о том, что надо бороться с повстанцами, поддержать авторитет власти, разоружить население, все это осталось в Лубнах. Здесь было чувство спортивной команды перед матчем. Вдруг противник сдастся без боя. Неинтересно…
В Денисовке затрещали винтовочные выстрелы.
– Ну вот, слава Богу…
Я обернулся. Это наш разведчик Д. сказал вслух то, о чем другие конфузливо думали. Разъезд полевым галопом на больших интервалах уходил от села. В воздухе ныли дальние пули. Звук был не тот что на германском фронте. Я как-то не сразу сообразил, что пули русские. На пахоти поднимались пыльные облачка. Мы развернулись в лаву. Мне ротмистр приказал скакать на правый фланг в качестве замыкающего унтер-офицера. Благодаря шлыкам, яркому солнцу и обнаженным шашкам, лава казалась нарядной и немножко выдуманной – со времен запорожцев никто не носил таких шапок. Мы медленно шли рысью навстречу противнику. Дальние пули летели беспорядочно, но густо.
– Николай Алексеевич…
У прапорщика Мочерета растерянное лицо.
– Николай Алексеевич, что мне делать… У меня никакого оружия…
– У вас в руке шашка.
– Но огнестрельного…
– Прапорщик Мочерет. На свое место!
Ротмистр Гречка подает команду. Спешиваемся. Я думал, будем атаковать в конном строю. Коноводы отводят лошадей. Залегаем в цепь. Огня не открываем. Повстанцы тоже замолчали. Солнце греет затылки. Жаворонки поют. Довольно конных упражнений. Я опять артиллерист. Позицию выбрал заранее. Впрочем, стрелять можно отовсюду. Село хорошо видно. Перед входом в него мельницы. Где-то там лежит цепь противника, но ее не видно. Фронтовики хорошо приспособились к местности.
Мы выезжаем на позицию с шумом и с разговорами. Хватаются не за то, что надо. Неумело спешат. Подводы со снарядами отстали. Пришлось отпрячь передки. Вид для артиллерийского глаза конфузный. Рядом, шагах в двухстах, неторопливо, но быстро снимаются гаубицы обер-лейтенанта Артопеуса. Передки отъехали, и сразу почти желтое пламя, негромкий удар по ушам и шелест снаряда в воздухе. У мельниц-ветряков вырастает черный куст. Ну вот, наконец, и мы готовы. Порядка с непривычки мало, но отстали не очень. Овсиевский поручил стрелять мне.