Расположил пост в школьном зале. Донес полковнику Сахарову, что боевая задача выполнена, городок «Н» в наших руках, а также, что удалось захватить весь штаб красных во главе с «Красной Машкой». Полковник Сахаров приказал мне немедленно расстрелять всех, а так как «Машка» легендарная личность, сохранить ее до его прибытия, но только в том случае, если не придется ввязаться в другой бой с красными. Если так, то немедленно расстрелять и ее, иначе она опять ускользнет из наших рук.
За один день ко мне явилось более ста человек добровольцев. В их числе было 5 офицеров и 15 кадет Симбирского корпуса. Эти кадеты были, по моему мнению, в возрасте от 14 до 18 лет. Если бы нам не пришлось отступать, то я смог бы сформировать большой отряд добровольцев. Считаясь с тем, что все добровольцы были, как я их называл, «мальчики», мне было жаль их — неопытных — вливать в наши ряды, поэтому вновь прибывших офицеров я зачислил в строй нашего батальона, а из мальчиков создал особую роту, назначив к ним трех наших офицеров. Моя идея была, как могу, уберечь их от боя и смерти. О, какие они были прелестные, с горящими глазами и боевым пылом!
Когда мне представились прибывшие пять офицеров, то по какому-то внутреннему чувству я с большим подозрением отнесся к одному из них. Во-первых, четыре офицера — местные жители, но они его не знали, также и он их не знал. Он говорил, что по роду службы все время был в разъездах, его родители в Москве, а он застрял здесь, когда красные заняли город. Тип очень неприятный, глаза бегающие, как у вора. После зачисления его (он назвался прапорщиком Хмельницким) в роту вскорости ко мне пришел один из офицеров и доложил, что он встретил одного жителя этого городка, который сказал ему, что прапорщик Хмельницкий не кто иной, как комиссар отряда «Красной Машки». Приказал их обоих привести ко мне. Житель — почтовый чиновник. Спрашиваю его: «Действительно ли вы узнали прапорщика Хмельницкого?» Тот, прямо обернувшись лицом к Хмельницкому, заявил: «Он комиссар и убил много хороших людей нашего городка, не повинных ни в чем. Если вам, господин капитан, нужны еще свидетели, я их приведу к вам немедленно!» Этого было достаточно для меня. Хмельницкий, видя, что он попался, начал дерзить.
Тотчас же я приказал его арестовать, снять с него погоны прапорщика, вывести и расстрелять.
Наступила ночь. Наши заставы вошли в огневую связь с разведкой красных. Сидя у себя в школе в одиночестве за столом, мне пришла в голову мысль посмотреть на «аристократку-садистку Красную Машку». Приказал привести ее ко мне. Мысленно рисую себе ужасную, грязную женщину. Вводят ее и ведут к моему столу. Смотрю на нее и вижу какие-то очень знакомые черты; смотрю и думаю — с кем я ее мешаю? Когда она поравнялась со столом, свет керосиновой лампы осветил ее лицо и я чуть не подскочил на стуле… Это была моя прошлая любовь — Верочка. С трудом произношу: «Садитесь». Знакомая, чуть уловимая улыбка пробежала по ее лицу. Спокойно опустилась на указанный стул. Молчит. Беру себя в руки и приказываю оставить нас одних.
— Вера! — обратился я к ней. — Как это случилось? Что заставило вас быть такой ужасной?
Подняла на меня свои красивые, но полные злобы глаза…
— Прошу вас прекратить ненужную сентиментальность, — резко и быстро проговорила Вера. — Вы временный победитель, я побежденная, но я «Красная Машка» и тем горжусь. Да, я уничтожала вас, царских палачей, и уверяю вас, что если бы я сидела сейчас на вашем месте, то я не задавала бы вам таких вопросов, а приказала бы вывести вас в расход так же быстро, как и остальных ваших бандитов!
Молча я выслушал бред этой ненормальной женщины. Снова мне вспомнился образ былой милой гимназисточки. Ужас! Теперь против меня сидел зверь — кровожадный и жестокий. Встав со стула, я приказал увести ее. Начинался рассвет. Сидя за столом, положив голову на руки, я старался уснуть, но не мог. Мысль о Вере отгоняла сон.
Получил приказ из штаба командующего группой полковника Сахарова оставить городок «Н» и двигаться на соединение с нашими главными силами, предварительно расстреляв всех пленных, в том числе и «Красную Машку». Со мной делается что-то странное. Тень былой Верочки заслоняет личность «Красной Машки»!.. Сентиментальность? А может быть, чувство жалости к больной женщине? Снова приказываю привести ее ко мне, снова мы остались одни. Обращаясь к ней, говорю:
— Вера, за все те зверства, которые вы совершили, вы приговорены к смертной казни — расстрелу. Принимая во внимание наши уже давно забытые отношения и по моим личным убеждениям в том, что вы больны… — тут я совершил непростительную для меня ошибку, — я предлагаю вам два выхода: умереть у стенки или же совершить это самой, сейчас, в этой комнате, в моем присутствии.
С этими словами я спокойно подошел к ней и, вынув из кобуры наган, протянул его ей (какой глупый и необдуманный шаг!).
Поднявшись со стула, чуть заметно дрожащей рукой она взяла от меня револьвер. Молча, как будто думая о чем-то, повернула несколько раз барабан и вдруг с криком «Мерзавец!» выстрелила в меня. Огнем ожгло лицо, пулей сбита с головы фуражка… успел схватить ее за руку, вырвать наган, нажать собачку… еще… и еще. «Красная Машка» упала. Снова чувство непонятной жалости появилось у меня, и я опустился перед ней на колени. Последний раз она открыла свои прелестные глазки и прошептала: «Прости». То была уже не «Красная Машка», а та давнишняя прелестная гимназисточка.
Противник открыл огонь по городку, и снаряды ложились довольно близко от школы. Предстоял горячий боевой день за поруганную нашу Родную Мать-Россию. Мать-Россия заполнила всю душу и сердце белых добровольцев. Одно желание, одна великая цель — это спасти ее, родную, от всяких «Машек» или честно умереть за нее.
Не желая вступать в бой, медленно начал отходить из городка «Н». Отступаем со всеми предосторожностями. Застава в авангарде и застава в арьергарде. Наш проводник, а теперь наш доброволец Петр Петрович Мищенский, почтовый чиновник этого городка, разоблачивший комиссара Хмельницкого, пошел с нами, оставив семью. Он знает хорошо эту местность и все дороги и тропы, что очень ценно для нас. Мы шли к железнодорожному разъезду (названия не помню). Приблизительно в 15–20 верстах от оставленного нами городка. Какой-то партизанский отряд на дороге у нас окопался и пытался пересечь нам дорогу, но… я использовал мой любимый прием, заимствованный мною от полковника Радзевича. Этот прием пока что еще ни разу не подвел меня. Так было и тут. Рассыпав одну роту в цепь, полуроту послал в обход правого и левого фланга партизан. Как только красные увидели, что мы обходим их, они сразу же стали отходить, но было поздно — они были в кольце. Пленных не брали, а главаря, вытянув из стога сена, тут же расстреляли. Он был сапожником из города Самары, как он попал сюда, было загадкой, но это нас особо не интересовало.
Вся наша Волжская группа собралась недалеко от города Бугульмы. Генерал Сахаров был назначен командующим Волжской дивизией, состоявшей из трех полков: Казанского, Симбирского и Самарского (Сахаров был произведен в генералы за его храбрость и решительность).
Наш Казанский полк состоял из двух батальонов. Первым командовал я, вторым капитан Лебедев. За первым батальоном еще сохранилась кличка «Железные Аллаяры», но, к сожалению, от наших «Аллаяр» не так много осталось в строю. Татары потеряли свой боевой пыл в связи с нашими постоянными отступлениями и постепенно расходились по здешним татарским селам. В батальоне осталось не более 200 штыков, плюс 100 штыков «детей», из коих и пришлось пополнить роты.
Питались мы плохо, отдыха совсем не имели. Все время в боях и отходах. Второй батальон нашего полка совсем растаял, насчитывал всего около 100 штыков, в ротах иногда было по 10–15 человек.
Сравнительно за небольшой период времени Белой борьбы мы, строевые офицеры-бойцы, убедились в том, что наше главное несчастье — это наш тыл. Все честные и храбрые стремились на передовую линию огня, а все жалкие, ничтожные устраивались в тылу. Мы грудью и кровью своей, с винтовкой в руках, захватывали и освобождали от красной нечисти села и города, — казалось бы, что наш тыл должен был закрепить за нами освобожденные территории… Но, к нашему глубокому сожалению и разочарованию, получилось совершенно обратное. Пополнения живой силой мы не получали, снаряжение, обмундирование и продовольствие тоже не доставлялось. Мяса мы не видели месяцами, пользовались тем, что с боем отбирали у противника. Нам на фронте нужны бойцы, а в это время в тылу появились какие-то гвардейские формирования — в их штабах сидят сотни офицеров-шкурников, не желающих подвергаться опасности. Конечно, ни одной части не было сформировано, да они и не собирались этого делать. Вместо формирования частей формировались различных оттенков и характеров самые отъявленные социалисты. Появилась их подлая, разлагающая наш тыл литература. Началась травля друг друга, и в дополнение ко всей этой неразберихе неожиданно для нас создалось какое-то Временное правительство в городе Уфе под председательством генерала Болдырева[34], Аебедева и т. д. Кто они такие? Нас об этом не спрашивали, а просто преподнесли нам как факт совершившийся. Повадки всех этих правителей так нам знакомы по 17-му году! Это они предали нашего любимого Государя Императора, а теперь они «правители» за нашими спинами.
Тыл совершенно разложился и, конечно, дать что-либо на фронт не мог. Наши ряды постепенно редели. Мы шли из одного боя в другой. Месяцами мы не знали, что такое спокойный сон, не говоря уже о бане. При таких условиях невозможно было выделить с фронта маленькую боевую часть и отправить ее в тыл для наведения порядка, дабы выбросить всю эту социалистическую рвань из правительства. Чем дальше мы отступали, тем более мы верили, что так продолжаться не может. Наша Волжская повстанческая армия огрызалась, идя с жестокими боями. Мы подсчитали, что на одного нашего боевого солдата приходилось до 25 красных солдат. Командующий генерал Каппель был нашим ореолом. Много раз мы неожиданно переходили в контрнаступления и гнали красных почти до Волги, а затем, не имея достаточно живой силы, снова медленно отходили.